уж действительно: кому что, а курице просо...
     -  Думаешь,  я не переживаю? - обиделся тот.  - Что  ж теперь, ни о чем
другом  и думать  нельзя? Ведь если  подсумки полные,  то это,  самое  мало,
полтора десятка обойм. Это ж сколько патронов!
     - Да на кой они тебе, столько, без винтовки?
     -  Ты, Хветь, даешь,  воще!  Во-первых - порох:  сыпнул щепотку - сразу
тебе и пламя, не нужно полчаса дуть-раздувать. А  потом, мы не  знаем, какая
винтовка была у томкиного бати:  может, иранская.  Я, к примеру, слыхал, что
иранцы помогают нам винтовками. А патроны к ним такие же, как к немецким.
     - У тебя что, уже имеется немецкая винтовка?
     - Нет, так будет!  Вань, давай на  обратном пути зайдем - ты найдешь то
место, где поцапался вчера ночью с полицаем?
     - Она же, Мишок, без приклада.
     - Ну и что? Сделаем обрез. Очень удобная штука! Фрицы - они, может, еще
долго продержатся. Вот и будет, чем отклацываться, если что.
     Ванько посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся:
     - Ты и вправду рассуждаешь, как взрослый... Ладно уж, зайдем. Все  одно
спешить домой не с чем. Да и ближе, если напрямик.
     - В этот  раз,  может,  и не унесем,  но хоть перепрячем  понадежней! -
обрадовался "взрослый".
     Солнце подбиралось к полудню, когда,  решив возвращаться станицей, наши
герои отправились в обратный путь.
     Живший продолжительное время у тети  и неплохо знающий серединную часть
станицы,  Ванько  мысленно восстанавливал в памяти,  начиная  с  конца, свой
вчерашний маршрут  по ее  ночным  закоулкам.  Правда,  дальше  "стадиона"  -
неогороженного  пустыря,  что в нескольких  кварталах от  стансовета  - куда
частенько бегал  после школы погонять в футбол, ему бывать не доводилось, не
было  такой  надобности.   Поэтому,   ведомый  вчера  Тамарой,   он   смутно
представлял,  куда  они  идут.  От  ее  хаты  они  тогда  направились к югу,
несколько раз забирая вправо, то есть ближе к центру. Этим же примерно путем
шли они и сегодня.
     Припекало вовсю (сентябрь  на Кубани - месяц  жаркий), и  кроме  мелкой
детворы, иногда  - козы  на веревке да  изредка нескольких кур в холодке под
забором,  на  полупустынных  улицах  им  почти  никто  не попадался. Лишь на
подступах к  центру  замечено  было людское  оживление: толпа  из  женщин  с
детьми, старух и, реже, стариков беспорядочно двигалась в одном направлении.
Заинтересовавшись,  ребята свернули в проулок, приблизились.  Выяснилось: по
дворам   шастали   вооруженные   "фрицевские   прихвостни"   (их   научились
распознавать по специальной униформе) и выгоняли жителей из домов.
     Хотели вернуться,  да  поздно кинулись:  конный полицай,  едва не  смяв
лошадью, преградил дорогу:
     -  Куд-дой  драпаш,   а  ну  назад!  -  замахнулся  плеткой  на   Мишу,
оказавшегося ближе других.
     - Че - назад? - увернувшись, огрызнулся тот. - Мы там и не были!
     - Усех касается! Быстро назад!
     Поскольку  не  успели отойти  на  достаточное расстояние  и противиться
стало небезопасно,  пришлось  вернуться и смешаться с толпой. Здесь  узнали:
всех   гонят  на  стадион.  Там-де   состоится  сход  граждан,  организуемый
германскими властями.
     Цель  "схода" прояснилась на  месте: с верхней штанги футбольных  ворот
свисало  четыре  коротких  веревочных петли. Под  ними  уже стояла  наготове
длинная скамья, какими обычно оборудовали клубные помещения.
     Согнанных  с окрестных улиц станичников, числом  не менее трехсот, двое
конных и с десяток пеших полицаев, покрикивая, выстраивали полукругом метрах
в двадцати  от импровизированной виселицы. Поняв,  что отсюда удрать и вовсе
невозможно, ребята пробрались ближе к переднему краю.
     - Догадываешься, для кого все это приготовлено? - Федя кивнул в сторону
футбольных  ворот;  они с Михаилом стояли впереди Ванька.  - Надо ж было нам
сюда вляпаться!..
     -  Я уже и сам не рад, что подбил зайти  за этой винтовкой, воще!.. Две
петли  - для  спиваков, а для  кого ж остальные?  -  Миша  глянул на Ванька,
неопределенно пожавшего плечом.
     -  Может, которых я вчера оглушил, решили повесить? Да вон уже, кажись,
везут.
     Со  стороны  комендатуры на  небольшой  скорости  к стадиону  подкатили
легковая и  следом крытая брезентом грузовая автомашины.  Лимузин с четырьмя
военными, недоезжая,  отвалил  в сторону, грузовик  подвернул  к воротам. Со
ступенек кабины спрыгнуло двое гитлеровцев с автоматами, а еще двое,  но уже
полицаев,  - с кузова. Откинув задний борт, с помощью еще  одного ссадили на
землю  приговоренных  -  двух мужчин и  женщину. Последняя  была  низенького
роста,  худа, в темной  юбке поверх  ночной сорочки, с  распущенными  серыми
волосами; у нее руки связаны не были.
     - Который из них томкин батя? - обернулся Миша к Ваньку.
     -  Разговаривай  потише,  - предупредил тот,  покосившись на  стоявшего
поблизости полицая.  -  Который справа.  А другой  смахивает  на  одного  из
вчерашних, дежуривших ночью у кутузки. Перед уходом я советовал отцу  врать,
будто  они  сами  отпустили  нас на  все  четыре  стороны. Он, видать, так и
поступил. Но почему тогда сошло с рук старшому - непонятно...
     - Хоть одного повесят - и то гадом меньше станет! - заметил Федя.
     Из  легковой  вылезло трое офицеров  - в  фуражках с высокой  тульей, в
щеголеватой форме с нашивками, начищенных до блеска хромовых сапогах, словно
готовились  на парад. У  самого длинного на глазу черная повязка.  Он и  еще
один, пониже,  остались  стоять,  переговариваясь. Третий,  едва автоматчики
заняли  места перед  притихшим "сходом",  пружинистой походкой направился  в
середину полукруга. Окинув  холодным  взглядом  разновозрастную, застывшую в
напряженном молчании аудиторию, начал речь на высокой визгливой ноте:
     - Феликий Германий... тавайт вам свапот! - с паузами,  трудно  подбирая
русские слова и уродуя их до неузнаваемости, выкрикивал он. - Шеланни свапот
от польшевицки тираний! Абер... атнака ми  есть песпощатни  к люпой,  кто не
виполняйт унзере ноеоднунг, то ес нови немецки поряток! Ме прика-саль вас...
сопирай на каснь партисански пантит, котори...
     Что-то  еще в этом роде "тявкал"  он (по  мишиному выражению) некоторое
время,  но  наши  ребята  не  слушали.  Обмениваясь  короткими  замечаниями,
наблюдали за тем, что происходило у виселицы.
     А там  начиналось  такое, от чего у многих  забегали по спине  мурашки,
сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в
глубь толпы, щадя их неискушенные души да и сами избегая поднимать глаза. Те
же, у  кого хватало нервов смотреть, наверняка  запомнили тот кошмар на  всю
оставшуюся жизнь...
     Подошел одноглазый и, похоже, распорядился начинать. Сейчас  же один из
полицаев  ухватился за край скамейки - держать, чтобы не опрокинулась раньше
времени.  Еще  двое прислужников подвели  и подняли на нее  сперва  полицая,
затем  тамариного отца. Первый,  пока его вели,  дергался,  норовил пасть на
колени  и что-то канючил;  второй - не  противился, последние шаги навстречу
смерти  сделал  самостоятельно,  словно  все,  что  с  ним  происходит,  его
нисколько  не волнует. И только скорбный взгляд в  сторону  жены  говорил об
обратном.
     Женщина  тоже не  просилась, не  противилась; возможно,  у больной  для
этого уже не было сил. Спустив с кузова, ее прислонили было к боковой штанге
ворот,  но  она  тут же  осела и повалилась набок. Когда подошла  очередь, к
скамье тащили, ухватя под локти.  Поставив,  пытались набросить петлю, но та
оказалась коротка. Тогда один из полицаев расширил отверстие (отчего веревка
еще  более укоротилась), а  другой  - в  нем ребята  давно узнали Пантелея -
попытался сунуть головой. Сделать  этого  ему не удалось: женщина мучительно
раскашлялась, ртом хлынула кровь, обагрив рубашку спереди...
     Сход  отреагировал возмущенным  гулом, а  муж,  забыв,  где  находится,
рванулся  к  умирающей.  От  рывка  скамья  опрокинулась,  и   оба  повисших
задергались  в предсмертных конвульсиях. Горе-вешатели неуклюже растянулись,
придавив  безжизненное  тело  несчастной...  Толпа,  застонав,  колыхнулась,
послышались  негодующие  возгласы.  Стоявшая  поблизости  от  ребят  пожилая
женщина, отирая слезы, ворчала гневно:
     - Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые... Чтоб вас
самих так!..
     - Идемте отсюда, -  не выдержал Федя, потрясенный зрелищем. - Чокнуться
можно...
     - Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! - прошипел Миша.
     - Нельзя.  - Ванько  тоже стоял  бледный, но  не терял самообладания. -
Могут пострадать невиновные. Да и она еще, может, живая.
     - Ее ведь все одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь!
     К  виселице  устремилось  несколько  полицаев  из  числа  следивших  за
порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку
шагов вперед.
     - Смываемся, -показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. - Может,
оцепления уже нет.
     Протискиваясь,  услышали  сзади  возню и  истеричные выкрики:  "Убивцы!
Душегубы прокляти! Пустить!"
     - Вы идите, - сказал Ванько, - а я щас... гляну, что там произошло.
     А  произошло  то,  что  одна из  присутствующих, крупного  телосложения
тетка,  у  которой  наверняка  сдали  нервы,  вырвалась  вперед  и, потрясая
кулаками, выкрикивая  ругательства,  тащила в  сторону виселицы двух других,
помоложе  и послабей,  пытавшихся удержать  ее  от необдуманных  действий. К
"дебоширке" уже спешили полицаи.
     Смекнув,  что  и ей  не миновать петли,  оставшейся  незадействованной,
Ванько  кинулся к  ним  и едва успел втолкнуть бунтовщицу в расступившуюся и
тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток.
     Тем  временем общими усилиями  карателям удалось-таки  сунуть  Клавдию,
уже, пожалуй, мертвую, головой в петлю. Шайка,  как  выразился  о них  Миша,
отошла  в сторону  -  возможно, чтобы согнанным на "сход" лучше  было  видно
казненных; одноглазый, руководивший казнью, все еще находился с ними.
     Обычно не терявший самоконтроля, Ванько  в этот раз не сдержался (чему,
возможно,  поспособствовала  и  боль  от  удара  прикладом):  не   думая   о
последствиях,  он  свинтил  с лимонки  колпачок,  выдернул кольцо и с  силой
швырнул гранату в сторону  шайки.  Проталкиваясь  на выход, услышал  взрыв и
одновременно  вопли раненых там,  у виселицы. Толпа  после этого шарахнулась
врассыпную. Оцепление, если оно  еще и оставалось, было наверняка смято.  По
крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в
проулке.  Заметив, что он возвращается,  скрылись за углом, где  и дождались
товарища.
     - Все-таки дал им по мозгам! - одобрением встретил его Миша.
     -  И  станичаны, кажись, отделались  только легким  испугом, -  заметил
Федя. - Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было.
     - Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил.
     - Попал,  вроде, в самую гущу, - пояснил Ванько.  - Слыхал, как взвыли.
Если и не укокошил никого, то раненые есть точно.
     К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось...
     Т у  м а н возвращение хозяина  приветствовал радостным повизгиванием и
вставанием на задние лапы. Днем он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо,
никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот
раз:  присев  на корточки, первым делом почесал у него за  ушами, огладил  и
отвязал  -  пусть сбегает до ветру.  Но если  даже  и  подпирала нужда,  пес
терпел: кто ж не любит ласки?
     - Псина ты моя  красивая... соскучился? - выдирая  застрявший в  шерсти
"репьях",  ласково беседовал с ним  хозяин. - Дай-ка лапу. Хорошо,  молодец.
Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. - Пес трижды громко тявкнул.
     -  Не шумите, малыш  уснул! -  Мать  вышла с  глиняным горшком  в руке,
послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного.
     - Мам, Тамара уже пришла? - с тревогой спросил Ванько.
     - А она разве не с вами?
     - Мы ее оставляли у Веры. Теть Лиза  ушла в Майкоп, так она согласилась
помогать ей по хозяйству.
     - Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!..
     Больше всего  хотелось ей поскорей узнать,  что  с  матерью  Тамары, но
спрашивать  об этом не решалась; оттягивал с  вестями и  сын. Она прошла  до
сортира,  а  он снова привязал собаку. Вернувшись,  мать  подсела к  нему на
скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза.
     - Полицаи опередили... Забрали еще ночью.
     - Где ж вы пропадали до самого вечера?
     - Случайно оказались еще и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих - и
отца, и больную мать.
     - Ой, господи! -  всплеснула  руками, ужаснулась  Никитична. - И ее  не
пощадили!.. А вы-то как там оказались?
     - Возвращались домой, смотрим -  люди на улицах. Полстаницы прошли - ни
души не встретилось, а  тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в
чем дело, видим - полицаи из  хат выгоняют всех  на улицу. Ну,  и сами  тоже
влипли... А  это  их  сгоняли  на стадион,  что  неподалеку  от  стансовета.
Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы...
     -  Ради  бога, сынок! - остановила рассказ мать.  - Мне  и  так кошмары
всякие снятся... - Помолчав, вздохнула. - А мы с Мотей так надеялись: может,
хоть больную-то  не тронут, пощадят. Ведь  ни в чем  же не виноватая! Бедные
сиротки!.. Жить еще не жили - и такое горе. Как же теперь-то?
     - Мы тоже об этом думали... Поживет у Веры, пока теть Лиза  вернется, а
к тому времени что-то придумаем.
     - Я, сынок, не о том. Как ей-то сказать об этом?
     - Вот этого и я боюсь. Слез будет!.. А я их не переношу.
     - Может, не след сказывать всю  правду? Дома, мол, не оказалось, а куда
подевалась - неизвестно. Не у соседей ли, мол...
     - Нет... лучше сразу сказать правду. И ребята за это: так честней.
     -  Ну, смотрите  сами... А  насчет остального, так тут и думать нечего:
приютим,  прокормим,  с голоду  не  помрем. Жалко, барахлишка вы вчерась  не
прихватили.  У  обоих-то только  то, что на них. Да  и  платьице  на ней сам
видел, какое. Нынче ведь ни купить, ни пошить.
     - Тут я, мам,  сглупил дважды, - запоздало пожалел Ванько.  - Надо было
зайти в хату хотя бы седни, что-нибудь из барахла наверняка ведь осталось! А
я совсем выпустил из виду.
     - Ничего, сынок, как-нито выкрутимся.
     - Мам, я вам не говорил? Мы  ведь парашют нашли. Летчик, видать, бросил
- помните, случай был в начале августа. Громадный такой лоскутище настоящего
белого шелка. Он сгодится на платье?
     - Посмотреть нужно, может, и пройдет. А он где?
     -   Спрятан   в  надежном   месте.  Только  его  нужно  бы  обязательно
перекрасить. Для безопасности.
     - Можно и покрасить, дело нехитрое.
     - А где щас краски найдешь?
     -  Краски,  сынок,  сколь  угодно.  Из   ореховой  кожуры  -  это  тебе
коричневая. Прокипятить в луковой  шелухе - цвет будет золотистый. А можно и
в темный, ягод глухой бузины до зимы полно.
     - Так это ж замечательно! Завтра же мы вам его доставим.
     - У Лизы и машинка швейная есть. Зингеровская.
     -  Значит,  с платьями из  затруднения  выйдем.  Там  хватит  не только
Тамаре, но и Вере со всеми ее брательниками и еще останется.
     - Ты бы поел, цельный день ведь голодный, - спохватилась мать. - Я каши
молошной сварила - принести?
     - Меня ведь ждут - не дождутся... Ладно, неси, я по-быстрому.
     Ванько еще подкреплялся, когда пришел Борис. Поздоровался с матерью.
     - Ты,  Боря, уже  третий раз  здороваешься.  Садись с  нами ужинать,  -
пригласила она.
     - Спасибо, я не голодный, токо из дому, - отказался.
     - А как там, все нормально?
     - В общем, да. Хотя, конешно...
     - Рассказывай при маме, - разрешил Ванько.
     - Порывалась несколько раз туда. Пригрозил было связать.
     - Ты результат уже знаешь?
     - Виделся с Мишкой.
     - Не представляю, как я ей скажу... Может, ты? Не в службу, а в дружбу.
     -  Я целый  день убеждал, что все  будет нормально, а теперь - с какими
глазами?.. - заупирался Борис.
     - А я  бы севодни все-таки не  стала бы говорить правду,  - вмешалась в
разговор мать.
     - Оттяжка, мам, - не выход из положения.
     Помолчали.  Ванько  перестал  есть,  задумчиво,   невидяще  уставясь  в
какую-то точку в стене хаты.
     -  Ну,  раз такое дело, ничего  ей сами не говорите.  У меня  это мягче
получится, - предложила Агафья Никитична.
     - Вот спасибо! Вы нас просто спасаете! - поблагодарил Борис.
     У Шапориных в хате уже горела  керосиновая лампа, также укрепленная  на
стене. Трое мальцов сидело на стульчиках-чурках вокруг лохани с водой - Вера
мыла им ноги перед сном. Старший, Володька, готовил постель.
     - Колек, не хлюпай воду, а то будет лужа  и заведется гадюка, - сделала
она замечание самому меньшему из братьев.
     - Какая, балсая? - поинтересовался тот.
     - Вот укусит, тогда узнаешь!
     - А я ее лозиной ка-ак тлесну!
     - Это  кто тут старших  не слушается? - с порога спросил Борис. - Сичас
посажу в мешок и отнесу цыганам!
     Тамара  кинулась  к Ваньку, с  тревогой и надеждой глядя ему в глаза: -
Как там? Почему так поздно? Я с ума схожу!..
     - Валерку мама принесла сюда. Он как раз уснул, когда я пришел...
     - Я не про него. У нас были?
     - А куда ж мы, по-твоему, ходили? Правда, задержались... Идем, проведу,
мама тебе все и расскажет. А то у нас с Борькой очень срочное дело.
     - Ты, Вань, проводи, да недолго! - поддакнул Борис. - А то не успеем.
     Никогда ничего не боявшийся, он сейчас  трусил разговора  с Тамарой. На
ее  попытки узнать хоть  что-нибудь отвечал уклончиво: дескать, не  волнуйся
раньше времени, скоро все узнаешь.  И облегченно вздохнул, когда  та бегом -
оставалось  два  подворья  -  заспешила  по  укутываемой вечерними сумерками
улице. Подождав, пока свернула в калитку, вернулся в хату,  где Вера все еще
воевала с  детворой: уложила всех на просторном  топчане, где они продолжали
вертухаться, хихикать и пищать.
     -  Сичас  буду  гасить  лампу, -  предупредила, набрасывая  поверх  них
накидку, - Колек, хватит баловаться, а то украдет хока!
     Боязнь быть украденным "хокой"  у малыша появилась лишь после того, как
сестра, постучав в дверь,  спросила: "Это  кто там стучится с мешком? Уходи,
хока, мы уже позакрывали глазки и спим".
     - А куда это Борис задевался? - поинтересовался Ванько.
     - Послала наносить  в  кадушку воды.  -  Управившись, подошла к нему: -
3начит, тамарины дела плохи?
     - Хуже некуда!..
     - Она, бедная, как сердцем чуяла. Места себе не находила...
     - Верчик-Мегерчик,  ваше приказание  выполнено!  - по-военному  доложил
Борис, войдя и ставя ведро с водой на специальный табурет.
     -  Потише:  дети  токо-токо угомонились!  -  цыкнула на него хозяйка. -
Вынеси заодно и из лоханки.
     -  У  нас к  тебе  дело,  - сказал Ванько,  когда  она,  прикрыв дверь,
вернулась. - Скоро освободишься?
     -  Да уже, считай, и управилась. - Вкручиванием фитиля загасила лампу и
предложила пройти во двор.
     Тускнел  закат,  и  первые  звезды  зажглись  над рано отходящим ко сну
хутором. Свежий ветерок со стороны утратившего былую шумливость лимана делал
погоду нелетной для все еще многочисленных комаров.
     -  Говоришь, дело ко  мне?  - напомнила Вера,  сев на  завалинку  между
ребятами.
     -  Если  точней,  то  просьба.  Ты  не будешь  против,  чтоб  Тамара  с
брательником пожили пока у тебя? Покуда все утихомирится, и мы...
     - Можешь причину не объяснять: я  с удовольствием! - охотно согласилась
она, недослушав. - И веселей будет, и помощь мне, и ночью не боязно.
     - А хочешь, седни переночую я? - предложил Борис. - Чтоб не так боязно.
     - Один раз как-нито обойдусь!
     - А если б не Тамара, как бы обходилась? - полюбопытствовал он.
     - Если  б  да кабы...  там бы видно было! Клаву бы попрос