осуда получше все еще не
была распакована после переезда)
     Ритуал,  пусть и  чисто символически,  был  соблюден, и  это  прибавило
событию  торжественности,  непринужденности,  придало веселья.  Была  подана
чашка  еще  теплых  вареников   с  творогом.  Андрей  назвал  приготовленное
именинницей блюдо вкуснятиной, и  это было, судя  по  ее благодарной улыбке,
лучшим  подарком (о  них, чтоб  не  конфузить гостя,  прибывшего  с  пустыми
руками, разговора не велось).
     - Ну, рассказывай, что нового на нашем хуторе, - поинтересовалась Ольга
Готлобовна под конец ужина.
     -  Кой-какие  перемены произошли. После  вашего отъезда  стало  полегче
домохозяйкам - их  перестали гонять на  работы. Да и у нас отпала надобность
относить малышей к Вере в ясли, а вечером разносить обратно.
     -  Нам  с Клавой это  не  было  в  тягость. -  именинница  со значением
зыркнула на гостя.
     -  Потому  что  в награду предстояли  свидания, -  разгадала  смысл  ее
замечания мать.
     -  Но  у нас дел не убавилось, - продолжил рассказ Андрей.  - Некоторые
женщины, которых гоняли на картошку, ухитрились оставить невыкопанные рядки,
и  мы  помогли  потом их выкопать.  Моей крестной,  например,  к мешку  с ее
собственного огорода добавилось еще пять.
     - Какие вы, право,  молодцы! - похвалила Ольга  Готлобовна. -  Везде бы
так  - и женщинам, оставшимся без кормильцев, было бы намного легче пережить
это страшное время... Вы только своим подшефным помогали или. .
     - Не только. Но им в первую очередь, - пояснил он.
     - А на том порядке ребята тоже шефствовали? - поинтересовалась Марта.
     - Да, но не все и не всем. А когда поспела кукуруза колхозная, мы и тут
не прозевали,  трудились  с  утра  до  ночи, -  добавил  Андрей. -  Так  что
запаслись в зиму  и  картошкой, и семечками, и кукурузой. А также топливом и
кой-каким кормом для коровы.
     - Просто невероятно! - не столько ему, сколько про  себя заметила Ольга
Готлобовна.  -  Пацаны, еще  совсем  дети,  а  показали  себя  как взрослые,
высокосознательные граждане!
     - А че тут невероятного?  - возразил высокосознательный гражданин. - Мы
ведь не маленькие, понимаем: батьки защищают  Родину не щадя жизни,  матерям
тоже не  легче, особливо многодетным. Кто им поможет?  Вот  и не сидим сложа
руки.
     Догадываясь,  что  молодежи   не   терпится   остаться  наедине,  после
непродолжительной беседы мать предложила:
     -  Я  уберу со стола сама, а  вы можете идти. Только хочу предупредить:
долго не засиживайтесь,  разбужу рано.  Тебе,  Андрюша, необходимо  покинуть
станицу как можно раньше.
     -  Почему-у? -  Марта,  уже  переступившая было  порог  своей  комнаты,
вернулась. Мать снова предложила им присесть.
     -  Так  и  быть,  открою  служебную  тайну...  Поступило   распоряжение
коменданту организовать  облаву  на подростков, и, по  моим  прикидкам,  это
произойдет со дня на день.
     - А зачем они им? - в один голос спросили оба.
     - Формируется - а может, уже и сформирован - эшелон  с  продовольствием
для отправки в Германию. Чтобы партизаны не пустили его под откос, к составу
прицепят вагоны с детьми. Это у фашистов испытанный прием...
     - А  где намечается проводить облавы?  - обеспокоился Андрей.  - Не  на
хуторе, случайно?
     - Ни  где, ни  когда именно будет это происходить, мне, к сожалению, не
известно.  Одно  несомненно:  раз  приказ  поступил в  здешнюю  комендатуру,
значит, где-то поблизости. Возможно, что в самой станице. Поэтому я и...
     - Так ведь надо же что-то делать! Как-то сообщить людям. Это же... я не
знаю...
     - Милый мой мальчик, я тоже не  знаю.  Не пойдем же мы с вами объявлять
об этом по дворам.  Даже если всего лишь развесить объявления, и то меня тут
же схватит гестапо: документ совершенно секретный.
     - Ну и ну! - произнесла Марта. - У меня аж сердце защемило...
     - Вот так дела!.. -  в растерянности воскликнул  и Андрей. - И  что, их
увезут аж в Германию?
     -  Всяко  может  случиться.  Но  будем  надеяться  на  лучшее.  Эшелону
предстоит  неблизкий путь  по российской земле, через  зоны,  контролируемые
народными  мстителями.  Они  наверняка найдут возможность и ребят  спасти, и
пустить под откос паровоз вместе с награбленным добром.
     - А наши, кубанские партизаны узнают про этот поезд?
     - Вполне  возможно,  -  ответила  Ольга  Готлобовна неопределенно.  - А
теперь  вот  и ты  знаешь. И чтоб не  влипнуть в историю, тебе следует  уйти
завтра с восходом солнца.
     В своей комнате Марта ощупью нашла спички, зажгла керосиновую лампу; не
успела, вкрутив фитиль, ступить и шагу, как очутилась в объятиях.  Притиснув
к груди, он отыскал  ее губы и - впервые за  все время дружбы - поцеловал не
"в щечку". Затем усадил на оказавшуюся рядом кровать и сел сбоку.
     - Еще раз поздравляю тебя с днем  рождения и желаю большого счастья. Не
против, что поцеловал по-взрослому? -  спросил, хотя  и  знал, что ей  этого
хотелось давно.
     - Не ожидала  такой щедрости даже сегодня. Спасибо и давай  я тебя тоже
расцелую.
     - Это в честь того, что  ты  повзрослела на целый год. Заместо подарка.
Думали-думали с ребятами,  что бы такое преподнести... Советовали букет роз,
но я не  схотел:  завянут, потеряют вид. Федя присоветовал подарить линзу от
бинокля - помнишь, нашли возле убитого комиссара и одна половинка  оказалась
простреленной; мы ее разобрали. - Он  достал из кармана завернутое в бумажку
стеклышко величиной с пятак.
     -  Какая прелесть! - добавив  фитиля и повертев в пальцах,  воскликнула
она.  - Теперь это стеклышко - память о нашем  невольном  спасителе -  будет
моим талисманом и самой дорогой для меня вещичкой. Спасибо и давай щечку!
     Снова уселись поглубже, и полилась задушевная беседа. О чем? Ну конечно
же о том, какой скучной стала жизнь после разлуки; с каким нетерпением ждали
14 сентября; что за эти полмесяца оба еще больше убедились, как дороги  друг
дружке... Тема, старая, как мир, и вечно новая, молодая и волнующая.
     Влюбленные, как известно, часов не наблюдают. И лишь случайно глянув на
ходики, показывавшие двенадцатый час, гость обеспокоился:
     - Слушай, нам же велели не засиживаться! И еще: где я буду спать - не у
тебя же?
     - Почему бы и нет. Пойду спрошусь у мамы, она все еще у дедушки.
     Марта  вышла,  а  он только  теперь обратил  внимание  на обстановку  в
комнате.  Оказалось, что сидит на небольшой  деревянной  кровати, застланной
верблюжей шерсти одеялом. В головах поверх него - подушка, вышитая  по углам
какими-то цветочками. У окна - столик с  книжками, точнее учебниками; один с
нерусским  названием. На  стене  -  вешалка,  задернутая занавеской,  из-под
которой виднеется низ знакомого ему платья: белого, с двумя синими полосками
по подолу, еще какие-то одежки.
     Вернулась  Марта  со  знакомым   уже  лоскутным  одеялом,  простыней  и
подушкой.
     - Мама разрешила постелить  тебе  в моей  комнате.  На полу. А чтоб  не
холодило снизу, сложим одеяло вдвое. Подержи-ка за углы.
     - Ну, вы даете, вобще! - хмыкнул он, подчиняясь.
     - Теперь ложим вот сюда. Простыню тоже вдвое. Сейчас принесу что-нибудь
укрыться.
     -  Не надо ни простыни, ни укрывачки: я пересплю одетый, - распорядился
почему-то Андрей.
     -  Попрошу в  моем доме не командовать! Ты же не цыган, чтоб  спать  не
раздеваясь. Все помнется, погладить не успею... Может, все же разденешься?
     - Сказал - не буду. Все! - поставил на своем.
     - Ну  хорошо, - пошла на  уступки  хозяйка комнаты. - Сними только хоть
рубашку.
     - Ладно, рубашку сниму.
     Оставшись в майке, Андрей сразу же и  лег. Марта дунула сверху в слегка
закоптевшее  стекло  -  лампа, пыхнув, погасла;  наступила  кромешная  тьма.
Раздевшись, юркнула  под одеяло и она.  Но  спать, увы, не хотелось, и минут
через несколько послышался ее шепоток:
     - Андрюш, ты не спишь?
     - Еще нет. А че? - обозвался он.
     - Мне тоже ни капельки не хочется... И я забыла спросить об одном деле.
     - Так спроси.
     - Это не одно и не два слова. Можно на минутку к тебе?
     -  Н...  ну,  разве что на одну минутку. И чтоб  без этих самых...  без
фокусов.
     - Обещаю!  -  Она тут  же вскочила и,  в чем  была,  прихватив  одеяло,
очутилась  у  него  под боком.  Укрывшись сама, хотела прикутать и  его,  но
Андрей вдруг резко отодвинулся.
     - Я же просил: без фокусов! - упрекнул грубовато.
     - Ты о чем? - не поняла она.
     - Ты бы еще без трусов приперлась! ... Зараз же дуй отсюда!
     - Ой, я совсем забыла, что без лифчика! - спохватилась она... - Извини.
А можно, отгорожусь от тебя одеялом?
     Получив молчаливое согласие и обособившись, поинтересовалась:
     - Так пройдет?
     -  Теперь  другое  дело,  - проведя рукой  вдоль  барьера-разградителя,
придвинулся он ближе. - Так о чем ты не успела спросить?
     - Ты так меня одернул... как неродной. Я даже забыла...
     - Уж признайся честно: захотелось еще полизаться.
     - Если честно, то и это тоже. Но не только.
     - А что же еще?
     - Вспомнила! Хочу  попросить: не  останешься на денек у нас? Хоть не на
весь. Козленочка  увидишь, он такой потешный, любит поиграть. А в  обед мы с
мамой тебя  проводим: с нею облава  не страшна,  как-никак,  она  секретарша
самого коменданта.  И  потом: может ее сегодня еще и не будет, я имею в виду
эту проклятую облаву.
     -  Можно  бы,  конешно, но мама - она такая мнительная... Небось,  тоже
зараз не спит, переживает - я ведь обещал седни и вернуться.
     - Жаль... И дедушка как раз приболел, некому корму Машке принести.
     - У вас что, кормить нечем?
     -  Никак сено не  привезем. Мы ее зелеными ивовыми ветками кормим; но я
боюсь ходить к ерику одна.
     -  Ну, ежли  надо помочь,  тогда другое  дело:  до  обеда  задержусь, -
согласился он.
     - Вот  и чудненько!  -  На  радостях она  подсунула руку  ему  под шею,
притянула лицо и поцеловала. - А  раз не  надо вставать чуть  свет, то давай
поговорим еще немножко.
     - Да я тебе уже все новости пересказал.
     -  А  я  еще не  наслушалась  твоего  голоса,  и  когда  еще  услышу  -
неизвестно.  Расскажи  какую-нибудь  сказку.   Страшную-престрашную!  Знаешь
такие?
     - Кто ж их не знает? Хочешь, расскажу которую  сочинил Федя? Только она
длинная и написана стихами.
     - Конечно, хочу! Мне Клава давала почитать его стихи - чудо как хороши!
     - Ну, тогда слушай. - Он помолчал, вспоминая, и начал:
     Давным-давно одно селенье
     Цыганский табор посетил...
     Конешно, случай этот был
     Для всех - привычное явление,
     И как бывало всякий раз,
     О нем забыли бы тотчас,
     Как только табор удалится;
     Но тот такой оставил след,
     Что многими не мог забыться
     На протяженьи долгих лет...
     Дошли и до меня те слухи.
     Рассказ о мстительной старухе
     И молодых гробовщиках
     Невольно навевает страх...
     Андрей сделал паузу, и Марта, воспользовавшись нею, отметила:
     - Складно написано! И ты всю ее выучил наизусть?
     - За четыре или пять приемов.
     - Теперь вижу, что не зря  хвалился отменной памятью, -вспомнила она. -
А эта старуха, наверно, ведьма?
     - Слушай дальше:
     В тот раз вели себя цыгане
     Совсем иначе, чем всегда:
     Веселья не было; рыданья
     Неслись из табора: беда
     И в их кибитки постучалась-
     У них старуха-мать скончалась.
     Она жила сто с лишним лет,
     Но все не вечно на земле.
     И вот вдовец, седой и нищий,
     Пошел искать гробовщика,
     Чтобы предать земле, пока
     Стоит их табор у кладбища.
     Ему сказали: "Это - там"
     И показали ворота.
     На стук калитка отворилась,
     И с невысокого крыльца
     К нему зеваючи, спустились
     Два недовольных молодца.
     Старик им в пояс поклонился,
     Смиренно с просьбой обратился:
     Оборвалась, мол, жизни нить,
     Возьметесь ли похоронить?
     Копач, которому Афоним
     Поп при крещеньи имя дал.
     Цыгану нехотя сказал:
     - Мы, так и быть уж, похороним.
     Но и ему, за гроб, и мне
     Придется заплатить втройне.
     Гробовщики назвали цену,
     Сразив беднягу наповал:
     Не обопрись старик о стену,
     Он точно наземь бы упал...
     Вчера детины перебрали,
     Сегодня малость недоспали,
     У них трещала голова;
     Опохмелиться бы сперва,
     А тут его нечиста сила
     Совсем некстати принесла!
     И вот они ему со зла
     Такую цену заломили.
     И сколько тот их не просил,
     Афоним гроша не скостил...
     Людскою жадностью сраженный,
     Вдовец едва добраться смог
     В свой табор, в траур погруженный,
     Все рассказал и с горя слег.
     Но делать нечего: цыгане,
     Перетряхнув узлы, карманы,
     Кой-как оплату наскребли
     И тем детинам принесли.
     Гробовщики переглянулись,
     Смутившись... но, пожав плечьми,
     Не повинились пред людьми
     И за мошною потянулись...
     Содрав три шкуры с голытьбы,
     Людей неласковой судьбы.
     В шинок сходивши, заложили
     Гнедого с Чалым в драндулет,
     Инструментарий погрузили
     И в табор поторили след.
     Цыгане слезно затужили
     И в гроб старуху положили;
     Накрыли крышкой и по ней
     Забили с дюжину гвоздей.
     Гробовщикам свой груз печальный
     Препоручили. А затем
     Старшой велел сниматься всем,
     И отбыл табор в путь свой дальний,
     Кляня гробовщиков скупых
     За жадность и бездушье их.
     Детины тронули к погосту.
     Приехавши, спустили гроб.
     Горилки приняли грамм по сту,
     Работалось спорее чтоб.
     Для ямы место подыскали,
     О том о сем порассуждали
     И, оголившись до пупа,
     Подналегли на заступа.
     Но дело двигалось неспоро:
     Коренья, камни, разный хлам
     Им попадались тут и там.
     Земля противилась... И вскоре
     Афоним выбился из сил;
     Передохнуть он предложил.
     - Ананий, мы сегодня ели? -
     Спросил, уставясь на мозоль.
     - Пол-ямы вырыть не успели,
     А в теле слабость, дрожь и боль.
     Не может быть, чтоб с перепою!
     - Неладно что-то и со мною:
     Корежит самого, хоть хнычь...
     Боюсь, что этот старый хрыч -
     Ведьмак; и мстит он нам от злости!
     Коренья, камни да кирпич -
     Откуда? не могу постичь...
     Ну ладно б попадались кости,
     Такое было; но чтоб так?
     Ума не приложу никак!
     - Послушай, Нань, - сказал Афоним, -
     А мы на этот раз схитрим:
     Давай в пол-яме захороним
     Проклятый гроб - и леший с ним!
     - Ништо! - Ананий согласился
     И тут же с места подхватился.
     Подкантовали, напряглись
     И абы как столкнули вниз.
     Потом в ладони поплевали,
     Перемигнулись весело,
     Подборки в руки - и пошло:
     Забрасывать могилу стали.
     В полнеба красное пятно -
     К закату близилось оно...
     - Афонь, - заметил вдруг Ананий,
     Вспотевший вытирая лоб, -
     Не обратил ли ты вниманья:
     Бросаем камни мы на гроб,
     А стуков никаких о крышу
     Я что-то вроде бы не слышу.
     А ну-ка гляну, что там. Ой,
     Тут что-то не тово... Постой!
     (Ананий со страху икает)
     Да не кидай -ик! -землю, стоп,
     Она уходит -ик! - под гроб.
     А он как будто -ик! - всплывает.
     Он... ик! - почти уж наверху...
     Бежим отсюда! Карау...
     И оба голоса лишились,
     Так и застыв с раскрытым ртом.
     Затем колени подкосились,
     Ослабло тело; а потом,
     Когда сорвалась крышка с гроба,
     Похолодела вся утроба...
     Цыганка... села, и тотчас
     Не отверзая мертвых глаз,
     К детинам руки протянула
     И зашипела, как змея:
     - Как жаль, што днем не вижу я!
     Что не могу размежить веки
     И посмотреть в глаза того -
     Мерзавца, а не человека!
     Кто так ограбил, и кого -
     Цыган, голодных, полунищих!..
     Оставил без гроша и пищи,
     В нужде на несколько недель.
     Что ж вы за нелюди? Ужель
     У вас ни совести, ни чести
     Не сохранилось и на грош?
     Видать, всю пропили... Ну что ж,
     Не миновать моей вам мести!
     Сегодня, лишь зайдет луна,
     Вы мне заплатите сполна!
     - Ой, Андрюша, - вздрогнула Марта. - У меня аж мороз по коже!
     - Под одеялом и холодно?
     - Не холодно, а страшно... Ты так образно рассказываешь, что эта ведьма
стоит перед глазами...
     - Может, на сегодня хватит? Рассказал только до половины.
     - Так хочется дослушать! Я все равно теперь не засну...
     - Ладно, уговорила. Слушай:
     Цыганка на спину упала,
     Шепча проклятья мертвым ртом.
     Опять на место крышка встала,
     И гроб исчез. На месте том
     Поднялся бугорок могильный.
     И будто после дремы сильной
     Гробовщики ожили вновь:
     В их жилах заиграла кровь,
     Угасший разум прояснился,
     Вернулась речь и бодрый дух.
     Они переглянулись вдруг,
     Афоним к другу обратился:
     -Ты не заметил, я не спал?
     Ананий лишь плечьми пожал...
     Затем вернулись к драндулету,
     Впрягли вздремнувших лошадей,
     Поехали. Боясь при этом
     в пути заговорить о ней.
     Решив, что это - наважденье,
     Всего лишь сонное виденье,
     Приплевшееся одному,
     И каждый думал - лишь ему.
     Ведь что греха таить, такое
     Случалось с ними иногда:
     Упьются на ночь и тогда
     Кошмары снятся с перепою...
     Но вот они уж дома снова.
     Стемнело. Время отдыхать.
     Не говоря о н е й ни слова,
     Решили вместе ночевать.
     Оно и раньше так случалось,
     Что утром вместе просыпались.
     И так бывало потому,
     Что в двухсемейном их дому
     Других жильцов уж не осталось:
     Забрав детей, супруги их
     Давно оставили одних -
     Терпеть пьянчуг они устали.
     Но мысль о выпивке у ту ночь
     Детины оба гнали прочь.
     Со стороны посмотришь - скажешь,
     Что каждый безмятежно спит.
     Да и послушаешь, то даже
     Услышишь, как во сне храпит.
     Но это - видимость. На деле
     Дружки не спали. И хотели
     Лишь показать, что, мол, его
     Не беспокоит ничего.
     Как будто не было погоста,
     Не знал не ведал, что о н а
     Сегодня, лишь зайдет луна,
     Пожаловать грозилась в гости
     И заварить крутой ухи...
     Пропели полночь петухи -
     И тотчас стены задрожали
     Поднялся вой, галдеж, содом,
     И стекла в рамах дребезжали,
     И все ходило ходуном.
     Внезапно с треском дверь открылась,
     И на пороге появилась,
     Прошедши сквозь земную твердь,
     Седая, серая, как смерть,
     Цыганка... И злорадный хохот,
     исторгся из коварных уст;
     Зубовный скрежет, лязг и хруст,
     Невидимый зловещий топот
     Дружки услышали вокруг...
     Они было вскочили вдруг,
     Но ноги тут же отказали;
     Хотели вскрикнуть, но слова
     Чуть слышно с языка слетали
     И были внятными едва...
     Один дрожит, как в лихорадке,
     Другой в трясучке, как в припадке,
     И оба с ужасом глядят,
     Как будто перед ними ад.
     А ведьма вот, совсем уж рядом
     Почти у самого виска
     Ее костлявая рука, свирепый взгляд...
     Могильным смрадом
     Шибает в ноздри; из очей
     Искрится жар, как из печей...
     Детинам некуда деваться
     И жен на помощь не позвать...
     А ведьма стала издеваться:
     Кусать и дергать, и щипать,
     Таскать за волосы; под ногти
     Занозы загонять и когти
     Совать то в ноздри, то под глаз,
     И каждому помногу раз...
     Хрипел Афоним контроктавой,
     Чуть слышно стоны издавал;
     Ананий только ртом зевал
     В ответ на вывихи суставов...
     Но кукарекнул лишь в селенье
     Вторично в эту ночь петух,
     Как издевательства, мученья
     И пытки прекратились вдруг:
     Цыганка, вздрогнув, отступилась.
     Лицо досадой исказилось:
     Ей не хватило тех часов,
     Чтоб доконать гробовщиков.
     Она зловеще прошип