рма была, как говорится, на сто голов выше
Рашели, и время, выдвинув ее в ту же эпоху, что и Эльстира, превозносило
посредственность, но увековечивало гений.
Ничего нет удивительного в том, что бывшая любовница Сен-Лу хулила Берма. Она,
по-видимому, занималась этим и в молодости. Не хули она ее тогда, так она хулила
бы ее теперь. Если необычайно умная, восхитительно добрая светская женщина
становится актрисой, обнаруживает в новом для нее ремесле большие таланты,
встречает на своем пути только признание, то всг равно, когда пройдет много лет,
мы удивимся, услышав не былую ее речь, но язык комедианток, их особенные
насмешки над товарищами, -- то, что прибавляют к человеческому существу, по
прошествии, "тридцать лет сцены". Для Рашели они прошли, и света она не
покидала.
<< Можно говорить, что угодно, но это потрясающе, это изящно, в этом есть что-то
характерное, это умно, так стихи не читал еще никто! >> -- крикнула герцогиня,
опасаясь, как бы Жильберта не разругала. Последняя удалилась к другой кучке,
чтобы избежать столкновения с теткой. Г-жа де Германт на склоне лет чувствовала
в себе пробуждение новых интересов. Свет ей больше не мог ничего дать. Мысль о
том, что она занимает неколебимое положение, была для нее так же очевидна, как
высота неба голубого над землею. Она не думала, что положение, казавшееся ей
несокрушимым, необходимо укреплять. Зато предаваясь чтению, посещая театры, она
испытывала желание, чтобы у этих чтений, у этих спектаклей было какое-то
продолжение; так некогда, в тесный садик, где пили оранжад, изысканнейшие особы
большого света приходили к ней по-родственному, среди ароматных вечерних
ветерков и облачков пыльцы, чтобы поддерживать в ней вкус к большому свету, и
так теперь, -- но уже от аппетита иного рода -- ей очень хотелось узнать причины
тех или иных литературных полемик, водить знакомство с писателями, дружить с
актрисами. Ее усталая душа искала новой пищи. Чтобы познакомиться с политиками и
актрисами, она сближалась с женщинами, с которыми ранее она не захотела бы и
обменяться карточками, -- а те, рассчитывая принимать герцогиню, ссылались на
свою близость с директором того или иного ревю. Первая приглашенная актриса
полагала, что ей одной удалось проникнуть в замечательную среду, -- не
казавшейся уже таковой для второй актрисы, стоило ей увидеть там ту, что ей
предшествовала. Герцогиня, -- так как иногда она принимала суверенов, --
считала, что в ее положении ничего не изменилось. И действительно, она,
единственная, в чьей крови не было примесей, урожденная Германт, которая могла б
подписываться: Германт-Германт, когда бы не писала: герцогиня де Германт, --
она, даже своим золовкам казавшаяся чем-то более драгоценным, неким Моисеем,
вышедшим из вод, неким Христом, бежавшим в Египет, неким Людовиком XVII352,
скрывшимся из Тампля, чистым из чистых, теперь жертвовала собой наследственной,
быть может, нужде в пище духовной, обусловившей уже социальное падение г-жи де
Вильпаризи, -- да и сама она стала чем-то типа г-жи де Вильпаризи, у которой
снобки опасались встретить ту или иную, и которую молодые люди, удостоверясь в
совершившемся факте, но не ведая о том, что ему предшествовало, считали какой-то
Германт не лучшего урожая, Германт худшего года, -- Германт, претерпевшей
деклассацию.
Но так как зачастую и неплохие писатели, с приближениями старости или в
результате перепроизводства теряют талант, мы можем всг-таки извинить светских
женщин за потерю, к определенному моменту, остроумия. Сван не нашел бы в
очерствелом уме герцогини де Германт "пластичности" юной принцессы де Лом. На
склоне лет, так как малейшее усилие вызывало в ней усталость, г-жа де Германт
произносила бесчисленные глупости. Конечно, поминутно, и даже много раз за этот
утренник, она снова становилась женщиной, которую я знал, и остроумно говорила
что-нибудь о нравах света. Но частенько наряду с этим случалось, что блестящее
словцо с прекрасным взглядом, которые в течении мноих лет держали под своим
духовным скипетром самых видных людей Парижа, искрилось еще, но, так сказать, в
пустоте. Когда приходил момент высказать только что придуманное словечко, она
замолкала на те же несколько секунд, как и некогда, и казалось, колебалась, но
это словцо никуда уже не годилось. Сколь немногие, впрочем, об этом
догадывались, -- ибо, благодаря тому, что приемы остались теми же, они верили в
загробное бытие этого остроумия, уподобляясь в этом людям, которые, суеверно
привязавшись к одной кондитерской, продолжают заказывать печенье там же, не
замечая, что оно стало безвкусным. Этот спад сказался на герцогине уже во время
войны. Стоило кому-нибудь произнести слово "культура", она перебивала его, сияя,
освещала своим прекрасным взглядом, и бросала: << К-К-К-Kultur! >> -- это
смешило друзей, полагавших, что они встретились с еще одним образчиком духа
Германтов. Конечно, это была та же формовка, та же интонация, тот же смешок,
которые восхищали раньше Бергота, -- к тому же последний подобным образом хранил
в уме ударные фразы, свои междометия, свои многоточия, свои эпитеты, -- но с той
целью, чтобы не говорить ничего. Но новобранцы света удивлялись, и иногда, если
они не попали на день, когда она была забавна и "в ударе", говорили: << Как же
она глупа! >>
Герцогиня, впрочем, старалась не запачкать своими низкими связями353 тех лиц
своей семьи, от которых шла ее аристократическая слава. Если она приглашала в
театр, исполняя роль покровительницы искусств, министра или художника, и те
простодушно спрашивали ее, не присутствует ли ее золовка или муж в зале, то,
хотя она и была трусихой, отменно отважная герцогиня вызывающим тоном отвечала:
<< Я ничего об этом не знаю. Стоит мне выйти из дома, и я уже не знаю, чем
занимается моя семья. Для политиков и художников, я -- вдова >>. Так она
избавлялась от резких отпоров слишком торопливым выскочкам -- и выговоров себе
-- от г-жи де Марсант и Базена.
<< Не могу даже сказать, какое удовольствие доставляет мне встреча с вами. Бог
мой, когда же это мы последний раз виделись? >> -- << У г-жи д'Агригент, мы там
часто встречались >>. -- << Естественно, друг мой, я там частенько бывала,
потому что Базен тогда ее любил. Меня действительно легче всего было встретить у
тогдашней его зазнобы, потому что он говорил мне: "Не нужно пренебрегать
визитами к этой даме". Поначалу мне это казалось несколько неприличным, эти
своего рода "визиты пищеварения", на которые он меня отправлял по факту. Я
довольно быстро освоилась, но самое-то досадное, что я обязана была сохранять
отношения после того, как он разрывал собственные. Я вспоминаю о стихах Виктора
Гюго:
Возьми счастье и оставь мне грусть354.
Как и в этом стихотворении, "я вступила, однако, с улыбкой", -- но на самом деле
это нечестно, надо было оставить мне, относительно своих любовниц, право на
некоторую ветреность, потому что из-за того, что этих покинутых набралось уже
достаточно, я не провожу у себя больше ни дня. Впрочем, по сравнению с
теперешним, то время, кажется, было теплей. Бог мой, вот бы он снова принялся
меня обманывать, это бы мне только польстило, потому что это меня молодит355.
Мне кажется, было б лучше, если б он вел себя, как прежде. Матерь Божья, как
давно он меня не обманывал, -- он забыл наверное, как это делается! Да!.. но нам
всг-таки неплохо вместе, мы друг с другом говорим, мы вполне друг друга любим
>>, -- заключила герцогиня, опасаясь, как бы я не подумал, что они совсем уже
расстались, подобно тому, как говорят о каком-нибудь тяжело больном: << Он еще
очень хорошо говорит, я ему читал сегодня утром целый час >>. Она добавила: <<
Скажу-ка ему, что вы здесь, он с удовольствием с вами побеседует >>. И она пошла
к герцогу, который, сидя на канапе возле дамы, болтал с нею. Меня восхитило, что
он каким был, таким и остался, по-прежнему величествен и прекрасен, -- разве что
побелел немного. Но, едва завидев жену, собиравшуюся было что-то ему сказать, он
так сильно разгневался, что ей оставалось разве ретироваться. << Он занят, --
правда, чем, я не знаю, но вы это сейчас увидите >>, -- сказала мне г-жа де
Германт, предпочитая, чтоб я выпутывался сам. К нам подошел Блок и спросил от
имени своей американки, кем и кому приходится присутствовавшая там юная
герцогиня; я ответил, что это племянница г-на де Бреоте; поскольку это имя
ничего Блоку не говорило, он попросил разъяснений. << А! Бреоте, -- воскликнула
г-жа де Германт, обращаясь ко мне, -- вы его помните -- как это старо, как это
далеко! Всг-таки, он был снобом. Эти люди крутились около моей свекрови. Вам бы
это не было интересно, господин Блок, всг это забавно только нашему другу, -- он
познакомился с ними всеми тогда же, когда и я >>, -- добавила г-жа де Германт,
заверив, и представив этими словами с разных точек зрения долготу истекшего
времени. Привязанности и взгляды г-жи де Германт так обновились с того времени,
что ретроспективно она сочла своего "очаровательного Бабала" снобом. С другой
стороны, он не только удалился во временной перспективе, но -- в чем я не
отдавал себе отчета, когда, во времена моих первых выходов в свет, я считал его
одним из самых знатных людей Парижа, так же глубоко отпечатлевших свои следы в
его светской истории, как Кольбер356 в эпохе Людовика XIV-го, -- также он нес на
себе печать провинциальности, будучи деревенским соседом старой герцогини, и
именно с таким де Бреоте принцесса де Лом когда-то познакомилась. Однако этот
Бреоте, лишенный своего остроумия, устаревший и высланный в далекие года ( что
доказывало, кстати: за это время он был совершенно забыт герцогиней ), в
окрестности Германта, теперь -- во что я никогда бы не поверил первым вечером в
Опера Комик, когда он предстал мне морским богом, обитающим в морской пещере, --
теперь служил связующим звеном между герцогиней и мной, потому что она помнила,
что я его знал, следовательно, я был ее другом, и если даже я и вышел не из того
же общества, что и она, то по меньшей мере обращался в тех же кругах, начиная с
намного более давних времен, чем многие из теперешних лиц; она помнила об этом,
но достаточно фрагментарно, чтобы забыть некоторые детали, самому мне тогда
казавшиеся существенными, -- что я не посещал Германта, например, и был всего-то
комбрейским мещанчиком в те времена, когда она приехала на бракосочетание м-ль
Перспье, что она не приглашала меня, несмотря на все просьбы Сен-Лу, в год,
следовавший ее явлению в Опера Комик. Мне-то это и казалось важнейшим, ибо
именно в то время жизнь герцогини де Германт представлялась мне своего рода
раем, куда мне не суждено было попасть. Но ей самой она казалась той же ее
обыденной всегдашней жизнью, и поскольку я, с определенного момента, часто
ужинал у нее, и перед этим даже подружился с теткой ее и племянником, она более
не помнила точно, когда же именно началась наша дружба, не понимая, какой
чудовищный анахронизм совершает, относя ее начало на несколько лет раньше.
Словно бы я был знаком с недосягаемой г-жой де Германт из имени Германтов,
которую я различал в золоченых слогах, -- тогда как всего-навсего я лишь ужинал
с дамой, ничем сильно от других не отличавшейся, -- она иногда приглашала меня,
но не спуститься в подводную пещеру нереид, а провести вечер в бенуаре ее
кузины. << Если вам нужны подробности о Бреоте, -- он, впрочем, того не стоит,
-- добавила она, обращаясь к Блоку, -- расспросите этого малыша ( он его в сто
раз, кстати, интересней ): он с ним ужинал у меня раз пятьдесят. Не у меня ли вы
познакомились с ним? Во всяком случае, у меня вы познакомились со Сваном >>.
Меня так же удивило ее мнение, что я мог познакомиться с г-ном де Бреоте
где-либо вне ее дома, и, следовательно, что я посещал это общество до знакомства
с нею, как ее мысль, что у нее я познакомился со Сваном. Не так лживо, как
Жильберта, когда она говорила о Бреоте: << Это давнишний деревенский сосед, мне
было приятно говорить с ним о Тансонвиле >>, -- тогда как в Тансонвиле он не
общался с ее семейством, я мог бы сказать: << Это деревенский сосед, частенько
заходивший к нам вечерами >> о Сване, в действительности напоминавшем мне нечто
с Германтами не связанное. << Как бы вам это сказать. Это был человек, который
говорил много, если речь заходила о высочествах. У него был набор довольно
забавных историй о членах семьи Германтов, моей свекрови, г-же де Варанбон до
того, как она стала приближенной принцессы де Парм. Но кто сегодня знает, что
такое г-жа де Варанбон? Вот наш дружок, он действительно всг это знал, но всг
это кончилось, и даже имени этих людей не существует, -- да они к тому же и не
заслуживают упоминаний357 >>. Я понял, каким образом в свете -- несмотря на то,
что он стал един и социальные связи дошли до максимального стяжения, вопреки
тому, что всг сообщалось, -- остаются-таки местности ( или, по меньшей мере, то,
что с ними сделало время ), сменившие имя и непостижимые более для тех, кто
достиг их уже после изменения рельефа. << Это была добрая баба, только говорила
она неслыханные глупости, -- продолжила герцогиня, нечувствительная к поэзии
недосягаемого как следствию времени и извлекавшая из чего угодно забавный
элемент, под стать литературе жанра Мейлака358, духу Германтов. -- Как-то у нее
появилась мания постоянно глотать таблетки, которые в то время давали от кашля
-- назывались они ( она добавила, смеясь над столь известным тогда, столь
характерным названием, неизвестным сегодня никому из тех, кому она это говорила
), таблетки Жеродель. "Мадам де Варанбон, -- сказала ей моя свекровь, --
постоянно глотая эти таблетки Жеродель, вы испортите желудок". -- "Но герцогиня,
-- отвечала г-жа де Варанбон, -- как же это может испортить желудок, если это
идет в бронхи?" И затем, это именно она сказала: "У герцогини есть корова --
настоль прекрасная, настоль прекрасная, что она похожа на племенного быка" >>.
Г-жа де Германт охотно продолжила бы рассказывать истории о г-же де Варанбон,
известные нам сотнями, но мы знали, что это имя не вызывает в невежественной
памяти Блока никакого образа, пробуждающегося в нас, как только заходит речь о
г-же де Варанбон, г-не де Бреоте, принце д'Агригент, -- по этой причине он, быть
может, несколько преувеличивал их обаяние, но мне этот процесс был понятен, --
но не потому, что я и сам подпадал раньше под его действие, ибо собственные
заблуждения и глупости редко способствуют тому, даже когда мы прозреваем их
насквозь, чтобы мы стали снисходительнее к ним в прочих.
Детали -- впрочем, незначительные, -- того далекого времени стали неразличимы до
такой степени, что кто-то, спрашивавший вблизи от меня, не от отца ли ее, г-на
де Форшвиля, тансонвильские земли перешли к Жильберте, получал ответ: << Да что
вы, эта земля перешла ей от семьи мужа. Ведь она на стороне Германтов.
Тансонвиль прямо рядом с Германтом. Он принадлежал г-же де Марсант, матери
маркиза де Сен-Лу. Только его заложили под большие проценты. Так что на деньги
м-ль де Форшвиль его выкупили и дали в приданое жениху >>.
Другой раз, некто, кому я рассказывал о Сване, чтобы привести пример остроумного
человека той эпохи, ответил: << Да, герцогиня де Германт пересказывала мне его
словечки; с этим стариком вы познакомились у нее, не так ли? >>
Прошедшее претерпело такие сильные изменения в уме герцогини ( или же
разграничения, существовавшие в моем, у нее всегда отсутствовали, и то, что
стало для меня событием, осталось незамеченным ею ), что она смогла
предположить, что я познакомился со Сваном у нее, а с г-ном де Бреоте где-нибудь
еще, составив мне, таким образом, прошлое светского человека, -- к тому же, она
относила его к слишком далекому прошлому. Ибо не только я составил представление
об истекшем времени, -- но и герцогиня, причем с иллюзией, моей обратной, -- мне
оно казалось короче, чем оно было, а она, напротив, преувеличивала его, заводила
его слишком далеко359, как раз не принимая в расчет эту необъятную
разграничительную линию между моментом, когда она была для меня именем, потом --
предметом моей любви, -- и моментом, когда она стала для меня обыкновенной
светской женщиной. Однако я встречался с ней только в этот второй период, когда
она стала для меня другим лицом. Но от ее собственных глаз эти отличия
ускользали, и в самой возможности моего присутствия в ее доме двумя годами
раньше она уже не находила ничего особенного, поскольку она не знала,
основываясь на другом, что тогда она уже стала чем-то иным, и ее личность не
казалась самой ей, как мне, прерывной.
Я сказал ей: << Всг это напоминает мне мой первый вечер у принцессы де Германт,
когда мне казалось, что я не приглашен, что сейчас меня выставят за дверь, -- вы
были в ярко красном платье и красных туфельках >>. -- << Боже мой, как давно это
было >>, -- ответила герцогиня де Германт, подчеркивая тем ощущение истекшего
времени. Она грустно посмотрела вдаль, однако ее мысли удержало красное платье.
Я попросил описать его, к чему она снисходительно и приступила. << Теперь такого
совсем не носят. Эти платья носили только тогда >>. -- << Разве они не были
хороши? >> -- спросил я. Она постоянно боялась сказать что-нибудь против себя,
сказать что-то, что ее умалило бы. << Ну конечно, я так нахожу это очень милым.
Этого не носят, потому что сейчас этого больше не шьют. Но это снова вернется --
все моды возвращаются: и в платье, и в музыке, и в живописи >>, -- добавила она
с силой, ибо полагала, что в этой философии есть что-то оригинальное. Тем не
менее от грусти, что она стареет, на ее лицо вернулась усталость, прерванная
улыбкой: << Вы уверены, что это были красные туфельки? Мне кажется, они были
золотые >>. Я заверил, что это-то мне помнится прекрасно, не говоря об
обстоятельстве, позволявшем мне так утверждать. << Как мило с вашей стороны об
этом помнить >>, -- промолвила она с печалью, ибо женщины называют любезностью
воспоминание об их красоте, как художники восхищение их работами. Впрочем, сколь
бы далеко ни ушло прошлое, в случае женщины с таким умом, как у герцогини, можно
избежать забвения. << Помните, -- сказала она мне, словно благодаря за мое
воспоминание о платье и туфельках, -- что в тот вечер мы с Базеном отвозили вас
домой? К вам должна была прийти девушка, уже заполночь. Базен хохотал от души,
повторяя, что вас посещают в этот час >>. Действительно, тем вечером, после
приема у принцессы де Германт, ко мне пришла Альбертина. И я, как и герцогиня,
вспомнил об этом, -- я, которому Альбертина теперь была так же безразлична, как
г-же де Германт, если бы она знала, что девушка, из-за которой я не смог зайти к
ним, была Альбертиной. Дело в том, что по прошествии многих лет после того, как
близкие нам умершие уже нас не печалят, их забытый прах всг еще перемешан,
сплавлен с обстоятельствами прошедшего. И хотя мы их больше не любим, часто
бывает, что, воскресив комнату, аллею, дорогу, по которой они проходили в
такой-то час, мы должны, чтобы заполнить занятое ими место, упомянуть их, -- уже
не сожалея, не назвав даже их имени, не разъясняя даже, кем они нам приходились.
( Г-жа де Германт вряд ли знала, кем была эта девушка, которая должна была
прийти тем вечером, она не была с ней знакома и говорила об этом только из-за
того, что час и обстоятельства были загадочны ). Таковы суть последние,
незавидные формы бессмертия.
Неглубокие сами по себе суждения герцогини о Рашели интересовали меня тем, что
они показывали новый час на циферблате. Ибо герцогиня не меньше, чем Рашель
помнила об устроенном у нее вечере для последней, однако это воспоминание
претерпело не меньшую трансформацию. << Знаете, -- сказала она, -- мне тем
интересней ее слушать и слышать, как ей устраивают овацию, потому что это я ее
откопала, оценила, я ее стала пробивать, я ее пропагандировала, когда никто ее
не знал и она была общим посмешищем. Да, мой друг, это вас удивит, но дом, где
она впервые выступила на публике -- это мой дом! В те времена, когда всг это так
называемое передовое общество