и познакомить. Хоть ты и смазала мне по мордасам,
но  ты  мне  очень-очень  понравилась.  Честное  слово!  И я  хочу  с  тобой
подружиться. Если это возможно и ты меня простишь, то приходи к ореху в саду
твоего дедушки. Седни, когда стемнеет.  Я буду очень  тебя  ждать! Рудик.  9
июня 42 года".
     Перечитав написанное  (нет  ли  грамматических  ошибок),  сложил листок
вдвое,  сунул  в конверт, заклеил и надписал: "Иринке,  лично в руки".  Мише
объяснил, что этим письмом он хочет ускорить ее  появление на ерике,  и если
номер  удастся,  все  же   потребовать  извинения  за  пощечину.  Сосед,  не
подозревая, что  дело тут вовсе не  в извинениях, вручил  послание  Клаве  с
приказом не вскрывать и срочно передать адресату.
     Но напрасно ждал  Рудик едва ли не до рассвета - Синеглазка на свидание
не  пришла... В  расстроенных  чувствах,  с гнетом  на  душе  возвращался он
восвояси. Было горько и обидно до слез. И мучительно стыдно. Перед мысленным
взором  вставала ужасная  картина: его  записку, это  идиотское признание  в
любви,  продиктованное сердцем, читают вслух... при Клавке (а может, позвали
и  еще  кого-нибудь)!..  Читают и  потешаются,  надрывая животики...  Всякая
замухрышка станет теперь при встрече ехидно ухмыляться и показывать пальцем:
вон тот, что втрескался по самые уши, а ему - дулю под нос. От такого позора
Рудик то краснел, то бледнел, его бросало в жар. Силился уснуть, но так и не
смог забыться до самого утра. С рассветом, не желая встречаться ни с Мишкой,
ни с кем бы  то ни было, он ушел в акации и пробыл там весь день. Под конец,
поспав, все-таки успокоился. Но стал уже не тем Рудиком, каким был: огрубел,
очерствел душой, поумнел. Больше на такой крючок он не попадется! Чувство  к
Синеглазке  еще  теплилось, но  навязываться ей он больше  не  станет! А  за
поруганную  первую  любовь -  отомстит! Отыграется  на ком-нибудь из  ихнего
племени...
     Такой случай вскоре  представился: подвернулась Нюська Косая.  Об  этом
нами уже упоминалось...
     Однако развела их с Иринкой судьба не насовсем.
     Как-то, вскоре после того разговора  у  Ванька, шел  он балкой. Здесь в
любую  слякоть-непогоду можно  ходить,  не  боясь  утонуть в грязи.  Впереди
кто-то тащил вязанку сухого хвороста. У огорода Кулькиных  сбросил  с плеч и
сел сверху - похоже,  отдохнуть.  И  каково  же было его  удивление,  когда,
поровнявшись, встретился взглядом... с парой весенних васильков!
     - Синеглазка, ты?!
     Не  назови он ее  этим  именем,  Иринка бы  его  не  узнала  -  слишком
мимолетным  было знакомство,  много  с  тех  пор утекло  воды. Но  оно  вмиг
напомнило все: и как отомстила за унижение, и как на  следующий день он же и
извинился, когда вынесла воды; записку, переданную  Клавой, взволновавшую до
глубины души; как она боролась с собой, не решаясь прийти на свидание и как,
наконец, жалела после, обзывая себя трусихой и дурой... Растерявшись, она не
находилась, что ответить, а Рудик продолжал:
     -  Вот  уж,  действительно,  гора  с  горой  не сходится,  а человек  с
человеком встретится... - И сел рядом на хворост.
     - А говорили, ты уехал... Я думала, навсегда.
     -  Как  видишь,  не навсегда.  Не  для  того  свела  нас судьба  в  тот
понедельник, чтоб развести навсегда!
     - Ты и день запомнил?
     - Запомнил и никогда не забуду. Так же, как и следующий, когда всю ночь
прождал тебя в вашем саду... Ты, конешно, уже забыла?
     - Я храню это твое письмо... И помню его наизусть.
     -Токо вот не поверила. Но я прощаю тебе и эту пощечину.
     Краска  отчего-то  залила  ее  загорелые щеки, она  посмотрела  на него
своими васильками, но не выдержала взгляда и потупилась.
     - А че это ты не женским делом занялась? Зачем  он  тебе понадобился? -
кивнул на хворост.
     - Топливо кончилось. Мы ведь теперь вдвоем с бабушкой остались.
     - Можно, я помогу тебе донести это так называемое топливо?
     - Помоги, если хочешь...
     Во дворе, сбросив вязанку,  Рудик взял ее ладошку, присел на корточки и
ласково посмотрел снизу вверх. Она  не отняла ее,  когда он  прижался щекой,
улыбнулась:
     - Спасибо за помощь... Теперь я сама управлюсь.
     - А давай оставим этот хворост  на память о нашей встрече, -  предложил
он,  поднявшись. - Дровец деда вам припас, козлик отличный. Наверно, и  пила
имеется?
     - Есть. Только ею надо пилить вдвоем, а бабушка хворает.
     - Ежли ты не против, то вторым буду я. И седни, и всегда. Хочешь?
     - Хочу. Но будешь не вторым, а первым. Чего ты так на меня посмотрел, я
не то сказала?
     - Да нет... Просто твои глаза мне напоминают весну.
     С этого дня стал Рудик у Иры частым гостем.  Бабушка, интерес к жизни у
которой  после   тяжелой  утраты  поддерживался  лишь  тревогой  за  внучку,
оставшуюся  без  родителей,  ко  вторжению  в их быт  постороннего  поначалу
отнеслась  настороженно.  Но  поскольку этот  самый быт,  а лучше  сказать -
беспросветная  нужда и  сплошные трудности, стал заметно меняться к лучшему,
опасения ее  рассеялись. Более того,  она  нашла  Рудика  скромным  и  умным
"вьюношей". В доме  прибавилось жизни и веселья - стали приходить в гости  и
его друзья. У  внучки появилась новая подружка Вера, которую  она оценила не
менее высоко.  Иногда  гости прихватывали  с собой и детвору. Это для  бабки
было  праздником  души,  скрашивавшим одиночество.  Порой гостей  набивалась
полная  хата,  они задерживались  допоздна, любили слушать  сказки  и  были,
рассказывать которые бабушка была большая мастерица. Перед иконой  теперь по
вечерам  мерцал язычок  керосиновой лампадки,  и  у бабки, человека  глубоко
верующего, сердце наполнялось благодарностью к милым и славным ребятам.
     Бабкин двор,  как  мы уже знаем, был  напротив амбара, и  посещая новую
приятельницу, ребята установили: с поста полицай отлучается,  особенно после
полуночи, отсутствуя при этом достаточно долго. И решили "заделать козла". В
худшем случае, проникнуть  в  амбар  с  целью поживиться,  если  там имеется
что-то подходящее.
     -  А ежели та  доска привалена  чем-нибудь тяжелым? - высказал опасение
Борис.
     - Продавлю в другом месте. Но, помнится, она у самого порога, - заметил
Ванько. - Навряд, чтоб ее привалили.
     - Там же будет темно, как в бочке! Не тащить же с собой и лампу?
     - Не  лампу,  а фонарь, - уточнил Миша. -  Зажечь, обмотать тряпкой - и
годится!
     - Я от  тети принес немецкую  свечку,  -  подключился  Рудик.  -  Очень
удобная: круглая, плоская картонная баночка в палец толщиной, залита  воском
и посередине фитилек, - объяснил он ее устройство.
     -  Сгодится,  - одобрил Ванько.  - Значит,  сделаем так: Рудик  и Борис
дежурят снаружи. На  всякий неожиданный  случай.  Я быстро выдавливаю  доску
внутрь амбара и помогаю Мише - он у нас самый щупленький  - забраться  через
пролом. Ты, Мишок,  зажигаешь свечку и хорошенько проверь, нет ли гранат или
чего взрывчатого, в боеприпасах ты разбираешься. Если все нормально, придави
чем-нито гранату...
     - Маленький  я, что ли, что ты  мне разжевываешь! Сделаю все  как надо,
воще, - заверил тот.
     Словом,  все было продумано тщательнейшим образом, учтена каждая мелочь
-  как  и  всегда,  когда  ребята  решались  на  рискованное дело. Не станем
утомлять  подробным  описанием  проведения  операции,  названной в  этот раз
"Новогодний подарок фрицам"; она удалась.
     В  амбаре  - он оказался загруженным лишь  наполовину - Миша  обнаружил
совершенно  безопасное  в  отношении  детонации  имущество:   бухты  колючей
проволоки, веревки,  какое-то обмундирование, несколько винтовок и патроны к
ним. Один из ящиков, уже вскрытый, был полон свечками наподобие той, которой
снабдил его Рудик. Почти  все  они, а также с сотню патронов перекочевали  в
мешок и были спущены вниз Ваньку.
     На  следующий день, во  второй  его половине,  очкастый в сопровождении
полицая стали  подниматься  по  ступенькам  амбара.  С  дрожью  и  волнением
наблюдали за ними Федя с Рудиком; Клава с Ириной, тоже посвященные в то, что
должно произойти, смотреть отказались. Вот гитлеровец уже отпирает  замок...
тянет на себя дверь... И в тот же миг глухой взрыв валит обоих навзничь. Еще
через минуту их  накрывает обвалившимся амбаром. Прибежавшие вскоре  полицаи
достали из-под обломков  тяжелораненного  фашиста и отделавшегося небольшими
травмами своего коллегу. Позже прошел слух, что он был расстрелян немцами.
     О причинах случившегося говорили  разное, но на ребят, как  и вообще на
хуторян, подозрение не пало. Имущество было переправлено  во второй амбар, а
обломки этого  растащили  потом  соседи. В  числе прочих  запасся  дровами и
Рудик. Для Иринки.
     П о с л е долгого ненастья наконец подморозило. Миша с Борисом пришли к
Ваньку  пораньше  и застали его  "играющим со  своими гирями". Зная,  что он
почему-то  не любит  заниматься  при  посторонних  (как  правило,  сразу  же
прекращает упражнения),  они  не стали ему  мешать  и  наблюдали со стороны.
Ждать  пришлось  недолго.  Последнее упражнение  сос-тояло  в  подбрасывании
двухпудовой  гири попеременно  то правой,  то левой  руками выше  головы. На
уровне  груди он снова ловил ее  и, пропустив между ног, делал новый взмах и
бросок кверху.  Закончив  физзарядку, упрятал гири  под  деревянное корыто и
направился к ведру с водой. Заметил посетителей.
     - Привет! - удивился. - Давно мерзнете?
     - Не очень. Мы к тебе, воще, по делу...
     - А я решил малость жирок сбросить, а то рубаха становится тесновата, -
словно бы в оправдание пояснил он. - Борь, слей-ка мне на спину.
     - Не простудишься? - попробовав пальцем  воду, высказал опасение тот. -
Холодная, а ты распаренный.
     - Ничего, лей. Смелее! Уф, хорошо...
     Ополоснувшись,   стал    энергично   растираться   шершавым   вафельным
полотенцем.
     - Так что у вас за дело?
     - Да все то же: насчет петель.
     -  Остаются  считанные дни  до Нового года,  -  напомнил Борис, - Такой
праздник, а мы без мяса.
     -  Хочем поснимать  петли у ивановцев, десятка хотя бы два, воще.  А ты
нас подстрахуешь. Пойдем?
     - Седни, братцы, никак не смогу. Вчера Вера просила -  не из чего стало
каши  сварить.  Да и крестная оклунок  принесла, обещал  к обеду  смолоть...
Давайте перенесем это дело на завтра! И хорошо, что вы пришли: мама с Томкой
ушли вчера к ним, а мне нужен помощник. Пройдемте в хату.
     В  плите  потрескивали дрова.  Борис присел перед  дверцей, стал  греть
озябшие пальцы.  Ванько настраивал мельницу, а Миша отсыпал в ведро кукурузы
из оклунка, приготовился подсыпать в воронку.
     - Может,  мы успеем  и  смолоть, и за петлями смотаться, - сказал он. -
Завтра б установили, а послезавтра уже что-то и попалось бы.
     - Мне, вобще-то, не  нравится, что  вы  хотите вроде  как  уворовать, -
возразил Ванько. - Я предлагаю поступить по-другому. Выйдем завтра пораньше,
встретимся с вашими обидчиками и поговорим  с ними  по-хорошему. Они одолжат
нам петель и вернут зайцев. Если, конешно, окажутся с добычей.
     - Как же! Держи карман шире... Они знаешь, какие наглые, воще. Особенно
рыжий. У него приговорка: "Скы-ы, Сирега?"
     - Без  драки  не  отдадут,  вот увидишь, - дополнил Борис.  -  Ходят  с
железным ципом, могут в ход пустить.
     - Ну, это, Мишок, не страшно! - успокоил мальца.
     - А вдруг у них имеется еще и пистолет?
     - Навряд ли они успеют им воспользоваться.
     -  А если  их  в этот  раз  будет  не  двое,  а, допустим,  четверо,  -
предположил Борис. - Я предлагаю тоже прихватить пистолет.
     -  Крепко они вас запугали, - усмехнулся  старшой. -  До войны дело  не
дойдет, но так и быть, прихвати, Мишок, свой любимый ТТ. Но стрельнешь, если
понадобится, в землю. Для острастки.
     - Дурак я, что ли, целиться в человека!
     Мельницу  настроили,  и  дело  загудело.  Только  успевай  подсыпать  в
воронку! Борису делать было нечего, и он засобирался уходить.
     - Ты никак с Верой поругался? - остановил его мельник, перестав вертеть
жернов.
     - И не ругался, и не мирился... - ответил тот неохотно. - А че?
     - Она просила тебя зайти по какому-то важному для нее делу.
     С того дня,  как  они  вчетвером  ночевали у тети Мотри на  печи, Борис
затаил на  нее обиду. Да и как не обидеться? У других подружки как подружки:
Клава на Федю готова богу  молиться; Тамара за Ваньком - и в огонь и в воду.
Или  взять Рудика:  Иринка не посмотрела,  что он блудник,  вцепилась  двумя
руками. А  Вера? Прекрасно  знает,  как он ее уважает. Да что там  уважает -
любит. А обращается, как с врагом народа. Одергивает, оскорбляет, пальцем не
дотронься...  Ни за что  ни про  что так съездила  по губам, что и на другой
день  стыдно  было  перед ребятами. Много  о  себе вображает. Или мозги  еще
зеленые. Нехай сперва подрастет да ума наберется, а тогда посмотрим...
     И  Борис переменил к ней отношение,  по  крайней мере внешне.  Старался
меньше попадаться на глаза. Ноль внимания, фунт презрения. Что посеяла, то и
пожни...
     Вера перемену, конечно же, заметила, и это ее встревожило. Догадывалась
и о  причине. За выходку на  печи  готова была извиниться, но  все как-то не
получалось. Ругала себя  за идиотский  характер.  В  душе дала слово никогда
больше не обижать его ни словесно,  ни поступками. Хотела объясниться, но он
избегает оставаться один на  один. Всегда любил  поговорить,  а теперь кроме
"здравствуй", "вот вам  заец до  каши" да "до свидания" -  ничего другого от
него  не  услышишь. Уже неделю вообще  не виделись. И она  попросила  Ванька
передать, что у нее важное дело, пусть как-нибудь зайдет.
     Борис застал ее развешивающей на веревку белье.
     - Звала? - спросил, не поздоровавшись.
     - Ты ж сам не заходишь...
     - А нечего мне у тебя делать.
     - Раньше было, а теперь нечего...
     Она закончила вешать. Руки, побабевшие от долгого бултыхания в воде, на
холоде порозовели. Стараясь согреть пальцы дыханием, прислонилась к стогу из
подсолнуховых  торчей,  с  осени  еще заготовленных ребятами с  его активным
участием.  Молча  смотрела Борису в  глаза.  Во взгляде было  что-то новое -
некая печаль и нежность одновременно.
     -  Лапки  замерзли?  - не выдержал он.  -  Дай погрею.  -  Взял озябшие
ладошки в свои и стал растирать. - Че так смотришь?
     - Соскучилась...
     - Неужели? Что-то на тебя не похоже.
     -  Напрасно  ты так, Боря! Я тебя больше всего на свете  люблю... - Она
высвободила руки, обхватила, как тогда, у порога, за шею и прижалась щекой к
лицу.
     - Ты че это!.. Мать же увидит, - опешил он.
     - Пусть видит, никого я не боюсь. Ты меня, Боря, прости... Я вела себя,
как  дура. Все боялась, что если  тебя не придерживать,  то ты... потребуешь
такое, чего нам еще нельзя делать...
     Сказав это, она покраснела до  корней волос.  Борис  увел ее  на другую
сторону стога,  упрятал,  расстегнув  свое  пальтишко,  ее руки  под  мышки,
прикутал полами.
     - И ты, значит, решила больше этого не бояться?
     - Не знаю, как и сказать... - Прильнула, чтоб спрятаться от его глаз. -
Мы недавно разговаривали с Ирой. Она безумно любит Рудика и была готова ради
него на все. Ну, ты понимаешь, о чем речь. А он узнал и говорит:  "Выкинь ты
из головы эти  глупости, аж пока  мы не поженимся". Я и подумала: если уж он
так, то ты и  подавно не позволишь себе ничего подобного...  Разве не так? -
подняла на него глаза.
     - Спасибо, что хоть с чужой помощью дотямкала!.. Дурочка ты, вот и все.
     Так закончилось выяснение отношений, теперь уже надолго.
     И з д о м у вышли затемно. Туман догадался, куда это собрались хозяин с
друзьями, и жалобно скулил, просясь с цепи. Но его в этот раз не взяли: чего
доброго,  угодит в петлю да задавится. И  долго еще доносился сквозь  густой
туман похожий на плач скулеж и просительное тявканье...
     Зайца  поубавилось заметно. То ли много отловили (только Миша с Борисом
взяли более  сотни), то ли косой перебрался  в  сады, где корму побольше, но
того,  что  с  осени,  уже  не  было.  Дошли  до  гравийки, это  около  трех
километров,  а  вспугнули  всего двух. Впрочем,  возможно, что причина  тому
туман.
     Гравийка  местами  сильно попорчена гусеничной техникой,  но  была  еще
достаточно проезжей.  Забегая вперед, скажем: в  десятых числах  февраля она
стала  непролазной,  и при отступлении, а лучше сказать -  бегстве,  фашисты
бросили здесь уйму завязших по брюхо машин и вооружений.
     Пройдя немного обочиной, свернули в степь, рассредоточившись так, чтобы
из-за тумана, плотными волнами накатывавшегося со стороны плавней, не терять
из виду  друг друга. По  такой  погоде легко  сбиться с  направления, но эти
места  нашими зайчатниками исхожены были вдоль и поперек неоднократно, им то
и дело  попадались  знакомые ориентиры  - терновничек, полынный островок  на
солончаке, другие, по которым безошибочно и держали путь.
     Стали попадаться настороженные петли, и вскоре Борис свистом дал знать,
что набрел на зайца. Друзья поспешили к  нему.  Косой,  рослый  и упитанный,
вытолочил  метровый  круг  в  стремлении  вырваться,  но  не  смог  ни петлю
перекусить, ни колышек выдернуть  - задушился.  Борис высвободил его, связал
за  лапы и повесил на  плечо; Миша подровнял проволоку, отошел  на несколько
метров, воткнул колышек и насторожил снасть поновой.
     - Вот это - проволока! Побывал заец - и как новенькая, - похвалил он. -
Скоро должны повстречать и самих ивановцев.
     - А вон они, кажись, нарисовались!
     - Точно... И спешат в нашу сторону, воще...
     - И вроде как должок при них!
     Ребята  остановились, поджидая.  Туман поредел,  видимость  улучшилась.
Заметив  у Бориса зайца, новоявленные хозяева решительно  прибавили шагу. По
всему было видно, что спешат отнюдь не извиняться.
     -  Это обратно  вы, субчики! -  высокомерно воскликнул Рыжий - плотного
сложения  малый,  с виду лет под  восемнадцать. -  Тогда мы  о вас не  стали
мараться,  скы-ы,  Сирега?  Но  седни вы зубов недосчитаетесь... А ну снимай
зайца!
     Ванько встал между ним и Борисом.
     - Охолонь, приятель! И не разевай сильно рот, а то кишки простудишь.
     -  Чево-чево?   -   Рыжий   вытер   травой   заостренный  конец   ципа,
демонстративно вскинул на плечо. - Сирега, он что-то провякал?
     В  отличие  от  "Сиреги" - тоже плотного,  но  русоволосого, обутого  в
резиновые  сапоги парня - Рыжий был  в постолах из сырой кожи и в солдатских
обмотках.  Напарник  тем временем  достал  из  кармана складной садовый нож,
ногтем откинул кривое лезвие и тоже принял недвусмысленную позу... Возможно,
они хотели всего лишь припугнуть, но Миша гадать не стал:
     - А вот это видел? - спросил тоже заносчиво, ставя  пистолет на  боевой
взвод. Рыжий растерянно переглянулся с Серегой. - Бросай цип, рыжая морда! -
направил в его сторону  дуло;  тот  медлил,  возможно, с  перепугу. Раздался
выстрел, пуля ушла в землю  в  метре от его ног. И железный прут, согнутый с
одного конца наподобие трости, и нож  тут же упали в траву. - Вот  так бы  и
сразу,  зубные мастера,  скы-ы, Боря? -  съехидничал, передразнивая  рыжего.
Вынул из рукоятки обойму, чтоб видели,  что  она  еще не пустая, и затолкнул
обратно, предупредив:
     - И не вздумайте драпать!
     Он  поднял  нож,  сложил его  о колено, сунул  в карман.  Цепок  поднял
Ванько, без видимых усилий согнул пополам, получилось нечто вроде английской
булавки. Противники сделали при этом "большие глаза".
     -  А  теперь  давайте спокойно  разберемся,  кто из  нас не  прав и кто
виноват больше, - предложил как ни в чем не бывало.
     - Да вы не бойтесь,  мы бить не собираемся,  скы-ы, Боря? - Миша  сунул
пистолет в карман.
     - Вы отняли у этих пацанов двух зайцев. Было такое?
     - Ну, было... Скы-ы, Сирега?
     - Давай без "ну". Затем вы посбивали ихние петли. Было?
     - Н... тоже было.
     - Это, по-вашему,