арь, барахлишко, зерно, что привезли накануне,
другие   съестные   припасы   -  между  многодетными   матерями;  таких,   с
тремя-четырьмя ртами, было на их "порядке" несколько семей.  Не сразу пришли
к согласию разве что насчет Жданки. Коровенки у многодетных имелись, держать
же две  -  у  всех  худо  с кормами, дай  бог  с одной-то дотянуть до весны.
Предложение  забить на мясо  отвергнуто было  большинством: это дойную-то? у
кого  рука поднимется? И потом, на хуторе Кисляки живет  сестра Александры с
детьми  -   законная  наследница;  может,  представится  возможность  как-то
сообщить.  Словом, пока в степи трава,  пущай ходит в  череде, а  там  видно
будет - глядишь, через месяц-два наши вернутся...
     Почти  неделю жизнь  текла без заметных перемен. По гравийке  оживилось
машинное движение - сновали и в  ту, и в другую стороны, но  на хуторе никто
из оккупантов не  появлялся.  Впрочем,  перемен  не было  лишь  на андреевом
"порядке"; по  ту сторону  балки они уже происходили. Объявился  Гаповский -
отец. В  период коллективизации он "охотно" вступил в колхоз, сдав инвентарь
и  худобу,  но  вскоре бесследно  исчез -  после того, как  пало  от потравы
несколько   обобщенных  лошадей;  поговаривали,   что   это  его  рук  дело.
Неизвестно, где пропадал он все это время, но с приходом немцев объявился, и
новые власти назначили его старостой хутора. Вернулись и еще  двое  мужиков,
считавшихся призванными на войну; эти  дезертиры также, по слухам,  заверили
"господ немцев", что давно мечтали о свободе от совдепии, и стали полицаями.
     Полицейский  участок  разместился в  бывшей  учетчицкой, которая  стала
называться теперь комендатурой. Над ее крыльцом  вывесили красный флаг, но с
белым кругом посередине и жирной свастикой на  его фоне. Сюда стали наезжать
в легковушке высокопоставленные гитлеровцы. Велась  перерегистрация жителей:
на обложках паспортов и документов, их заменяющих,  ставили в  левом верхнем
углу какие-то  знаки и  буквы;  у  одних они совпадали, у других - нет,  что
вызывало среди хуторян толки и тревожные предчувствия...
     Под вечер третьего дня  ребята наведались  к  лиману  - не вернулся  ли
летчик. Лодка стояла у берега. Сплавали на островок, забрали летную одежду и
парашют, тайком перенесли в пещеру.
     Однажды поутру у  двора Сломовых остановилась  автомашина.  Прибежавший
полюбопытствовать Андрей определил: ЗИС-5. С кузова спрыгнул пожилой мужчина
с  массивной нижней  челюстью,  сросшимися  на  переносице  бровями  и  узко
посаженными глазами.  Серый  картуз  с удлиненным  козырьком сшит из того же
материала, что френч и штаны, заправленные  в яловые  сапоги. Из кабины, где
за рулем  сидел  в такой же униформе мужик  помоложе,  с  трудом  вывалилась
квадратная краснолицая, с излишней упитанностью женщина в мешковатом платье.
Переговариваясь вполголоса,  приезжие  осмотрели хату, зашли вовнутрь; затем
таким же  образом  обследовали  турлучный,  крытый кугой, сарай, заглянули в
колодец. После чего мужик подал знак шоферу.
     Хлопнув  дверцей,  тот  взобрался  на верх ЗИСа и  стал подавать  узлы,
оклунки, табуретки и прочий  домашний  скарб, который хозяева складывали под
стенку у сеней.
     Подошли  мать с  соседкой,  поздоровались, предложили помощь.  Мужик  в
ответ  лишь  косо  глянул,  жена  на  приветствие  ответила,  но  от  помощи
отказалась  - "сами  управимся".  Неназойливые попытки  разговорить приезжих
успехом не увенчались, и соседки ушли.
     Андрея непредвиденное появление такого соседа очень обеспокоило. Хата -
ладно,  не  жалко. Но  ведь этот мурло со своей толстомясой кикиморой станут
теперь хозяевами и сломовской Жданки! А она дает чуть ли не по ведру  молока
за удой.
     - Мам,  а  как же корова - неужели им  достанется? - спросил  он, когда
возвращались к себе.
     - Мне тожеть этого не хочется, да теперь уже поздно...
     - Ниче не поздно! В обед перехватим  и во двор больше не пустим - вот и
все. За какие заслуги делать им такой подарок?
     - Бог с ними, сынок, не связывайтесь, - безнадежно махнула рукой  мать.
-  Подальше  от греха, видишь -  на  машине  приехал:  не  иначе  хвашисский
прихвостень.
     - Мам, да им и в нос не влетит! - не соглашался сын. - Ежли и знают про
нее, так мало ли куда подевалась! А наши верняк не донесут.
     - Кто-то ж  сообщил, что  хата пустуеть; може, сказали и  про Жданку, -
стояла на своем мать. - Раньше не додумались, а теперя опасно.
     В другое время Андрей сделал  бы, возможно, по-своему. Подростки  в его
возрасте  считают, что они уже сами  с усами, и зачастую поступают  вопреки.
Правильней  было  бы, считал он,  не  допустить несправедливости: чем дарить
прихвостню, лучше уж забить на мясо, раздать соседям порадовать детвору. Сам
он тоже не помнит, когда ел мясо в последний раз. Но он уже имел случай дать
маху - и  чуть было не  поплатился жизнью. Помнил совет дять Саши и обещание
впредь  не рисковать  без  особой  нужды.  К тому же, на кургане  условились
ничего не предпринимать, не посоветовавшись. И он завернул к Феде.
     Сосед  на год моложе,  хрупче  сложением, светловолос. Как и все,  имел
кличку.  Правда, несколько необычную: Хветь Подскажи. Утвердилась она за ним
с четвертого  класса по причине того,  что  был он мастак решать  задачки по
арифметике,  правильно  расставлять знаки препинания на диктантах, писал без
ошибок  суффиксы и  прочие падежные  окончания. А  самое  главное  -  охотно
делился  знаниями, объяснял  непонятное  желающим  и  даже разрешал  изредка
списывать, если кто не успевал сделатъ уроки дома. Ко всему этому, Федя умел
сочинять стихи - складные  и легкие для  запоминания,  но  это  к кличке  не
относится.  Со временем  вторая ее половина - Подскажи -  отпала  и осталось
лишь "Хветь", производное от имени.
     Еще издали  Андрей  определил,  что  сосед  занят выжиганием:  лежа  на
животе, с помощью линзы от бинокля (раскурочили испорченную пулей половинку)
старательно выводил на дощечке какие-то письмена. Был так поглощен занятием,
что  не заметил  приближения  товарища,  и  Андрей успел  прочесть известное
уравнение: Федя + Клава =... Спохватившись, поспешно отложил работу надписью
вниз, слегка при этом порозовев.
     В  отличие от Бориса, не делавшего тайны из своих симпатий  в отношении
Веры-Мегеры,  Федя  сердечной  привязанности напоказ  не  выставлял и был  у
верен, что  никто о его тайне  не знает.  Но шила в мешке, как известно,  не
утаишь, и приятели догадывались, что  ему давненько нравится Клава по кличке
Пушок.  Жила  она  далековато  -  на  другой  половине хутора,  недалеко  от
бригадного  стана.  Они ни разу не "встречались", и  любовь  его была  чисто
платонической.
     - От  меня, Хветь, можешь  не прятать. -  Андрей сел рядом,  кивнув  на
дощечку. - Да и пацаны считают, что Клава - девчуха что надо.
     - Тебе  больше  поговорить не о  чем? -  не  желая рассуждать  на столь
интимную тему, сказал тот; при  этом  вид его напоминал выхваченного удочкой
ерша с растопыренными колючками.
     -  Да ты не сердись... дело  житейское.  Мне, между  прочим,  тоже одна
нравится.  А  пришел  я   по  очень  сурьезному  делу:  на  сломовскую  хату
квартиранты объявились.
     - Ну и пусть себе живут!
     - Ты еще не знаешь, кто они такие... Верняк фрицевский холуй.
     - Да? - сбросил Федя маску обиженного.  - Это уже интересно. Почему так
решил?
     - Так  ведь  курице  понятно!  Приехал на машине  -  раз;  одет во  все
немецкое, разве что без погон, - два.  По рылу видно, что непростых  свиней.
Но  дело  не  в этом. Жданка-то теперь тоже им  достанется  -  вот  чего  не
хотелось бы!.. Она в обед опять придет к родному сараю.
     - А вот  этого допустить  никак нельзя! - горячо поддержал  его  сосед,
решительно стукнув себя по коленке кулаком.
     - Вот я и хотел: на налыгач - и к  теть Лизе  или моей кресной. Но мама
решительно против: говорит, это теперь опасно.
     -  А  знаешь,  она права,  -  подумав, согласился  Федя.  -  Ведь  если
дознается да доложит своему начальству...
     -  Вобще-то  конешно...  -  Андрей  помолчал,  размышляя,  и  предложил
вариант: - Слышь, Хветь, этот мужик со своей  бабищей, прежде  чем  сгружать
вещи  с  машины,   долго  присматривались,  словно  решали,  стоит  ли  сюда
вселяться; даже в колодезь заглядывали. А что, если им туда дохлую кошку или
собаку бросить? Без своей воды навряд, чтоб согласились жить.
     Федя покрутил головой:
     - Ничего из этого не  выйдет! Немцы  прислали сюда своего надсмотрщика.
Есть свободный  дом, и он его занял. А окажись  неподходящим,  захватил  бы,
какой понравится; с  хозяевами церемониться  не станут - под зад коленкой  и
катись, куда хочешь. Согласен?
     - Ты меня убедил...
     - Знаешь,  что неплохо  бы, -  почесав за ухом,  нашел,  кажись,  выход
рассудительный сосед. - Нужно как-то разнюхать,  что он за гусь и чем дышит.
Глядишь,  предатель,  но  не конченный  подлец. В  этом  случае  неплохо  бы
втереться в доверие, авось пригодится. И подъехать для этого...
     - На  Жданке, - догадался  Андрей. - Это  я запросто.  Правда, придется
поунижаться...
     -  Ничего, это для  пользы дела.  Скоро  придет череда  - действуй. А я
пройду к Ваньку, поделюсь новостью.
     В обед  корова привычно  свернула к себе  во двор, у притворенной двери
сарая  нетерпеливо   взмыкнула.  Андрей  помог  ей  зайти   и  направился  к
новоявленной хозяйке.
     -Це  шо  ж  за товаряка зайшла?  - перестав  возиться  с  барахлом,  та
подозрительно и недобро уставилась на мальца.
     "Ну  вот,  они  про  нее  и  не  знали",  - с сожалением подумал  он и,
подстраиваясь под  ее диалект, стал с напускным  удивлением объяснять: - Так
це ж Жданка, хиба вам про неи не казалы?
     Женщина молча сопела, соображая, видимо, что  к чему. Растянув  губы  в
некое подобие улыбки, принялся растолковывать: -
     -Товаряка  паслась у  череде; у нас череду в  обед пригоняють на дойку.
Подоить прыдетца вам, но вы не бойтесь: молоко останется вам. А опше, корова
теперича будить ваша, черес потому как живьете тута вы.
     - А я й нэ злякалась. Наша, так наша. А ты хто ж такый?
     - Я? Тэпэр - ваш сусид. Звать Андрий, а вас?
     -  Сусид, кажешь?  Ну-ну...  - начала она  воспринимать происходящее; в
голосе засквозили нотки заинтересованности.
     - Не знаю, як вас по батюшке, а то б росказав про Жданку.
     - Мархва Калистративна звать, - назвалась-таки полицайша.
     - Так  от,  Мархва... калика с  трактор...  - умышленно запутался он  в
отчестве. - 0пшим, тетъ Мархва, дило було так... Та вы прысядьтэ у холодок.
     Мархва Калистративна поставила одну из табуреток в тень  акации,  села,
фартуком вытерла  вспотевшее лицо; Андрей  присел  на  корточки сбоку. - Вы,
може, чулы, а може й ни, -  начал он  издалека, - шо стало  с хазяевамы циеи
хаты... Россказать?
     - Як знаешь, - без особого интереса согласилась та.
     - Тут жилы удвох  мать с дочкою... Так  от: нимци, як тике принесли нам
свободу от большовыков, то у той же самый день дочку знасыльничалы - а ей не
було ще й шетнадцяты, - а матиру, шо хотила ее оборонытъ, убылы автоматом по
голови.  -  Андрей  глянул  на  Калистративну  -  произвел  ли  его  рассказ
впечатление; та  осталась  равнодушна. - И  Жданка  стала  беспрызорной. А я
чуйствовав,  шо тут станэтэ жить вы, и узявся за нэю ухажуватъ. Ий бо, хрэст
на пузо! - и он впервые  за всю жизнь перекрестился  одним пальцем. - Так шо
готовьтэ глэчикы пид молоко, а  я  поможу  напоить  товаряку. У вас видро та
бичова е?
     - Видро - ось, а бичовка... куды ж я ии приткнула?
     Веревка нашлась, и Андрей сбегал  к колодцу.  Напоив "товаряку", принес
воды и для мытья "глэчиков", то есть кувшинов.
     - Теть Мархва, а вы доить можетэ?
     - А то ж як! - уверенно заявила та.
     - А теть Шура кем вам доводилась?
     - Це яка ж Шура?
     - Ну, яка тут жила до вас.
     - А чому ты решив, шо мы родычи.
     -Як же вы узналы про хату?
     - Та вже ж узналы... - не стала она распространяться.
     - А вашу, мабуть, разбомбыло?
     -  Не  вгадав.  -  Ополаскивая  посуду,  она  довольно  благожелательно
поглядывала в его сторону.
     -  А-а,  дотямкав,  -  не  отставал  он. -  Вашу нимци  забралы,  а вам
пидсунулы паганэньку.
     -  Паганэнькый  ты отгаднык. Нихто  у нас дома  не  отнимав. Тилькэ вин
далэченько, аж у станыци.
     - За шо ж вас прогнали на цей хутир?
     - Та не прыгналы,  а прыслалы, хай тоби бис!  - не выдержала дотошности
сусида Калистративна. - Гэть уже, сорока любопытна, мини доить трэба.
     "Кое-что выяснил,  -  рассуждал он, уходя. - Прислали командовать нами.
Теперь прощупать бы самого"
     Вечером  снова  зашел во  двор вместе  с коровой. Хозяин был  уже дома.
Видимо,  только  что  почистил  карабин: поставленный  под стену, он блестел
смазкой. На гостя покосился неприязненно.
     -  Добрый вэчир!  -  поздоровался Андрей. - Теть Мархва, получите  вашу
Жданку. Вам помогты напоить?
     - Оцэ вин самый, - кивнула та мужу. - Иды, я сама напою.
     - Ух ты-ы! - присел он на корточки возле карабина. - Можно подержать?
     -  Низ-зя! - не  глянув  на него,  грубо буркнул полицай;  он  сидел на
завалинке и посасывал самокрутку.
     Андрей придвинулся  к нему, пошмыгал  носом, поковырял в  нем мизинцем,
сунул в рот воображаемую козулю - валял дурака.
     - Дять, а як вас по батюшке? - перешел к знакомству и с ним.
     - Оно тоби нэ нужно.
     - А правду кажуть, шо вси нимци - хвашисты и убывають людэй ни за што?
     - Це хто ж так говорыть?
     - Та якась бабка казала... Ще в прошлой годе.
     - Нимци - люды культурни и заздря никого нэ вбываютъ.
     - Оцэ и я ж так думав.  А исчо воны прынеслы нам свободу от болшовыков.
Я про це узнав из ихнени лыстовкы. Хочете прочитать? - И он протянул полицаю
специально прихваченный экземпляр.
     - Дэ взяв? - стал ее рассматривать.
     -  Из араплану кынулы,  колы  ще  тут  красни булы. Тэпэр  и я знаю, шо
означае сэ сэ сэр.
     Дочитав, полицай вернул листовку со словами:
     -  Тут усе оченно  правильно сказано.  Дай почитать  усим, нехай  новым
властям помогають.
     -  А  то ж  як! -  пообещал он, шмыгнув для  верности пару раз носом  и
чвиркнув сквозь верхние резцы.
     - А зараз ступай, спать пора! - грубовато напомнил полицай.
     "Нет, с этим каши не сваришь! " - уходя, сделал вывод Андрей.
     Лето, все  еще жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось
подсолнуховое поле, посерело; тяжелые корзинки  поникли долу, словно  думают
думу грустную - уберут ли  их  нынче вовремя. Пожелтели  дыньки  в  огороде,
поспели кавуны. Удались они и на  колхозном баштане, но туда  "наведываться"
стало опасно: сторожит вооруженный полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на
хуторе переменилась резко, разумеется  - к худшему. Объявлен "ноеорднунг"  -
новый  немецкий   порядок,   обязавший   жителей   строго   выполнять  любые
распоряжения властей. "За ослушание - расстрел".
     На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь
на   лошади,   вооруженный  карабином   и   трех-хвостой   плеткой,  которая
предназначалась для устрашения не только ее. Женщин стали гонять на работы -
в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз
как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли  гнуть спину
от зари  до  зари, без  выходных; отлучаться  в обед  домой не  разрешалось.
Собранный  урожай  отправлялся на станцию  -  там  наладили  железнодорожное
движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда.
     Настало  время  ребятам  на  деле  показать,  чего стоят  их  намерения
помогать многодетным матерям, "пока воюют отцы", о чем договаривались они на
второй день оккупации, собравшись впятером на кургане.
     Тогда Андрей взялся шефствовать над крестной:  у нее  четверо пацанов и
все мал мала меньше.  Навестив ее,  он предупредил, чтобы  со  всеми  своими
домашними хлопотами обращалась к нему  за помощью, какая только понадобится.
Та  поблагодарила:  помощник  ей  ох  как   нужен.  Обещала  воспользоваться
предложением, но время шло,  а  она так ни с чем пока  и  не  обратилась. За
хлопотами  -  ребята что ни  день, то кому-нибудь да помогали управляться по
хозяйству  -  он  больше недели ее  не навещал,  пока не  хватился:  "Может,
крестной просто некогда, ведь цельными днями ишачит!" И, дождавшись с работы
мать, вечером отправился навестить ее и "поспрошатъ", не надо ли чего.
     Застал с малышом на  руках:  кормила грудью полуторагодовалого Васятку.
Только что, видимо, вернулась со степу, выглядела усталой и разбитой. Работа
под  палящим солнцем  сделала ее неузнаваемой  -  так  осунулась, почернела,
постарела.
     Устало кивнув на приветствие,  перевела взгляд на  свое  изголодавшееся
маленькое  чадо.  Впрочем,  не такое  уж и маленькое: опорожнив  одну грудь,
Васятка  самостоятельно  отыскал  вторую  и,   обхватив  ручонками,  усердно
трудился, косясь на гостя.
     - Ай-я-яй, такой  большой - и титьку  дудолит! - покачал головой, глядя
на  него, Андрей. Малыш оторвался от сосца, показал язык и снова принялся за
работу; верхняя губа его распухла и посинела. - Че это у него с губой?
     - Бжолку хотел попробовать на язычок... Так, сынулечка? Прям бида с им!
Даве  чевой-то  съел нехорошее  - животиком  маялся. Ноне  прибегаю, а  оно,
бедненькое, лежить, плачеть и жар  як от печки... Тем  сорвиголовам  токо бы
бегать,  за  дитем  присматривать  некогда.  Ух   они  какие,  нехорошие!  -
повернулась к младшенькому:  -  Вот  отхожу усех  мокрой тряпкой, так  будут
знать!
     Трое  сорвиголов  тем   временем,  сидя  за  столом,   уплетали  кавун,
принесенный матерью с работы. Как ни в чем не бывало,  хихикая, постреливали
друг в дружку арбузными семечками.
     - Ото не будеть усе у рот тащить, - назидательно заметил самый старший,
семилетний Никита. - А то как че - так и на язык.
     - А я, крестная, к вам по делу, - напомнил Андрей.
     - Ой, я и спросить-то забыла!.. Не с мамкой ли чего? А то мы с ей седни
в разных местах работали.
     - Не, с мамой нормально; я по своему. Вы мне кресная или не кресная?
     - Вот те на! Чиво ето ты засумлевался? - удивилась крестная.
     - Это вы, видать, во мне засомневались. Мы же с вами договорились: надо
чего - только намекните.  Хочете, мы  вам  картошку выкопаем, переберем и  в
погреб занесем?
     - Выкопайте... Но ее ежли с мешок наберется, то и хорошо.
     - Как это? - в свою  очередь  удивился Андрей. - Мы ведь  с вами весной
вон какой клапоть засадили!
     - Ой,  сынок! Токо  ить  и  еды, что картошка. С июня, почитай,  начала
подрывать. Кагала хуть и мала, а кажен день исть  просють... И красноармейцы
немного помогли: перед тем,  как уйтить  совсем, зербаржанцы  у меня стояли.
Голодные, худые, замученные, просють:  курсак, мол, балной  - кушать нечего.
Ну, я и разрешила накопать немного на дорогу. Свои итъ, жалко.
     -  А мы своим молодой кукурузы наварили. Правда,  с колхозного поля,  -
заметил Андрей. - Тогда, может, кукурузу выломать, она почти вся поспела.
     - И выломать  бы и кочаны на горище поднять, и  бадылку срубить на корм
коровке. Тожеть не знаю, чем зимой кормить стану...
     - Завтра же с ребятами займемся вашей кукурузой!
     - Но у миня, сынок, и заплатить-то вам нечем.
     -  А  никакой платы и не надо. Батьки наши кровь проливают - о плате не
думают. Это  самое,  -  поспешил  он  переменить  тему  разговора, не  желая
выслушивать  обычные  в таких случаях "ну, дай вам бог" или что-нибудь вроде
этого. - Вы и вправду меня крестили или понарошку кресной доводитесь?
     - Ну как же, конешно крестила!
     -  Прям у попа в церкве? - спросил  с пренебрежением;  как пионер он не
признавал бога, с предубеждением относился к религии и попам.
     -  Не в  церкве,  но крестил  батюшка настоящий.  Та  чи  матъ