- Красивого ухажера! - добавила от себя Нюся.
     Тамара   медленно,   без   желания,    выцедила   содержимое   стакана,
передернувшись.
     - Так, молодец! Кто следующий?
     Поддержать компанию согласились Борис с Ваньком.
     Вернулась  из кухни обслуга: Вера с миской жаркого, Клава - с тазиком и
ковшом с водой.
     - Ополосните руки, а то у нас без вилок, - предложила новичкам.
     Те без возражений подставили ладони, вымыли и вытерли полотенцем.
     - Закусывайте из одной, - пододвинула к ним еще горячую зайчатину Вера.
И все снова принялись за прерванный ужин.
     - Как вкусно! - похвалила Нюся. - Это у вас что за мясо?
     - Не чуйствуешь, разве? - деланно удивился Борис. - Настоящая кошатина!
Переловили всех хуторских кошек  и  поджарили. Правда, одна была дохловатая,
но... - умолк, получив от Веры подзатыльник.
     Гостья положила обратно культышку, которую начала было обгладывать
     - Нюся,  не  слушай ты его,  балаболку! Это зайчатина, честное слово, -
вынуждена была объясняться Вера.
     - Точно,  точно! - подтвердил Рудик. - Лично видел.  Да  вон на  окне и
хвостик в доказательство!
     Шутка  всех   развеселила,   разрядила   несколько   натянутую  вначале
атмосферу. Пирушка продолжалась в непринужденной  обстановке, с разговорами,
шутками и  прибаутками. Сказалось и воздействие "винца": у Тамары заблестели
глаза, загорелись щеки,  с лица не  сходила блаженная улыбка. Тем  паче  что
Борис то  и дело подбрасывал  комичные байки,  запас которых,  на все случаи
жизни, был у него неистощим. Впервые  в жизни выпив  да еще так много (около
ста  пятидесяти  граммов), она  захмелела. А это, как  известно, к добру  не
ведет... Дошло до того, что поднялась из-за стола, вынула из  графина  самую
красивую розу и приладила к волосам Нюськи;  заметив неодобрительные взгляды
тверезых подружек, подошла и обеих расцеловала.
     Подкрепившись, Рудик снова взял бутылек;  в  нем оставалось еще граммов
около трехсот.
     -  Надо опорожнить  посуд...  Не нести ж  добро  обратно!  Кто хочет? -
разлил поровну в два стакана; охочих не нашлось. - Нет желающих? Нюся, держи
ты!
     "Полюбовница",  принявшаяся  было  за  оладьи,  отрицательно   тряхнула
богатой прической, но, передумав, протянула руку.
     -  Мы, мы  желаем!  - заявил вдруг Миша, сидевший бок о  бок с  Федей и
перед  тем о чем-то с ним  перешепнувшийся. Перехватив  стаканы,  добавил: -
Токо  мы, воще, тут пить стесняемся, скажи, Хветь?  Хочем выпить на кухне. -
Оба вышли; притворив дверь, процедил осуждающе: - Сам, воще, меры не знает и
ее, дуреху, спаивает!
     -  Не  говори, -  согласился  Федя. -  Ты вовремя смикитил.  Его  будто
подменили ивановцы - стал еще и курить да пить...
     - И Ванько, морда, потакает, воще. Я вот ему седни выскажу!
     Выплеснув содержимое  в помойку, наполнили стаканы узваром и  вернулись
обратно.
     Накануне,  готовя угощения аж  на  двух  плитах, кухарки опасались,  не
останется ли половина невостребованной, не прокиснет ли  добро. Но напрасно:
аппетит собравшиеся демонстрировали  настолько отменный, что  Вера с  Клавой
едва поспевали подносить добавки.  Начали побаиваться  другого - что до утра
все будет съедено и еще не хватит.
     Но этого  не случилось. Правда, по другой причине: сразу после полуночи
пирушка была  неожиданно прервана... донесшимся  снаружи  непонятным стуком,
опять же в ставню. Все настороженно притихли.
     - Вера, это я... открой, доченька, - расслышали голос за окном.
     - Мамочка вернулась! -  радостно  вскричала  Вера  и кинулась  отпирать
двери. Ванько поспешил  следом  - и кстати: поддерживая, они ввели в комнату
измученную дальней дорогой  Елизавету.  Она  не села, а буквально рухнула на
кровать.
     - Мама, что с тобой? Ты заболела? - захлопотала около нее дочь.
     - Ничего страшного... немного нездоровится... да устала досмерти. Дайте
мне попить...  здравствуйте, ребятки... что у вас  тут за праздник  такой? -
тяжело   дыша,  через  силу   улыбнулась  она  столпившимся  возле   кровати
подросткам.
     Праздник закончился  несколько раньше, чем предполагалось.  Но никто не
сказал бы,  что  не удался: прощались и расходились восвояси  довольные,  от
души благодарили главных устроителей и друг дружку.
     Клава оставалась помочь убирать со стола, перемыть посуду; Федя - чтобы
проводить ее после всего домой. Рудик, понятно, ушел с Нюськой;
     они затянули было какую-то  песню.  Это побудило  Мишу  не  откладывать
намеченный   выговор  Ваньку   за  его  нейтральное   отношение  к  вопиющим
безобразиям.
     - Слышь, Ванько, - сказал он на подходе к подворью Кулькиных, - ты  че,
воще... Одобряешь, что ли, эти рудиковы фокусы?
     - Какие фокусы? - не понял тот.
     - Ну как же! Он курит, пьянствует, с Нюськой обратно путается. А мы  ни
гу-гу, вроде так и надо...
     -  Ты, Мишок, преувеличиваешь. И  как вседа  -  торопишься, -  возразил
старший товарищ.  - Курить он обещал бросить и без нашего нажима. Думаю, так
и будет. А насчет пьянства - тут ты не прав: все-таки седни повод был.
     - Я тоже не считаю это за пьянство, - поддакнул Борис.
     -  А  насчет  Нюськи...  конешно,  это  непорядок.  Мы  с  ним  об этом
потолкуем.
     Туман встретил у калитки. Как обычно,  лизнул на радостях руку хозяину,
попрыгал. Но затем повел себя странным  образом: стал, повизгивая, увиваться
вокруг Тамары.
     - Че это с ним? - удивился Ванько. - Никак соскучился по тебе?
     - Так я ж ему гостинчик несу, вот он и учуял, - показала она на сверток
под мышкой. - Забрала домой косточки.
     - Вон оно что! Ты умница, что додумалась. Пусть и он полакомится.
     - Ничего,  что  я  так  сказала -  "домой"?  -  спросила  она,  как  бы
извиняясь.
     - Все правильно!  Теть Лиза  вернулась,  теперь станешь жить с  нами. Я
тебе не говорил, но мы с мамой в первый же день так и решили.
     -  Лучше б ты сказал...  А то я все  это  время  переживала:  как  жить
дальше?
     - Будешь мне сестричкой. Двоюродной. Мама уже слух пустила,  что  ты...
что вы с Валерой ее племянники. Как, согласна?
     - С большим моим удовольствием!
     - Погодка  седни на ять: месячно,  тихо  и не холодно, - сказал Ванько,
когда подошли к алыче. - Не хочется и в хату идти.
     - И я спать ни граммочки не хочу!
     - Ты глянь, как влюбленно  он на тебя смотрит, - обратил он ее внимание
на  пса.  -  Вон, возле  будки, чугунок. Высыпь, а я  щас  вынесу что-нибудь
накинуть тебе на плечи.
     Дверь заперта не была. Зашел тихо, но мать услышала, обозвалась:
     - Ты, сынок? Что-то ищешь?
     - Мам, тут где-то была шаль.
     - Помацай в шкапу, справа. Зачем она тебе?
     -  Немного  посидим  с  Тамарой под лычой. Вернулась теть Лиза,  и  она
попросилась домой.
     - Ну  и слава богу! А то я уж начала тревожиться.  Как там Дмитрий,  не
говорила?
     - Нет: добралась домой уставшая и больная. Ну, я пошел.
     Тамара, угощавшая  пса с руки, наполнила  чугунок, оставив немного и на
завтрак.
     -  Он теперь полюбит тебя больше, чем меня. Ишь,  с каким удовольствием
набросился - аж треск стоит! - Ванько, сложив шаль по диагонали, набросил ей
на плечи. - Вот так. Чтоб не простыла. - Сели на лавочку.
     - А ты - не замерзнешь?
     - За меня не беспокойся, я закаленный.
     - А как ты закаляешься? И я хочу.
     -  Пожалуйста: будем  закаляться напару! Дело нехитрое: надо всего лишь
по утрам обливаться водой из колодезя.
     - Ой! - зябко передернулась она. - И зимой тоже?
     - Зимой можно просто  обтираться. Или растираться снежком - знаешь, как
здорово!
     - Я так не смогу-у...  - призналась собеседница. -  А железяки ты часто
поднимаешь?  Ну,  которые  я за сараем видела,  - гири, потом эти, колеса от
вагонеток. Я попробовала, так даже с места стронуть не смогла. В них сколько
весу?
     - В гирях? Двухпудовые.
     - Ого! А сколько раз можешь поднять одну?
     - Выжать, что ли? Я, вобще-то, не  считаю... Примерно, сто  раз.  Можно
завтра уточнить, если тебе интересно.
     Говорить о своих физических возможностях Ванько, как правило,  избегал.
Так же как и заноситься либо злоупотреблять. Но сейчас был  случай, когда не
отвечать на вопросы  считалось бы неприличным. Что же до Тамары, то задавала
она их не лишь бы о  чем-то говорить - ей  хотелось узнать о  нем  побольше.
Скромные, без рисовки, ответы можно было бы принять за похвальбу, если б она
не имела случай кое в чем убедиться лично. Она так и сказала:
     - В жисть бы не поверила,  что могут быть такие сильные мальчики! Это у
тебя природное?
     - Думаю, что нет.  По-моему, все  рождаются одинаковыми.  У нормальных,
конешно, родителей.
     - Которые... А как это понимать?
     - Нормальные - это которые совсем не пьют и даже не курят.
     - Таких мало, особенно мужчин...
     -  Да.  К  сожалению. -  Помолчав,  вернулся  к вопросу  "одинаковости"
новорожденных. -  И  уже  по мере взросления каждый  человек,  если захочет,
может  сделать  себя  кем угодно  -  футболистом,  кузнецом  или,  например,
силачом, как мой тезка Поддубный. Слыхала о нем?
     - Не-е. Расскажи.
     - Мне тоже довелось не много о нем  прочитать... Знаю  только, что Иван
Максимович Поддубный - знаменитый русский силач и борец  - объездил весь мир
и нигде не был побежден, положен на лопатки. Его называют королем чемпионов.
У  него  даже  трость  весит  двадцать  килограммов. И  силачом его  сделали
постоянные тренировки.
     - А мне думается,  что всякие таланты  и  способности задаются человеку
еше до рождения, -  не согласилась  с его  доводами  Тамара. - Вот у Сережи,
моего соседа... бывшего, - поправилась она, вздохнув, - у него способности к
рисованию с раннего детства. А Клава хвалилась, что у ее Феди - к стихам.  У
тебя вот - природная способность к силе.
     Не  надеясь, видно,  на  его закаленность (возможно, впрочем, что и  по
иной причине), она  поделилась  шалью, прикрыв и его; при  этом придвинулась
вплотную. Ванько не возразил против  такой о себе заботы, напротив: положил,
видимо - для удобства, свою руку к ней на плечо.
     -  От  природы  у  меня  разве  что  любовь  к  спорту. Мне  доставляет
удовольствие  возиться  с  тяжестями,  тренироваться,  иметь крепкие  мышцы.
Какая-то внутренняя потребность быть при силе.
     -  Мне  бы  такую  потребность!  Но  я   ужасно  ленивая,  особенно  на
физзарядки.
     - Тебе это и ни к чему. Хватит и того, что красивая.
     - И вовсе я не красивая!
     - Не скажи.  И красивая, и симпатичная. Особенно была сегодня -  Борька
не зря назвал тебя принцессочкой.  С ним согласны Федя и даже Миша. Я сказал
"даже", потому что для него все девчонки на один манер: "вреднюги, уродины и
воще".
     - Просто он сжалился надо мной. Или - в угоду старшим.
     -   Ничуть,  -  заверил  Ванько.  -  Он  хоть  и  малолетка,  а  вполне
независимый. И не подхалим.
     -  Ну,  спасибо им, - поблагодарила она. И Мише,  и остальным. Обо  мне
таких слов мальчики еще не говорили.
     - А мне, значит, как дальнему родственнику в  спасибе отказано?  - шутя
упрекнул "двоюродный брат".
     - Так это ж я для них красивая! - нашлась Тамара. - От тебя я такого не
слыхала.
     - Если на то пошло, то мне ты показалась красивой еще там, в каталажке,
- признался  он.  И  пожалел: упоминать о том  кошмарном дне сегодня  бы  не
следовало.
     -  Тогда  спасибо и  тебе. И еще за то,  что спас нас с братиком.  Мама
наказывала,  -  воспользовалась  она случаем, - поблагодарить тебя  и  от ее
имени...  -   Умолкла,  расстроенная   нахлынувшими  отнюдь   не  радостными
чувствами.
     - Не будем седни об этом вспоминать, хорошо? - догадался о ее состоянии
Ванько. -  А  то я уже  и  не  рад,  что  напомнил  про  каталажку. Испортил
настроение  в  такой  вечер. Вернее, ночь. Правда чудная?  Как  будто  и нет
никакой войны... Или, может, пойдем уже отдыхать?
     -  Нет-нет!  -  обозвалась  она  живо,  незаметно  смахнув  не  вовремя
набежавшие слезы. - Посидим еще трошки, это я так...
     - Хорошо, продолжим нашу беседу. На чем мы остановились?
     -  Ты сказал  про  Мишу, что мы  для  него такие-сякие. А за что он нас
презирает?
     - Он не то  чтобы  презирает,  просто пока еще равнодушен к  прекрасной
половине  человечества...  Еще не  дорос: ему,  по-моему, нет  и двенадцати.
Годика через  два-три и он досмотрится, что некоторые  из  вас...  я не  так
сказал - большинство из вас очень даже не уродины.
     - Спасибо за комплимент... А сколько лет Рудику?
     - Этот уже старик: под шестнадцать. Че это ты вспомнила о нем?
     - Я слыхала о нем нехорошее... Это правда?
     -  Что именно?  - спросил Ванько.  хотя и догадывался. о чем и от  кого
наслышана.
     - Ну... что в девочках он  ценит не любовь и  верность, а... - поискала
подходящие слова, - легкомысленность и поддатливость.
     - Любовь и верность!.. - вздохнул на этот раз уже он. - Красивые слова,
святое чувство... - После паузы - вспомнилась Варя  - добавил: -Токо не  все
на них способны.
     Последние  слова  касались  Нюськи.  Помедлил,  размышляя,  следует  ли
заводить разговор на столь неприятную тему. Но на вопрос отвечать надо, и он
сказал:
     - Одна  из  таких как раз и попалась Рудику - легкомысленная и, как  ты
выразилась,  поддатливая.  А  он  оказался  не  из привередливых;  не берусь
судить, хорошо это или плохо...
     - Из мужской солидарности?
     -  Н... не совсем. Ты  слыхала  такую поговорку:  виноват  медведь, что
корову задрал, но и корова тоже - что в лес пошла.
     - Только не пойму, к чему ты это говоришь. .
     -  Можно  и  пояснить.  Ты  под нехорошим  имеешь в  виду их с  Нюськой
отношения?
     - Не Нюськой, а  Нюсей,  - поправила она. -  Если  девчонка родилась  с
косоглазием,  так что ж теперь - она и  не  человек? И  ее  ничего не  стоит
обмануть!..
     - Ты под "обмануть" имеешь в виду замуж?
     - Ну, в  шестнадцать лет жениться, конешно, рано, - согласилась она.  -
Но  зачем  он  уверял,  что  она ему  нравится и что он ее любит? А, небось,
добился своего и теперь бросит. Это я и называю обмануть.
     - Ни в чем таком он ей не клялся и не обманывал!
     - Выходит, на него зря наговаривают?
     - Футы-нуты! Не перевернуть ли нам пластинку!..
     Ваньку  претило говорить  о пошлых вещах,  да еще  и называя все своими
именами.
     - Я считала тебя справедливым, - заметила она обиженно. - А теперь и не
знаю, кому больше верить - тебе или девочкам.
     В  знак   недовольства   (сочтя,   видимо,  что   тот   просто-напросто
выгораживает беспутного дружка, поступаясь  истиной) она попыталась спихнуть
его руку.
     -  Ну-ну,  не обижайся,  -  мягко  сказал  он, поймав и слегка  сжав ее
ладошку. - Я вовсе  не собираюсь  его оправдывать! Но справедливости ради  -
раз уж ты настаиваешь - не могу не сказать: эта самая Нюся уже бывала не раз
обманывата задолго до  Рудика  и никаких  заверений в  любви  не  требовала.
Понимаешь, о чем я говорю?
     - Догадываюсь. Только мне не верится. Это он так говорит?
     - Ему можно б и не поверить. Но я имел случай убедиться в этом лично
     - Так  ты с нею  тоже путался?! - с тревогой, если  не сказать ревниво,
перебила  его  Тамара,  безуспешно  пытаясь  при  этом выдернуть  ладошку  и
отделаться от его полуобнимающей руки.
     - Да нет, не путался,  - поспешил успокоить ее Ванько. - Просто однажды
оборонил  ее  от  хулиганов,  которые  хотели, извини  за  нехорошее  слово,
снасильничать ее втроем. Их я нажучил, а ее - был поздний час -  проводил до
двора. Ну и часа два поговорили. Только и всего.
     - Извини, - отмякла "сестричка". -  Я сдуру подумала, что и ты на такое
способен...
     -  Извинение  принято. Так вот,  она мне рассказала  про  свою жизнь...
Росла без отца, его убили незадолго до ее рождения. В пьяной драке. Он и сам
был, как я  понял,  спившийся мерзавец. Потому как под  пьяную руку  избивал
жену,  то есть  ее маму. Это  она Нюсе рассказала спустя много лет, когда та
поинтересовалась, кто ее отец и где он пропадает.
     - Какие ж есть, все-таки, подлые людишки!.. - заметила Тамара.
     -  Не зря  же поговорка:  дураков  и  подлецов  в  России  на  сто  лет
припасено. Может, поэтому  - я  так думаю - и  родилась она не совсем того -
косоглазенькой  и не  очень способной: два года сидела во  втором  классе  и
столько же в третьем - все ее  "университеты". После и мать пристрастилась к
вину, стала принимать у себя таких же выпивох.  Безобразничали, и все это на
глазах  у  подрастающей  дочери... Откуда  в  таких  условиях  взяться у нее
порядочности!.. А кончилось все это тем,  что один из ее хахалей -  это Нюся
сама же по простоте своей и выложила,  так что извини - когда мать надралась
до  беспамятства и дрыхнула без задних ног, он снасильничал и ее, а Нюсе  не
было еще и тринадцати.
     -  Лучше умереть, чем  пережить такое!  - ужаснулась слушательница, вся
передернувшись.
     - Кто ж заранее знает, что с ним случится завтра!..
     - Я имела в виду, что после такого лучше не жить, - уточнила она.
     - Ты и теперь сказала не подумавши. Умереть никогда не лучше, что б там
ни случилось!
     На память снова пришла Варя, и Ванько помолчал в задумчивости.
     - Не знаю, - заговорил  наконец, - был ли у вас с  девочками разговор о
Варе.  Она была моей невестой. Так случилось, что в первый же день оккупации
фашисты  надругались над  ней,  а потом и убили... Но если б осталась она  в
живых, любовь моя  к ней меньше  из-за  этого  не стала бы. И я никогда,  ни
одним словом не напомнил бы ей о случившемся. Но это я так, к слову.
     - Ты ее до сих пор любишь?
     - Теперь уж люби не люби... Вспоминаю часто.  И помнить буду всю жизнь.
Но мы, кажись, опять отклонились. Спать еще не захотела?
     -  Нисколечки. А  что  было  потом?  Это я про  Нюсю, - вернулась она к
рассказу о ее судьбе.
     - Потом был суд, конешно.  Скрыть преступление было невозможно, так как
тот  подонок вдобавок вывихнул  ей руку,  и Нюся попала в больницу.  Негодяя
присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную
отсрочку. После этого она  пьянствовать перестала. По крайней мере, пока они
живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого не усматривалось.
А вот Нюська... Но про нее, если интересно, можешь узнать и от  Веры. Теперь
сама и рассуди, такой ли уж Рудик распоследний сукин сын.
     - Все равно он нехороший!
     - Я его и  не  хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого
преступления, хотя и не одобряли.  Теперь - другое дело. Поэтому  Миша  - он
малолетка, а все понимает верно - на меня и недоволен.
     - Ты его приструнишь?
     - Рудика? Приструнишь - не то  слово.  И притом не я, а мы. Постараемся
внушить словесно... Может, пойдем  уже бай-бай?  3автра, вернее седни с утра
нам предстоит работа.
     - Ты  вот сказал: умереть -  не лучший выход, - словно не расслышав его
предложения, сказала  Тамара. - А если б тогда сорвалось и  тебя стали бить,
как папу или Степку... ты бы что?
     - Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!
     - А все-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев,
оказалось больше и они тебя скрутили.
     -   Ну,  смотря  по  обстоятельствам...  Мне  трудно  это  представить;
прикончил  бы сперва как  можно  больше гадов...  пока не застрелили  бы. Но
больше  - никаких  вопросов!  Идем,  впереди  у  нас много  времени, успеешь
наговориться, еще и надоем.
     - Скорее я тебе, чем ты мне!
     С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.
     Результатом  затянувшейся  беседы  был  у  нее крепкий  сон  и  позднее
пробуждение.  Этому  способствовала  еще и  полнейшая тишина в  хате,  какой
Тамара  не  знавала  за  все  дни  проживания  в  шумном верином  семействе.
Новоприобретенная тетя старалась не  грюкнуть и не звякнуть - "пущай девочка
выспится вдоволь!