разбудить,  отворил  дверь в комнату. Но,  похоже,  "сама не своя"  была  не
только хозяйка: на краю  печи, свесив ноги, в исподнем  сидела Тамара.  Сняв
фуфайку, подошел к ней.
     - Почему не спишь, еще ж рано!
     - Не хочется, - пояснила она одними губами. - Ссади.
     Протянув к нему руки, спрыгнула и, подхваченная, обвила его шею.
     - Какая ты тепленькая! - Он медлил отпускать, желая, видимо, напитаться
ее теплом. - Наверно, рано легли?
     -  Нет,  заснули поздно. Но мне такой  сон приснился,  что проснулась и
больше не могла уснуть... Уже, наверно, с час.
     - Хороший или плохой?
     - Страшный. Будто тебя схватили немцы... Ой, тетя идет, пусти!
     - Она, между прочим, не против, чтоб я был еще и ее зятем. - Посадил на
диван. - Ты ее тоже тетей зовешь?
     - Ага. Валера - тот сразу стал звать мамой. А мне как-то непривычно.
     Пооткрывав  ставни,  вернулась  тетя,  приветливо кивнула  на  тамарино
"доброе утро" и прошла к себе - возможно, чтоб не разбудить остальных.
     -  А  тетю  Гашу  один  раз  нечаянно  назвала  мамой,  -  вернулась  к
прерванному разговору.
     - Нечаянно, говоришь?
     - Честное слово, не умышленно.
     - Да я разве упрекаю!.. А она что?
     - Ничего, обозвалась и все. Я аж хотела извиниться...
     - По-моему, не за что. Она тебя давно дочкой кличет. Так что схватившие
меня немцы, - напомнил о недорассказанном сне, - хотели меня расстрелять?
     - Ой, даже не это... готовились повесить, и знаешь, где?
     Однако  досказать   сон  снова  не  пришлось:  проснулись  и  остальные
обитатели  печи.  Оказывается, с  вечера была жарко натоплена русская чечь и
все пятеро изъявили желание спать именно на ней. Правда, Валера, наигравшись
со взрослыми, запросился потом к маме.
     Девчонки юркнули одеваться в теткину комнату, Федя с Борисом подсели на
диван.
     - Ну  как,  все  нормально? Наверно, помогал  по  хозяйству?  - спросил
Борис.
     -  Да.  Десятка  полтора  суковатых чурбаков  поколол...  пока занесли,
сложили - темнеть начало. И уж больно пацан не хотел отпускать.
     - Патроны принес?
     - Из сарая забрал, но прихватил не все, придется сходить еще. Случилась
ноша более срочная...
     Он  не успел пояснить, какая именно, так как вернулись  девчата. У Веры
опухоль с губ  сошла да  и на лице  следов от побоев почти не стало заметно.
Однако припухлость появилась у Бориса. Она явно бросалась в глаза, Вера то и
дело косилась в его сторону.
     - Борь, а что это у тебя с нижней губой? - поинтересовался и Ванько.
     - А вон, - кивнул он на свою ненаглядную. - Локтем двинула, чумичка.
     - Не будешь распускать! - заметила та назидательно
     -  Думаешь,  я  с  тобой  целоваться собирался? Больно  нужно...  Хотел
сказать что-то на ушко, так ты сразу...
     - Ничего, до свадьбы заживет! А после она и дичиться не станет.
     - Если я еще захочу на ней, дурехе, жениться!..
     - Ну, а с Тамары причитается: у меня  для нее сюрпризик! - Ванько вышел
в сени и вернулся с объемистым узлом.
     Она  сразу  же узнала свою скатерть, и ей стало  не  до вознаграждений.
Молча развязала, стала разбирать содержимое. Это  были  какие-то  документы,
письма, фотографии, одежда. К  каждой вещи она припадала лицом, словно желая
насладиться запахом родного дома. Не всхлипывала, не причитала, только слезы
лились в два ручья... У Веры и тетки глаза тоже были полны слез. Девчонку на
время оставили одну, чтобы не мешать горестным воспоминаниям.
     В и н  т о в о  ч  н ы й порох из патронов, найденных в зарослях  после
ухода наших, а также конфискованных у  полицая и  даже тех,  что прихватил с
собой  недавно ночью, расходовали бережно, он тянулся долго, но вскоре снова
кончился. Как и запас серы, которой навыколупывали было из ребристых катков,
каковыми молотили на току хлеб (ею были закреплены железные штыри-полуоси  с
боков).  Из  этой  серы  приловчились  делать  "спички",  окуная  в  расплав
нарезанные кусочками  стебли куги. Она легко загорается от тлеющей ваты либо
уголька  и  воспламеняет  спичку.  Но  все  это  кончилось  и приходилось до
головокружения и слез  дуть-раздувать,  пока добьешься пламени, чтобы зажечь
лампу или в печи.
     И Ванько с Рудиком отправились на Чапаева забрать остальные  патроны да
заодно и распилить акациевые бревна.
     Зима  стояла  сиротская,  с  неустойчивой  погодой. С  утра  было вроде
по-божески,  осадков  не  ожидалось. Но на подступах  к  станице  неожиданно
потемнело, завьюжило,  повалил  густой снег;  округа, посветлев,  на  глазах
преобразилась. Станичная детвора высыпала на улицы играть в снежки. На место
прибыли задолго до обеда.
     На этот раз Елена Сергеевна обрадовалась не меньше Сережи, когда Ванько
вручил ей двухлитровый бидончик с керосином.
     - Ой, какое ж вам спасибо, ребятки! - воскликнула она, подняв крышку  и
понюхав с таким удовольствием, словно это был мед. - Без света - хоть плачь.
Было  немного оливкового масла, но и оно кончилось. А этого богатства хватит
теперь до лучших времен!
     - Верите, что они скоро придут?
     - Без такой веры жить бы стало совсем невмоготу. Верим и надеемся. А вы
разве нет?
     - Мы, теть Лена, тоже. И даже знаем, что ждать осталось недолго.
     -  Твои  слова  да богу бы в  уши,  как  говорит наша бабушка!  А это с
тобой...
     - Мой товарищ, Рудик. Пришли распилить акации. Тащи, Серега, пилу!
     -  У нас и те дровишки еще тянутся, - сказала Елена. - Как топим, так и
поминаем тебя добрым словом.
     - Зима только началась. А с Сережей вы с такими бревнами не справитесь.
     Вскоре бревна одно за другим стали превращаться в кучу чурок. Когда она
выросла до  внушительных размеров, Ванько  уступил место  у козел  хозяйке и
взял в руки колун. Сережа принялся таскать поленья в сарай и делал это столь
шустро, что друг едва успевал обеспечивать его работой.
     -  Ну ты  и моторный! - похвалил он  его, когда дело  шло к завершению.
-Закончим - сделаю тебе подарок.
     - Который сюрприз? - вспомнил тот прежнее обещание.
     - Сюрприз да еще какой! Хочешь иметь настоящий прящ?
     - А то нет? А где ты его возьмешь?
     - Сами сделаем. Имеется отличная резина! Кончай трудиться, найди старый
ботинок для  кожатки да срежь  покрасивше рогатку. Вот тебе ножик. Но смотри
не порежься, он острый.
     -  Ура! У меня будет настоящий прящ! - Взбрыкивая от радости, он убежал
выполнять задание. И  вскоре вернулся. - Вот, нашел  аж  три штуки. Такие? -
показал срезанные заготовки.
     - Вот  эта - годится. Но  давай сперва  договоримся,  что ты не  будешь
стрелять по птичкам, даже по воробьям. Идет?
     Управившись с  дровами, Рудик ушел навестить тетку,  Елена Сергеевна  -
готовить  обед,  а  Ванько с  Серегой  занялись прящом.  Резинки вырезали из
противогазной  маски,  и  он получился  на  загляденье. Для  мишени  нашлась
дырявая сковородка, на боеприпас ушла пара кирпичей. Меткости стрельбы стали
учиться метров с десяти.
     Стрелял,  разумеется, Сережа. Он, пожалуй,  впервые  держал в руках эту
заветную мечту всех подростков, и на первых порах не все получалось - мазал.
     -  Ты, старик, не спеши отпускать кожатку, - наставлял его  Ванько. - И
когда целишься, представляй,  будто перед  тобой не сковорода, а полицайская
морда. И ты хочешь вмазать ему в лоб. Отомстить за тетю Клаву.
     Дело  вскоре  пошло на лад. После нескольких удачных попаданий  стрелок
счел необходимым уточнить, в кого ж можно стрелять.
     - А ворон и кряков можно убивать?
     - Ворон  - пожалуй. Они птичьи гнезда  зорят.  Но,  опять же, старайся,
чтоб и на расплод немного осталось.
     Во время обеда  он решил выяснить-таки и насчет лягушек, или  "кряков",
которых летом в зароях "не меньше миллиона"
     - От них больше вреда, чем от ворон. Потому что писаются, а потом на на
руках бородавки, - пояснил он.
     - Сережа, ты же за столом находишься! - укоризненно заметила  мать. - А
ну прекрати!
     Пришлось разговор  этот отложить и главное  внимание уделить обеду.  На
стол были поданы  суп  гороховый с  мясом  и  кукурузные лепешки. А кто ж не
любит  гороховый  суп,  даже если он и  без  мяса!  Елена Сергеевна  все  же
заметила извинительно:
     - Вы, конечно, заслужили лучшего угощения, но...
     - Отличный  супец! - не согласился Ванько. - Да еще и со с мясом. У вас
вроде и худобы никакой не видно.
     -   Была  и  худоба,  да  кончилась.   Бычка  променяла  на   кукурузу,
коровку-кормилицу  забрали  немцы.  Пришлось,  хоть и жалко  было  до  слез,
извести и овечку. Ее да с пяток кур засолила в кадке, упрятала в погреб. Вот
и тянутся понемножку - и мясцо, и соль.
     -  Теть  Лена, -  управившись с  добавкой,  поинтересовался, на  всякий
случай, Ванько, - вам, случайно, не знакома такая фамилия: Голопупенко?
     Сережа прыснул, а мать сказала:
     - Что-то вроде знакомое... Нет, не припомню. Тебе зачем?
     - Я как-то познакомился с ихним пацаном. Я с Тамарой и он убежали тогда
из казаматки. А вот адрес, где живет, спросить не додумался.
     - Может, наша бабушка знает, пойду спрошу.
     Едва мать вышла, как Сережа вернулся к несостоявшемуся разговору:
     - А  по крякам из пряща можно стрелять? Их за станицей больше миллиона.
Квакают - аж сюда слыхать. Мы летом ходили на них с лозинами.
     - Всех перелупили?
     -  Не-е! Может,  штук сто. Мама перестала  пускать:  там  полицаи стали
людей убивать. Я не видел, но слышал, как они из пулемета: ды-ды-ды, ды-ды!
     -  Ты  чего это  раздыдыкался,  вояка?  -  вернулась  мать.  -  Бабушка
вспомнила:  году в  двадцать шестом или  седьмом дочка ее  подруги  выходила
замуж  за казака с такой  фамилией. Тогда они жили на улице, которая  сейчас
называется Заройной. Это недалеко отсюда.
     - Бабушка и фамилию своей подруги назвала?
     - А как же: Сергиенковы. Матрена Кирилловна.
     - Так  я,  пожалуй,  щас  к  ним наведаюсь. Спасибо за вкусный обед!  -
поднялся он из-за стола.
     Ветер   утих,   и   валил   густой   снег.    Снежинки    величиной   с
бабочку-капустницу, снижаясь, делали замысловатые пируэты и тихо ложились на
землю, заборы, налипали на ветви  деревьев. Хаты  в нескольких метрах теряли
очертания,  различались лишь  их  силуэты,  сливавшиеся  с  небом,  которое,
казалось,  опустилось донизу. Пройдя  метров двести в указанном направлении,
Ванько услышал ребячий гомон, а потом увидел и их самих, лепивших на пустыре
снежных баб. Делали это так увлеченно, что ему  и самому захотелось тряхнуть
стариной. Свернул  к  ним  и занялся делом.  Снег мягок и  липуч.  Словно  к
магниту,  клеится к заготовке, навертывается,  как бумага на  рулон, обнажая
землю. Едва он  поставил на-попа  громадное  тело  будущего  снеговика,  как
ребятня, бросив свои занятия, окружила его со всех сторон.
     - Оце будэ баба так баба! - раздались восхищенные голоса.
     - Баба-великан!
     - От бы нам таку сробыть!
     - Поможете делать - считайте, что она ваша, - пообещал Ванько.
     - Поможем! А шо нада делать? - хором согласились дети.
     - Тебя  как звать? - посмотрел он на озорного,  все еще веснущатого,  в
облезлом треухе, мокрого с ног до головы сорванца.
     - Митя, - представился тот.
     -  А меня  Гриша! А меня  Витя! А меня Шурик! - наперебой сообщили свои
имена желающие помогать.
     - Прекрасно! Витя и Митя - вы скатаете правую  руку. Гриша и Шурик - вы
займитесь левой. Чтоб были вот такой толщины и одинаковые.  Ты  - тоже Витя?
Сбегай к плетню и принеси два  прута: воткнем, чтоб руки не отваливались. За
дело!
     Через  короткое   время  на  пустыре   возвышался  почти   двухметровый
толстяк-снеговик. с глазами, носом, ртом и даже  с пальцами на растопыренных
руках. К восторгу всех создателей.
     - Братва, а кто из вас знает,  где живут Сергиенковы? - поинтересовался
на всякий случай главный скульптор.
     - Я! - вызвался один из Вить. - Вин живэ коло нас.
     - Кто - вин? - не понял Ванько.
     - Дедушка Михей.
     - А разве баба Мотя... она уже там не живет?
     - Так вона ж вмэрла, ты шо, нэ знаешь?
     - И он теперь живет один, дедушка Михей? - допытывался Ванько.
     - Чичас з ным  отой, як его... О-он ихняя  хата, -  показал  малец и  с
полдороги припустился назад, к снеговику.
     Двор  Сергиенковых выглядел  запущенно и  неуютно,  даже  прихорошенный
снежным  покрывалом.  Стены  хатенки  облуплены,   ставни   некрашены,  окна
наполовину  "застеклены" фанерками. Если  б не дымок из трубы  да  не свежий
след от  порога  до  сарая, можно бы  подумать,  что  подворье  давным-давно
нежилое.
     На зов  и  стук  откликнулись  не  сразу. Лишь после настойчивого  -  в
фанерку окна  -  за дверью  послышалась возня, звякнуло по  меньшей мере два
крючка  и  в   притворе  показалось  тронутое  оспой  лицо,  которое   хмуро
осведомилось:
     - Чиво надо?
     - Надо Степу Голопупенка. - Ванько узнал  товарища по несчастью и ждал,
улыбаясь, приглашения войти.
     - Ваня, ты?! Заходи! Как же ты меня нашел?
     - Было  б желание! -  Гость несильно пожал протянутую руку. - Язык ведь
до Киева доводит.
     Прошли в хату. Сквозь окошко в два стекла (фанерки не в счет) в комнату
проникал   сумеречный  свет,  позволявший,  впрочем,  разглядеть  отсутствие
должного порядка и  здесь. Но было тепло:  в печи весело потрескивали дрова.
Отблески  пламени падали на  дощатый стол с немудрящей  утварью  - ведром  с
водой, ковшиком и другой мелкой посудой.
     - Один хозяинуешь? - спросил Ванько, не найдя взглядом деда.
     - С дедушкой.  Но он почти не слазит с печи. Садись вот сюда, к огню, -
указал Степан на  примитивный табурет  о трех ножках врастопырку и  вогнутым
сидением из войлока; сам устроился на чурке рядом.
     - У тебя что, родных больше никого нет?
     - Почему? Мама и сестренка. Я, вобще-то, живу не здесь.
     - Отчего ж не заберете к себе деда?
     - Пока переходить не соглашается. Мы бабушку недавно похоронили, еще  и
сорока дней не прошло. Помянем - тогда. Но ты не думай, я все время при нем!
     -  Ты с  кем  там,  внучок, разговариваешь? - донесся с печи  скрипучий
старческий голос.
     - Это, деда, ко мне товарищ пришел в гости. - Внук поднялся  и  подошел
ближе. - Вам ничего не нужно?
     - Нет, не нужно... Слышу - незнакомый голос, вот и спросил.
     -  Я думал, больше  не придется с тобой свидеться,  -  вернулся на свой
чурбак  Степа.  -  Жалел,  что  не удастся поблагодарить  за  находчивость и
смелость. Если б  не  ты - не  знаю,  чем бы все  кончилось... Ты-то  какими
судьбами попал к нам тогда в компанию?
     - Понимаешь, днем раньше что-то приключилось с нашим товарищем. Он ушел
в станицу  к знакомой девочке  поздравить с днем  рождения. Обещал  к вечеру
вернуться. Не  пришел. А парень он  не из таких, что пообещает и не сделает.
Особенно  мать  переживала.  Чует,  говорила,  мое  сердце:   что-то  с  ним
случилось... С сердцем  у ней неважно, волноваться нельзя. Я  собрался - и в
станицу,  -  неспеша,  обстоятельно  стал  рассказывать  Ванько.  -   Адреса
именинницы еще не знал. Решил пройти к комендатуре, где работает ее мать...
     - Да ты что! - перебил  Степан, нахмурившись. - Он что, дружил с дочкой
фрицевской прислужницы?
     - Видишь ли,  они подружились, когда мать еще  не  работала у немцев, -
пояснил Ванько. - И тогда они жили у нас на хуторе. Вобщем, я держался около
входа, хотел дождаться, пока  Ольга Готлобовна зачем-либо выйдет. Поскубался
с одним придурком-полицаем. За это и задержали.
     - Понятно... Наверно, в тот же день и я чуть  не влип в одну историю, -
вспомнил собеседник. - Твоего товарища звали, случаем, не Андрей?
     - Точно. А ты откуда знаешь? - удивился на этот раз гость.
     И  тот рассказал ему,  при каких обстоятельствах произошло знакомство с
Андреем и Мартой.
     -  Нам стало известно,  - под конец его рассказа сообщил  Ванько, - что
они  -  и  ваши ребята тоже  -  живы и  в безопасности: их  каким-то образом
вызволили партизаны. Ты никого из тех своих одностанишников не встречал?
     - Как же, видел. Но никто из них подробностей не рассказывал. А от кого
стало известно вам, если не секрет?
     - Вообще-то, конешно, секрет... Но  ты, вижу, парень  надежный, поэтому
скажу: от переводчицы.
     - Странно... А она откуда узнала?
     - Неважно. Главное  -  она передала нам  записку,  написанную андреевой
рукой.
     - Вот это да!.. Выходит, ее мать - наш  человек. А  я ей в тот день, во
время допроса, нахамил, как последний сукин сын.
     - Да ты не переживай. Ей и не такое приходится выслушивать...
     - Ну а вы как, я имею в виду тогда, в каталажке?
     - Мы с девчонкой  убежали вслед за  тобой, а ее отец так и остался. Она
тоже было заупиралась, но я унес ее  силком. Зашли за малышом, и  теперь они
живут у моей тети. Вот токо мать... она оказалась тяжелобольной.
     - Слыхал, их повесили на воротах стадиона...  Но, говорят,  и карателям
непоздоровилось: кто-то швырнул в них гранату, прям из толпы.
     - Раз  уж  я тут разоткровенничался, то так и быть, признаюсь: наша это
работа.  Случайно попали  на  стадион,  стали  свидетелями казни,  ну  и  не
сдержались. К слову сказать, кроме родителей Тамары, тогда повесили и одного
из полицаев,  что приходил сводить нас в туалет. А второго ты  так звезданул
прикладом, что проломил череп, и его пристрелили.
     - Ну, ты меня седни порадовал! - воскликнул  Степан. - Где ж вы гранату
взяли? - Ванько рассказал и  это. - А у нас, гадство, ничего такого нет, - с
сожалением  вздохнул  он. - В магазине винтовки, что я тогда прихватил, было
всего  четыре  патрона.  Мы  их  уже  израсходовали.  Такой  обрезик из  нее
получился! Но он  оказался почему-то наш, советский. А патронов к нему нет -
вот в чем беда.
     -  Этой  вашей  беде  я, пожалуй, помогу, -  пообещал Ванько,  тронутый
жалобными  нотками в голосе собеседника. -  Правда,  боюсь, не наломали б вы
дров. Уж больно ты, извини, рисковый малый...
     -  Да все будет нормально! - схватил  его руку Степа. - Слово даю! Я за
время  оккупации лет  на десять повзрослел и  поумнел.  А у  тебя  их много,
патронов?
     - Много дать не смогу. Обоймы две-три, не больше.
     - А когда? - Парень снова, теперь уже в благодарность за услугу, потряс
его руку.
     - Можно прям сейчас. Одевайся и сходим, тут недалеко.
     У ч а  с  т о к степи,  на  котором Борис с Мишей  установили  петли из
телефонного провода, получился исключительно "урожайным": за весь ноябрь  не
было, пожалуй, случая, когда  бы они  возвратились из обхода  порожнем. Но в
декабре зачастили дожди, порой со снегом и  ветром. В ненастье заяц, видимо,
предпочитал отлеживаться в сухом кубле: уловы резко упали либо отсутствовали
вовсе. По  этим причинам пропадало  желание темными утрами "мокнуть заздря".
Но, случалось, к обеду становилось на погоде, и нужно было наведаться, чтобы
хоть  поправить сбитые непогодой петли.  И как было  обидно и досадно, когда
один,  а то  и  два  "дурошлепа"  все-таки попадались, но  к  этому  времени
оказывались расклеванными вороньем!
     А  однажды зайчатников  ждал пренеприятнейший сюрприз: на застолбленном
ими  участке  кто-то  насторожил свои  петли.  Да еще какие -  из  сталистой
оцинкованной  проволоки.  Причем,   петли   эти  порой  установлены  были  в
нескольких метрах от ихних.
     Чья-то откровенная наглость возмутила ребят и обозлила. Решено  было на
следующее утро  прийти сюда пораньше, чтобы узнать, кто же решился на такое.
Может  быть, даже отдубасить. Однако  наглецами  оказались  двое  ивановцев,
постарше и посильней физически. Поговорить с  ними по-хорошему не пришлось -
не захотели.
     - Мало  того, эти лбы,  -  жаловался Миша Ваньку, - еще и отняли у  нас
двух зайчуганов. И пригрозили, воще, посчитать ребра, ежли застанут еще хоть
раз.
     Ванько пообещал разобраться с ними, как только станет на погоде.
     Благодаря нежданно-негаданн