тебе  не
рассказувала? Так неладно получилось, что не приведи господь...
     - Не-е... А че такое? Расскажите.
     - Може, як-нибуть другим разом? А то я ище с коровкой не управилась
     -Я,  мам,  коловку  напоил,  -  сообщил  Никита,  подсаживаясь  и  тоже
приготовившись  слушать.  -  Ажно  два  ведла выпила. Я  маленьким  веделком
наносил.
     - Ты  у меня молодчина,  - погладила его по вихрам  мать.  -  А в  обед
подоил?
     - Ага. Боле полведла начвилкал. Токо мы ево усе и выдули.
     - Ну-ну, вы у меня умницы!
     Васятка уже "надудолился" и теребил серебряную, полумесяцем, сережку  в
ухе матери, то и дело поводя язычком по распухшей  губе. Поцеловав его в лоб
и обе щеки, крестная стала расскзывать:
     - Было ето в двадцать семом году... Жили мы  тогда на Ставропольщине, в
селе Малая Джалга. Церкву уже  были закрыли, но батюшку  еще не выслали. Ну,
люди потихоньку и  несли  к  нему крестить на дом. Бабушка  твоя  на-абожная
была, царство ей небесное: с тем что крестить и усе тут. Ну, чи крестить, то
и  крестить -  родителям  перечить было  не принято, хотя батя твой  был уже
партейный.  Кумой быть попросили меня,  а в кумовья взяли... да  ты кресного
помнишь. Царство и ему  небесное, - вздохнула Ивга. - Призвали в один день с
твоим батей, а через полгода уже  и похоронку принесли... Так от, укутали мы
тебя потеплей и вечерком - как зараз помню: снегу навалило, месячно, морозец
за нос щипеть, было ето у  середине ноября - понесли мы тебя у двоем с кумом
к тому батюшке домой. Бабушка снабдила нас узелком - четвертинку сальца да с
пяток  яиц приберегла  для  такого случая; жили  вы бедно.  Приходим. Принял
батюшка подношение,  отнес в другую горницу,  вернулся  и  видим:  хмурится;
видать показалось маловато.
     -  Они, дармоеды,  привыкли  грабить простой  народ!  -  заметил Андрей
неприязненно.
     - Здря ты,  сынок,  говоришь  такое, - заступилась за попов крестная. -
Святые отцы  жили тем, что  прихожане  пожертвують добровольно. А што  нашим
подношением  недоволен стал,  так ить и для  нево  трудные  времена настали:
отправлять службы запретили, доходу нет, а детишек - их  у ево пятеро было -
чем-нито кормить нада... Так от, покрестил он...
     - Мам, а як крестють, расскажите, - попросил уточнить Никита.
     - Як крестють?  Када,  бывало,  в  церкве -  любо посмотреть:  люди усе
нарядно  одеты,  в церкве празнично, обряд правитца неспеша, торжествено.  -
Она  вздохнула,  помолчала.  - А  када  Андрюшу крестили,  управились  враз:
прочитал проповедь  да наставление - вот и усе  крещение. А вот с наречением
вышло, как бы ето сказать... нехорошо получилось...
     - А что случилось? - спросил бывший новорожденный.
     - Что? Полистал  батюшка книжку, где сказано, в какой день каким именем
нарекать новорожденного, -  полистал  он ее та и  говорыть: нарекается, мол,
новорожденный раб божий Пахнутием.
     - Пафнутием? Это он, гад, назло! - возмутился крестник.
     - Хто ево знаить...  Може,  хотел  поторговаться: мол, прибавьте платы,
тогда поищу имя  покрасивше. А кум як рассвирепел, як хватаеть того  батюшку
за бороду - да головой об стену, об стену. Это, кричит, тебе пахнутий, а это
- махнутий! Ищи подходящее имя, не то усе волосья повыдергаю. Ну, и нарек он
тебя  Андреем...  От  так, сынок, тебя  и крестили.  Лучше  б  уж  никак,  -
закончила рассказ Ивга.
     - Мам, а миня тожеть так крестили? - поинтересовался Никита.
     -  Нет,  сыночек, тебя  крестили  не  тайно и  по  усем  правилам,  как
положено,  - в святой церкве.  Уже  опосля  дедушка Сталин обратно  разрешил
богослужение. А тех, которые до этого запрещали, усех потом засудили.
     - А почему ж церквя не работали у нас? Вон в Ивановке - какая красивая,
а забросили, - спросил Андрей.
     - Это уже опосля... Объявили на собраниях,  что религия -  дюже вредный
для народа опум.
     -  Не  "опум",  а  "опиум", -  уточнил он.  -  Отрава, значит,  навроде
пьянства  или курения.  Потому как никакого бога нет и  никогда не было. Это
доказано наукой, и нечего советским людям грамотные мозги затуманивать!
     -  Може, и нет... - не стала спорить  крестная.  - А токо нихто  ище на
небе не бывал и не знаить, як оно и что... Заговорилась я с вами, ребятки, -
спохватилась рассказчица,  -  а  у  миня  работы  набралось  -  за  день  не
переделать.
     - Никак разрешил остаться дома? - удивился Андрей.
     - Об етом твой сусид и слухать не  хочеть! Завтра чуть  свет велел быть
на картошке.
     - Да-а,  дожили, - посочувствовал шеф. -  При наших хоть один  выходной
давали.
     -  Тут  уж  не до выходного!  -  кладя  уснувшего сынишку  в  колыбель,
посетовала мать. - Отпускали б в обед хуть на минутку - и на том бы спасиба.
Цельный  день  душа болить: как там  дети хазяинують,  не случилось ли беды,
особливо  с маленьким.  Седни  бжола чи  оса ужалила, а завтра,  ни дай бог,
гадюка укусить или ище какая напасть...
     -  Насчет Васятки  что-нибудь  придумаем, - пообещал он. - Борис своего
Степашку носит  к  Вере  Шапориной.  Спрошу,  может, и  за нашим  согласится
присматривать.
     - Попроси, Андрюша, попроси, детка!  - обрадовалась Ивга.  -  У миня бы
прям гора с плеч. Я уж ее чем-нито отблагодарю.
     -  Да, вот еще что, - пришла  ему "ценная мысля" перед  самым уходом. -
Будете  копать  картошку - завтра или  в  другой раз - постарайтесь оставить
нетронутыми несколько рядков. Так, чтоб  меньше кто видел. Пометьте, а потом
покажете нам: мы посля выкопаем для вас. Разве ж можно в зиму оставаться без
картошки!
     - Ой,  спасибо, што  надоумил! - обрадовалась  крестная. -  Обизатильно
зделаем. Мешочка хотя б с три-четыре - и то б хватило и исть, и на посад.
     Веру упрашивать не понадобилось. - Нехай приводит, мне что пятеро,  что
шестеро - без разницы. И платы никакой не надо!
     Выяснилось,  однако, что  в пригляде нуждаются еще трое малышей  такого
же, ясельного возраста. Заявки поступили и от других шефов - Феди, Ванька  и
даже Мишки: у их подшефных тоже  имелась  мелкота, Вера не отказала и им; но
ораву в девять  огольцов - у нее самой пятеро  братьев  помладше - потянуть,
ребята это понимали, одной ей невмоготу.
     -  А  что,  ежли  пригласить  в помощницы Марту? - предложил Андрей.  Я
уверен, она согласится.
     В  ответ на это предложение Борис нахмурился, Федя  промолчал,  а  Миша
возразил без всяких обиняков:
     - От  них  нужно  держаться  подальше!  -  И  добавил: - Обойдемся  без
предателей.
     Тут следует пояснить.
     Некоторое  время назад он, живучи по соседству, первым "засек", что  за
матерью Марты заезжала "фрицевская  легковая".  А по хутору расползся  слух,
что квартирантка деда Готлоба, как только в учетчицкой учредили комендатуру,
поступила  к немцам  в  услужение. И хоть работала  всего лишь переводчицей,
хуторская  молва  стала  именовать  ее не  иначе, как предательница  и  даже
немецкая шлюха.
     Что до предательства,  то  Андрей смекнул сразу:  верняк  поступила  на
работу к фрицам  по  заданию  наших; насчет же остального -  Марта заверила:
"Мама никогда  не  изменит  Родине  и тем более папе! "  Оттого, что  нельзя
рассказать об этом  товарищам, он мучительно переживал. Но  продолжалось это
недолго. Вскоре  Марта сообщила: намечается изъятие какого-то зерна, которое
хуторяне якобы похитили из колхозных амбаров. Более того, передала список, у
кого намечается произвести обыски. В  нем Андрей нашел свою фамилию, четырех
своих  друзей и всех тех, кому  ребята в тот  день помогли нагрузить возки и
докатить до дому - всего более десятка фамилий только на их порядке.
     Надо было срочно что-то предпринимать! В одиночку вряд ли справиться, и
он  рассказал  обо  всем  Ваньку.  Вдвоем, не  посвящая  в  "военную  тайну"
остальных  ребят, они  сделали так, что когда на  следующее  утро  нагрянули
полицаи во главе с  очкастым, круглым, как колобок  немцем, они по указанным
адресам ничего  не  нашли.  Предупрежденные  заблаговременно, хозяйки  зерно
спрятали кто в кукурузу посреди огорода, кто через дорогу в подсолнухах, кто
прикопал оклунки землей. Экспроприаторы  укатили  не  солоно хлебавши  -  ко
всеобщей радости, и никто не знал, кому обязаны такой удачей.
     В том числе и трое из единомышленников. Потому и  встретили предложение
Андрея относительно  Марты холодно, если не сказать неприязненно. Заступился
за нее Ванько:
     - Ты,  Мишок, не  прав.  Во-первых,  дети за  родителей не в ответе.  И
потом,  Марта  нашему Деду  внучкой  доводится,  - может, у  тебя  и  к нему
недоверие?
     - Его я уважаю, - буркнул тот. - Он-то надежный.
     - Марта свою надежность тоже доказала - на летчике! - напомнил Андрей.
     - Я, воще, не настаиваю, - пошел на уступки Мишок. - Ежли вы за, то и я
не против.
     - А как вы? - вопрос к Борису и Феде.
     - А что если... Клавку Лисицкую? - робко предложил последний.
     - О!  Точно! -  подхватил идею Миша. -  Нехай лучше Клава Пушок.  Они с
Веркой и живут почти по соседству.
     - А вдруг она не захочет? - возразил Андрей.
     - В общем, сделаем так, - рассудил Ванько: - Поручим Андрею, раз он так
уверен в Марте, попросить ее - Вере помощница нужна уже завтра. А Федя пусть
поговорит с Клавой, она тоже лишней не будет.
     - Я не смогу...  - отказался рекомендатель, смутившись.  -  Пусть лучше
Мишка. Они за одной партой сидели, ему легче договоритъся... поэтому.
     -  Ну  хорошо,  поручим   это  дело  тебе,   Мишок.  Можешь  так,  чтоб
поделикатнее?
     - Запросто. А откажется - я ей косы поотрезаю!
     -  Только попробуй! - пригрозил Федя, чем  окончательно разоблачил себя
перед всеми.
     Был, надо сказать,  еще один вариант  - Нюська Косая. Она  и живет-то в
двух подворьях  от  Шапориных; но Борис  заверил, что Вера в помощницы ее не
примет, поскольку глубоко презирает за непутевое поведение.
     - Сама так боится, чтоб я, не то что обнять, а и пальцем не дотронулся,
а ревнивая - жутко, - привел он еще одну причину недолюбливания соседки.
     Андрей знал, что говорил: Марта даже  в  ладоши  захлопала  от радости.
Коротать дни в одиночестве - "такая скукотища!". Так что назавтра у Веры уже
имелась  компанейская и добросовестная помощница.  Не понадобилось  и  Мишке
грозить отрезанием  кос: выслушав, Клава тоже загорелась желанием "не сидеть
по  домам, сложа  руки, когда  Родине  так  тяжело".  Это  он  для  верности
процитировал ей строчки из последнего фединого стихотворения.
     Теперь  день у ребят  начинался  с доставки "своих" яслят к Вере домой.
Здесь  же  намечали они,  чем заняться  днем. Работы хватало: приспела  пора
управляться с огородами, и в просьбах-заявках недостатка не было.
     Копаясь в чьем-либо огороде, не забывали наведываться и к нянькам -  не
надо ли чего подсобить и им; делать это охотно вызывался Федя.
     Матери  возвращались  с  работы  поздно,  усталые донельзя,  и  малышей
ребятам приходилось самим же и разносить  вечером  по домам.  Андрею в  этом
охотно   "составляла  компанию"   Марта.  Узнав   однажды,   что  его  сосед
неравнодушен к  Клаве и при этом  ужасно застенчив, она  на следующий  день,
улучив минутку, спросила: - Ты, Клавочка, ничего не замечала? По-моему, один
из наших  мальчиков как-то по-особому на тебя поглядывает... Мне показалось,
что ты ему жутко нравишься.
     - Не-ет, - протянула та удивленно. - А кто?
     -  Ну...  может,  мне  только  показалось,  -  ушла  от  ответа.  -  Ты
присмотрись-ка сама.
     "Наблюдение" подружки - а, надо  сказать, девочки сошлись легко и сразу
же подружились -  Клаву  немало заинтриговало... Ей шел  тринадцатый год,  а
это,  как  известно,  тот  возраст,  когда  подобная  новость  не  может  не
взволновать.
     С  нетерпением  дождавшись, когда ребята,  лихо перемахнув через ивовый
шапоринский плетень, отгораживавший  подворье от улицы,  с  веселым  гомоном
вновь появились в "садике", она старалась разгадать загадку по их глазам.  И
абсолютно ничего  не  заметила. Андрей, улыбаясь, тут же  подошел  к Марте и
стал  что-то  увлеченно рассказывать.  Борису  Вера  сразу  же  вручила  два
порожних  ведра, и он  отправился к колодцу за водой.  Про Ванька она знала,
что тот  долго еще будет помнить Варю  -  ему не до нее.  Мишка? Ну  уж нет!
Несурьезный,  баламут и девчонок за людей не  считает;  к тому же моложе ее.
Это он, Патронка несчастная, дал ей кличку "Пушок" - за то, что зимой ходила
в школу в белой пуховой шапочке - мохнатой, из козьего пуха, которую бабушка
связала ей ко дню  рождения. Остается Федя... Он, конечно, мальчик что надо.
Долго возился с нею,  помогая разобраться с задачками про бассейн  и  трубы,
когда через одну  вода наливается, а через другую  - наоборот. Долго потому,
что  умышленно  делала вид, будто  никак  не  "врубится  ".  Еще  тогда  она
влюбилась в него по уши, только он ничего не заметил...
     На следующий день своими безрезультатными наблюдениями она поделилась с
Мартой.
     - Ну, значит, мне просто показалось, -  не раскрыла подружка  тайны и в
тот  раз. - А тебе, вообще, кто-нибудь из ребят нравится, если не секрет?  -
поинтересовалась на всякий случай.
     - Признаюсь тебе по секрету: еще с прошлой зимы  мне  нравится Федя. Но
разве ж я ему пара? . .
     - Почему ты думаешь, что он тебе не пара?
     - Да не он, а я ему не пара: он такой умный. И к тому ж еще поэт.
     - Ты, по-моему, тоже неглупая и к тому же очень красивая девочка.
     Так ответила  Марта  и решила  испробовать тот  же прием по отношению к
нерешительному влюбленному: "под большим секретом" поделилась и с ним своими
якобы наблюдениями.
     На следующий  день уже  он внимательно посмотрел  в глаза Клаве и  даже
попросил помочь  донести мачневскую малышку  Олю. Та согласилась охотно. И с
того  вечера  ей  не  страшно  было возвращаться  домой через  балку: у  нее
появился постоянный, очень обходительный и надежный провожатый.
     Андрей загодя предупредил Марту, что с утра  придут  выкопать дедушкину
картошку. Она осталась дома и к  приходу ребят напекла пшеничных оладьев,  а
Деда  приготовил большую миску душистого майского  меду (он держал два  улья
пчел).
     Последнее   время  внуковы  друзья   нечасто   баловали  старика  своим
вниманием, и он был  искренне  растроган, когда те, прибыв,  крепко жали ему
руку, проявляя прежнее доброжелательное отношение. Не разлюбили, пострелята,
старого наставника!  А что может быть  лестнее и  дороже,  чем добрая память
тех, кому не скупился он в свое время на дружбу и внимание.
     С  восторгом встретил  старых  знакомых  и Тобик: пес  помнил приятелей
былой своей хозяйки...
     Копкой картошки занимался  обычно Ванько. И сегодня он  прихватил свою,
особую,  лопату:  по ширине -  с совковую  подборку, откованную из стального
лемеха  на заказ элеваторским кузнецом  Серафимычем. Неподъемную для других,
он легко вгонял ее под куст без нажатия стопой, и уже через несколько минут,
ковыряя, словно бульдозер, обеспечил всех работой; клубни дружно застучали о
ведра.
     Борис, из  уважения к помощнице  своей  "мегеры",  которая  не могла ею
нахвалиться, держался  возле  Марты и  всячески старался  услужить:  относил
высыпать   наполняемые   ею   ведра,  развлекал  байками,  на   которые  был
непревзойденный мастак.
     -  Слышь, Марток, не утруждала  бы ты свои нежные лапки, - предложил он
ей. - Займись чем-нито, а мы и без тебя управимся.
     -  Посмотри, - обиделась она, показывая ладошки, -  какие ж они нежные?
Видишь мозоли - вот и вот. Я не белоручка!
     - Это  я  уже давно  заметил, - согласился доброхот. - Беру  свои слова
назад. А хочешь, поделюсь жизненным опытом, как нужно управляться с домашним
хозяйством. С этим у меня - будь спок!
     - Поделись, - не стала та чураться чужого опыта. - Позаимствую, если он
стоящий.
     - Оченно дажеть стоющий! Можешь не сумлеваться.
     -А я и не сум-ле-ваюсь.
     Ей  знакома  уже  была  его  манера  "украшать"  речь   простонародными
словечками (в  обычном разговоре он ими не щеголял), и она догадывалась, что
Борис хочет ее посмешить, воспользовавшись подходящим случаем.
     - Токо  я не у виде лекции. Расскажу один пизот, случившийся - Мишка не
даст сбрехать - у самом деле. Вот токо опорожню ведра.
     -  Ну щас накидает, хуть  эскиватором отгребай! - усмехнулся Миша. - Не
стоко правды, скоко присочинит.
     -  Дело, значитца, було так,  -  начал, вернувшись,  Борис. - Собрались
однажды  мои папаня с маманей в станицу за покупками. Было это давно, еще до
войны...  в конце,  кажись,  июня  и под  воскресенье. Ну, дает мне маманя с
вечера наказ. Ты  ж, говорит, сыночек, смотри тут: мы возвернемся  где-то аж
после обеда, оставляем хозяйство на тебя - чтоб был полный порядок. Долго не
спи, а как встанешь,  первым делом выпусти  квочку с  цыплятами,  посыпь  им
пшена и налей в сковородку воды. Да почаще потом поглядывай, не нашкодила бы
шулика.  Коршун, значит.  Хрюшка заскургычет -  наложи  ей  в корыто жратвы,
ведро будет возле сажа. И еще, сынок, вот что: в сенцах на скрыне  макитра с
тестом,  придем - буду  хлеб печъ. Так ты поглядывай и  на нее: станет лезть
наружу  -  потолкай  качалкой, опара  и  осядет.  И последнее:  там же стоит
махотка с топленой сметаной - постарайся сколотить масло. Ну и, конешно, жди
гостинцев - пряников и конфет.
     Ванько,   пропахав  треть  делянки,  воткнул   лопату   и   тоже  хотел
переключиться на выборку клубней.
     - С этим мы и без тебя справимся, - заметил ему Борис. - Ослобони лучше
мешки, а то ссыпать некуда.
     - Ой, они же тяжелые, надо бы вдвоем, - обеспокоилась Марта.
     - Ко-во? Плохо  ты  нашего  Кульку знаешь!  На него, верблюда, хуть три
навали - не крякнет.
     И действительно:  к  ее удивлению, тот, позавязывав, подхватил по мешку
на каждое плечо и легко понес во двор.
     - Слухай, че  было  дальше, -  вернулся  он  к прерванному рассказу.  -
Проснулся  я,  аж  когда солнце  через  окно стало  так  припекать, что  мне
приснилось,  наче сам Змей Горыныч  мне в  глаза огонь  из  ноздрей  пуляет.
Свинья не то чтоб скургычет, а ореть  так,  как ежели б ей в  пятачок второе
кольцо замастыривали. Аж Тузик из конуры подвывает - то ли с перепугу, то ли
из  солидарности.  Схватился,  выбегаю  узнать,  че  излучилось.  Оказалось,
хавронья  всего-навсего  жрать требует.  Перебьешься,  говорю,  не околеешь;
сперва цыплаков  выпущу. А  она,  каналья,  увидела меня -  и  пуще прежнего
завизжала. Ладно, сам себе думаю, ублаготворю, а то аж в ушах лящит. А у ней
в сажу,  как всегда, дерьма выше копыт. Хотел из  корыта  вычистить,  открыл
дверку,  а  она, вражина,  ка-ак сиганет  через  него  наружу, чуть  меня не
повалила. Бодай  ты, говорю, сдохла! 3нал бы, что такая наглая, не стал бы и
гигиену наводить!.. Ну,  вытащил корыто  из  сажа, почистил,  вывалил в него
все, что было в  ведре, - жри,  тварюка, хуть тресни, чтоб  ты подавилась! А
она, подлая, почавкала-почавкала, поковыряла - да как подденет рылом, корыто
ажно вверх торомашками очутилось... Ах, вот  ты  как,  ж-жупела вонючая! Ну,
трескай  вместях  с  мусором.  Плюнул  и пошел  выпускать  квочу.  Отодвинул
заслонку  (они ночевали под грубой), а оттуда - десятка два  желтых шариков:
шустрые  такие,  пищат с голодухи,  ищут, чего  бы схавать.  Поймал  одного,
самого  сим-патичненького, разглядываю, а эта  дуреха  мамаша решила, видно,
что  я  хочу  слопать  ее  выродка  живьем,  -  ка-ак  сиганеть,  как   меня
долбанеть!..  Хорошо, хуть не в глаз. Хотел, придурастую,  ногой завдать, да
промахнулся.  Ну,  посыпал им пшена  -  налетели,  как цыганчата  на  орехи.
Вертаюсь в  сени,  припоминаю: чтой-то мне еще  наказывали?  Ах,  да:  самое
приятное из  занятий -  сбить  масло.  Взял махотку, сел  на доливку,  зажал
промеж колен,  шурую сбивалкой да  время от времени на язык пробую. Тебе  не
приходилось  масла сбивать? Э, жаль:  вкуснотища!  Через каких-нибудь  мин