слушать службу, но, к  моему
удивлению, выяснилось, что он не то баптист, не то методист, и,  оставив
меня, он отправился искать молельню своих братьев по вере.
   Когда мы встретились за обедом, я начал поддразнивать его, и он  нах-
мурился.
   - Можете не скрывать вашего мнения, мистер Додд, - сказал он вдруг. -
Если не ошибаюсь, вы, к моему величайшему сожалению, считаете меня лице-
мером.
   Этот неожиданный выпад несколько смутил меня.
   - Вы знаете, что я думаю о вашем ремесле, - ответил  я  растерянно  и
поэтому грубо.
   - Извините, если я позволю себе задать вам вопрос, - продолжал он,  -
но скажите: если вы считаете, что я веду жизнь неправильную, то,  по-ва-
шему, я не должен заботиться о спасении своей души? Раз вы думаете,  что
я заблуждаюсь в одном, вы хотели бы, чтобы я заблуждался во всем? А ведь
вы знаете, сэр, что церковь - это прибежище грешника.
   - И вы отправились просить благословения божьего  для  дела,  которым
теперь занимаетесь? - спросил я зло.
   Он весь задергался, выражение его лица изменилось, глаза гневно  зас-
веркали.
   - Я скажу вам, о чем я молился! - вскричал он. - Я молился о несчаст-
ном человеке и о бедной женщине, которой он старается помочь.
   Признаюсь, я не нашелся, что ответить.
   Второе из упомянутых происшествий случилось в Бристоле,  где  Бэллерс
куда-то исчез на несколько часов. Когда мы снова с ним увиделись, язык у
него заплетался, ноги не слушались, а спина была белая от штукатурки.  Я
давно уже подозревал его в склонности к крепким напиткам, и все же  меня
охватила глубокая жалость. На долю этого слабого человека выпало слишком
много испытаний - несчастный брак,  нервная  болезнь,  неприятная  внеш-
ность, нищета и, наконец, скверная привычка, которая сделала  его  рабом
алкоголя.
   Не отрицаю, что наше длительное  совместное  путешествие  объяснялось
взаимной трусостью. Каждый из нас боялся расстаться с другим, каждый бо-
ялся начать откровенный разговор, да и не знал,  что  сказать.  Если  не
считать моих запальчивых слов в Глостере, мы ни разу не  касались  темы,
которая интересовала нас больше всего. В наших разговорах мы ни разу  не
упомянули Картью, Столлбридж-ле-Картью, Столлбридж-Минстер (эта станция,
как мы узнали - каждый в отдельности, - была ближайшей от вышеупомянуто-
го поместья) и даже названия графства Дорсетшир. Но все это время мы по-
немногу, кружным путем, приближались к месту нашего назначения, и  нако-
нец, уже не помню как, мы вышли из последнего вагона местного поезда  на
пустынную платформу Столлбридж-Минстера.
   Это старинный, тесно застроенный город, где крытые черепицей домики и
обнесенные высокими стенами сады кажутся  совсем  маленькими  из-за  со-
седства огромного собора. С любого места главной улицы, которая разделя-
ет городок пополам, можно видеть поля и рощицы,  лежащие  за  обоими  ее
концами, а боковые улочки, словно шлюзы, впускают в город потоки зеленой
травы. Пчелы и птицы кажутся главными обитателями города, в каждом  саду
стоят ряды ульев, карнизы каждого дома облеплены ласточкиными  гнездами,
а над шпилями собора весь день кружат тучи птиц.
   Городок был основан римлянами, и я, стоя в тот день у низенького окна
гостиницы, совсем не был бы удивлен, если бы вдруг увидел на улице  цен-
туриона, шагающего во главе отряда усталых легионеров.
   Короче говоря, Столлбридж-Минстер - один  из  тех  городков,  которые
Англия, словно нарочно, сохраняет на радость  и  поучение  американскому
путешественнику, а тот отыскивает их благодаря какому-то  удивительному,
прямо собачьему инстинкту и, восхитившись ими, покидает с не меньшей ра-
достью.
   Но у меня было совсем другое настроение. Я потратил зря несколько не-
дель и ничего не добился, не сегодня-завтра предстояло решительное  сра-
жение, а у меня не было ни плана, ни союзников; я взял на себя роль неп-
рошеного защитника и сыщика-любителя; я бросал деньги на ветер и вел се-
бя позорно. Все это время я убеждал себя, что мне  надо  наконец  объяс-
ниться с Бэллерсом, что мне давно уже следовало это  сделать  и,  уж  во
всяком случае, теперь откладывать больше нельзя. Мне  следовало  погово-
рить с ним, когда он предложил поехать в Столлбридж-Минстер; мне  следо-
вало поговорить с ним в поезде; мне следовало поговорить  с  ним  сейчас
же, вот здесь, на ступеньках гостиницы, едва  только  отъехал  извозчик.
Тут я повернулся к Бэллерсу. Он как-то побледнел и весь съежился,  слова
замерли у меня на губах, и я вдруг предложил, чтобы мы  пошли  осмотреть
собор.
   Пока мы бродили по собору, полил дождь, напоминавший тропический  ли-
вень. Сверкали молнии, грохотал гром, из всех водосточных труб  хлестали
водопады, и когда мы наконец добрались до гостиницы, то были мокры наск-
возь. Потом мы долго сидели в общем зале,  прислушиваясь  к  монотонному
шуму дождя. В течение двух часов я говорил на самые разнообразные  темы,
лишь бы поддержать разговор. В течение двух часов я уговаривал себя  ис-
полнить свой долг - и откладывал его исполнение еще на одну минуту. Что-
бы как-то подбодриться, я за обедом заказал шампанского.  Оно  оказалось
отвратительным, так что я не допил даже и первого бокала, но Бэллерс, не
отличавшийся большой разборчивостью и в этом отношении, с  удовольствием
докончил бутылку. Несомненно, вино ударило ему в голову. Несомненно,  он
заметил, что я весь день смущался и колебался. Несомненно, он  сознавал,
что наступает кризис и что в этот вечер, если я не захочу стать его  со-
юзником, я открыто объявлю себя его врагом.
   Но, как бы то ни было, после обеда он куда-то  исчез.  Произошло  это
так. Когда мы кончили есть, я, твердо решив  приступить  к  решительному
объяснению, поднялся к себе в номер за табаком (я надеялся,  что  трубка
поможет мне успокоить нервы), а когда вернулся, Бэллерса в столовой  уже
не было. Официант сообщил мне, что он ушел из гостиницы.
   Дождь по-прежнему лил как из ведра,  улицы  были  совсем  пустынными.
Ночь выдалась темная, безветренная, и мокрые мостовые отражали огни  фо-
нарей и свет окон. Из трактира напротив доносились звуки арфы  и  унылый
голос, распевавший популярные матросские песни. Куда мог  деваться  Бэл-
лерс? Скорее всего он отправился  в  этот  музыкальный  трактир.  Других
развлечений Столлбридж-Минстер в дождливый вечер не предлагал: здесь бы-
ло уныло, как в загоне для овец.
   Снова я мысленно перебрал аргументы и доводы, которые собирался  пус-
тить в ход (во время нашей поездки я проделывал это  каждый  раз,  когда
оставался один), и снова они показывались мне неубедительными.
   Затем я стал рассматривать гравюры, висевшие на стенах,  затем  начал
листать железнодорожный справочник, но, узнав, с каким поездом  я  смогу
быстрее всего покинуть Столлбридж и сколько времени мне понадобится  для
того, чтобы добраться до Парижа, лениво отложил его в  сторону.  Альбом,
рекламирующий различные отели, окончательно вверг меня в уныние, а когда
дело дошло до местной газеты, я чуть не расплакался.
   И тут меня вдруг охватила тревога. А что,  если  Бэллерс  обвел  меня
вокруг   пальца?   Что,   если   он   катит   теперь   по    дороге    в
Столлбридж-ле-Картью? А может быть уже добрался туда и как раз в эту ми-
нуту излагает свои требования бледному как смерть хозяину дома, подкреп-
ляя их угрозами. Человек порывистый, вероятно, бросился бы за ним в  по-
гоню, но, каков бы я ни был, порывистым меня назвать нельзя. Я сразу на-
шел три серьезные причины, по которым мне  не  следовало  этого  делать.
Во-первых, я не знал точно, куда  отправился  Бэллерс.  Во-вторых,  меня
вовсе не привлекала перспектива ехать по темным дорогам в такой  поздний
час, да еще под проливным дождем. В-третьих,  я  не  имел  ни  малейшего
представления ни о том, как я смогу попасть к Картью, ни о том, что ска-
жу ему, если он согласится меня принять. "Короче говоря, - сказал я  се-
бе, - более нелепое положение трудно придумать. Ты сам виноват, что очу-
тился в таком месте, где ничего сделать не можешь.  В  Сан-Франциско  ты
мог бы оказаться куда полезнее. В Париже ты чувствовал бы  себя  заметно
счастливее.  Но  раз  уж   по   божьей   немилости   ты   находишься   в
Столлбридж-Минстере, то ложись-ка ты спать, все равно  ничего  умнее  не
придумаешь".
   Когда я поднимался в номер, меня вдруг осенило, что я  давно  мог  бы
уже кое-что предпринять и что теперь  уже  поздно:  я  мог  бы  написать
Картью, изложив все факты, описав Бэллерса, и  предоставить  ему  самому
защищаться или бежать, пока еще было время. Моему самоуважению был нане-
сен последний удар, и я бросился на кровать, испытывая  отчаянное  недо-
вольство собой.
   Не знаю, который был час, когда меня разбудил  Бэллерс,  вошедший  ко
мне в номер со свечой. Я сразу увидел,  что  перед  этим  он,  вероятно,
сильно напился, потому что был с ног до головы облеплен грязью,  но  те-
перь он казался совсем трезвым и, как  легко  было  заметить,  с  трудом
сдерживал волнение. Он весь дрожал, и несколько  раз  в  течение  нашего
разговора по его щекам начинали катиться слезы.
   - Простите меня, сэр, за такое несвоевременное  посещение,  -  сказал
он. - Я не - оправдываюсь. Мне нет оправдания. Я сам виноват  и  наказан
за это. Я пришел к вам просить у вас помощи, а не то, боюсь, я  сойду  с
ума.
   - Да что случилось? - спросил я.
   - Меня ограбили, - сказал он. - Но я сам виноват и поделом наказан.
   - Господи! - воскликнул я. - Да кто же мог вас ограбить в  таком  го-
родке?
   - Не знаю, - ответил он, - не знаю. Я лежал без чувств в канаве.  Это
- унизительное признание, сэр. Могу только сказать  в  свое  оправдание,
что вы сами по доброте душевной могли отчасти стать этому причиной. Я не
привык к шипучим винам.
   - А что у вас были за деньги? Может быть, их  удастся  проследить?  -
спросил я.
   - Это были английские соверены. Я очень  выгодно  обменял  на  них  в
Нью-Йорке свои доллары, - ответил он и вдруг застонал: - О господи,  как
мне пришлось трудиться, чтобы скопить их!
   - Да, золотые монеты проследить трудно. Это не банкноты, - сказал  я.
- Надо, конечно, обратиться в полицию, но надежды мало.
   - Никакой, - сказал Бэллерс. - Вся моя надежда только на вас,  мистер
Додд. Я мог бы просить вас дать мне взаймы на крайне  выгодных  для  вас
условиях, но я предпочитаю воззвать к вашей человечности. Мы  познакоми-
лись с вами при необычных обстоятельствах. Но теперь между нами  устано-
вились отношения, которые почти можно  назвать  дружескими.  Побуждаемый
искренней симпатией, я рассказал вам о себе то, мистер Додд, чего никому
не рассказывал, и мне кажется... я надеюсь... я  почти  уверен,  что  вы
слушали меня с сочувствием. Вот почему я пришел  к  вам  так  непозволи-
тельно поздно. Поставьте себя на мое место: могу ли я спать, могу  ли  я
даже подумать о сне, когда меня терзает такое отчаяние? Но ведь со  мной
рядом друг - так я посмел подумать о вас. И я бросился к вам, как утопа-
ющий хватается за соломинку. Право, я не преувеличиваю. Наоборот. У меня
нет слов, чтобы полностью описать, что я чувствую. И подумайте, сэр, как
легко вам вернуть мне надежду, а может быть, и рассудок. Небольшой заем,
который будет возвращен вам с превеликой благодарностью. Пятисот  долла-
ров мне хватит с избытком. - Он уставился на меня  горящими  глазами.  -
Хватит и четырехсот долларов. И, на худой конец, мистер Додд, я попробую
обойтись двумястами.
   - А потом вы расплатитесь со мной деньгами Картью?  -  заметил  я.  -
Весьма обязан. Теперь выслушайте меня. Я готов отвезти вас в  Ливерпуль,
оплатить ваш проезд до Сан-Франциско и вручить капитану пятьдесят долла-
ров для передачи вам в Нью-Йорке.
   Он слушал меня как завороженный. Выражение его лица было  напряженным
и хитрым. Я не сомневался, что он думает только о том, как бы меня обма-
нуть.
   - Но что я буду делать во Фриско? - спросил он. - Я больше не  юрист,
я не знаю никакого ремесла. У меня нет сил выполнять черную работу. Я не
могу просить милостыню... А веды вы знаете, что я не один, что мне  надо
думать и о других.
   - Я напишу Пинкертону, - ответил я. - Он, наверное, сумеет  подыскать
вам какую-нибудь подходящую работу, а пока, в течение первых трех  меся-
цев со дня вашего приезда, он будет каждый месяц первого и  пятнадцатого
числа выплачивать вам лично двадцать пять долларов.
   - Мистер Додд, я не могу поверить, что вы не шутите, - сказал  он.  -
Неужели вы забыли, как обстоит дело? Ведь речь идет о здешних  магнатах.
Я слышал, как о них говорили сегодня в трактире. Одно их недвижимое иму-
щество оценивается в несколько миллионов долларов. Их дом - местная дос-
топримечательность. А вы хотите подкупить меня какими-то жалкими  сотня-
ми!
   - Я не хочу вас подкупить, мистер Бэллерс. Я оказываю вам  одолжение,
- ответил я. - Я не собираюсь способствовать вашим отвратительным  наме-
рениям, но тем не менее я вовсе не хочу, чтобы вы умерли от голода.
   - Ну, так дайте мне сто долларов, и покончим с этим.
   - Либо вы примете мое предложение, либо нам больше говорить не о чем,
- сказал я.
   - Берегитесь! - воскликнул он. - Вы делаете глупость. Вы приобретаете
врага без всякой для вас пользы... - Тут  его  тон  снова  изменился:  -
Семьдесят долларов... Только семьдесят, мистер Додд! Ну пожалейте  меня,
у вас же доброе сердце! Не отнимайте у меня последнюю надежду!  Вспомни-
те, в каком положении я, подумайте о моей несчастной жене!
   - Вам самому следовало бы подумать о ней раньше, -  ответил  я.  -  Я
сказал все и хочу спать.
   - Это ваше последнее слово, сэр? Подумайте, прошу вас. Взвесьте  все:
мои несчастья, опасность, которая вам угрожает. Берегитесь...  Пожалейте
меня... Взвесьте все хорошенько, прежде чем вы дадите мне  окончательный
ответ! - И он полуумоляющим-полуугрожающим жестом протянул ко мне руки.
   - Это мое последнее слово, - сказал я.
   Он вдруг страшно изменился в лице. Его охватила ярость.  Весь  дерга-
ясь, он заговорил, уже не сдерживая своего бешенства:
   - Позвольте, я выскажу вам все, что о вас думаю, - начал он  с  прит-
ворным хладнокровием. - Когда я буду святым на небесах, вы будете вопить
в аду, тоскуя о капле воды, и я не сжалюсь над вами. Ваше последнее сло-
во! Вы знаете, кто вы? Вы шпион! Лицемерный друг!  Самодовольный  преда-
тель!.. Я вас презираю и плюю на вас! Я сведу счеты и с ним и с вами.  Я
чую кровь и пойду по следу! На коленях поползу, с  голоду  умру,  но  не
сойду с него. Я вас затравлю, затравлю! Будь я силен, я сейчас же вырвал
бы ваше сердце, вырвал бы... вырвал! Будьте прокляты! По-вашему, я слаб?
Я искусаю вас, загрызу, покрою позором...
   Тут в мой номер вбежали привлеченные шумом хозяин гостиницы  и  кори-
дорные в халатах и ночных колпаках.
   - Отведите его к нему в номер, - сказал я, - он просто пьян.
   Но, говоря это, я не верил своим словам. Несколько минут назад я сде-
лал еще одно открытие относительно характера мистера Бэллерса, который я
изучал столько времени: я понял, что бедняга не в своем уме!
 
 
   ГЛАВА XX
   СТОЛЛБРИДЖ-ЛЕ-КАРТЬЮ
 
   Когда я проснулся, оказалось, что Бэллерс скрылся  из  гостиницы,  не
заплатив по счету. Мне незачем было спрашивать, куда  он  отправился,  я
знал это слишком хорошо. Другого выхода не оставалось  -  я  должен  был
последовать за ним. И вот часов в десять утра я нанял экипаж и поехал  в
Столлбридж-ле-Картью.
   Долина реки скоро осталась позади, и мы поднялись на вершину  меловой
гряды, где паслись стада овец, а в небесах звенели бесчисленные жаворон-
ки. Это был приятный, но не слишком интересный пейзаж, так что мои мысли
вскоре обратились ко вчерашнему бурному разговору. Бэллерс рисовался мне
теперь в другом облике. Я представил себе, как он неукротимо стремится к
своей опасной цели, и ни страх, ни доводы рассудка не заставят его  отс-
тупить ни на шаг. Прежде он мне казался хорьком, теперь я увидел  в  нем
бешеного волка. Теперь он не станет подбираться к добыче, а  кинется  на
нее. Кинется, рыча и брызгая, ядовитой слюной. И если на его пути  вста-
нет даже Великая китайская стена, он попробует сокрушить ее голыми рука-
ми.
   Но вот дорога спустилась с холмов в долину реки Столл, и  мы  поехали
среди огороженных полей, в тени густых, росших по обочинам деревьев.
   Возница сказал мне, что мы едем теперь по поместью Картью. Через  не-
которое время слева из-за деревьев поднялась зубчатая стена, а  затем  я
увидел и весь дом. Он стоял в небольшой лощине среди густого  парка,  и,
должен признаться, мне не понравились огромные  деревья  и  непроходимые
заросли лавров и рододендронов, окружавшие его. Несмотря на то, что зда-
ние это было расположено в низине и  окружено  деревьями,  оно  казалось
внушительным, как собор. Когда мы начали огибать ограду парка, я заметил
позади господского дома многочисленные службы. Слева виднелось небольшое
декоративное озеро, где плавали лебеди. Справа, словно  цветной  витраж,
пестрел старомодный цветник.
   На фасаде дома я насчитал более  шестидесяти  окон.  Он  был  увенчан
строгим фронтоном, а вдоль нижнего этажа тянулась большая терраса.
   От массивных ворот к дому вела широкая подъездная аллея, частично вы-
мощенная гравием, частично выложенная дерном. По бокам  ее  шли  тройные
пешеходные аллеи.
   Нельзя было без удивления смотреть на это здание, возникшее благодаря
труду стольких поколений, стоившее стольких тонн золота и - содержавшее-
ся в порядке целым отрядом ревностных слуг. И  в  то  же  время  о  при-
сутствии этих слуг можно было догадаться только по совершенным плодам их
работы. Все поместье производило впечатление такой же чистоты и аккурат-
ности, как крохотный палисадник какого-нибудь городского  садовода-люби-
теля, но я нигде не заметил запоздавшего садовника, торопливо доканчива-
ющего какую-нибудь клумбу, и не услышал  никаких  звуков,  говоривших  о
труде. Тишину нарушали только звонкий птичий щебет да мычание  коров,  и
даже деревушка, ютившаяся у ворот парка, казалось,  почтительно  затаила
дыхание, словно шаловливый ребенок, вдруг попавший в приемную короля.
   - "Герб Картью", маленькая, очень уютная  гостиница,  показалась  мне
придатком и аванпостом  поместья.  Стены  были  украшены  гравированными
портретами давно скончавшихся Картью: Филдинг Картью, главный  уголовный
судья города Лондона; генерал-майор Джон Картью в  мундире,  завершающий
какую-то военную операцию; достопочтенный Бейли Картью, член  парламента
от  Столлбриджа,  размахивающий,  стоя  у  стола,  каким-то  документом;
Синглтон Картью, эсквайр, изображенный на фоне коровьего стада (без сом-
нения, по желанию своих арендаторов, которые преподнесли ему это  произ-
ведение искусства), и преподобный архидиакон Картью, доктор  богословия,
доктор прав, магистр искусств, чопорно и неловко гладящий по головке ма-
ленького ребенка. Если память мне не изменяет, в этом почтенном  заведе-
нии других картин не было. Я без всякого  удивления  узнал,  что  хозяин
гостиницы в свое время был дворецким в замке, а хозяйка - горничной  ми-
леди и что буфет гостиницы служит своеобразным клубом  бывших  слуг.  То
абсолютное влияние, которое семейство  Картью  распространяло  на  столь
значительную область, произвело на меня угнетающее впечатление, но, ког-
да из подписей к гравюрам мне стало ясно, что история этого  рода  более
чем скромна, к неприязни, которую я  чувствовал,  примешалось  некоторое
недоумение.
   "Главный уголовный судья" - должность, несомненно, значительная, но я
подумал, что на протяжении стольких поколений кто-нибудь из  Картью  мог
бы всетаки занять пост и более значительный. Военные в их роду не дослу-
жились выше генерал-майора, священники ограничивались скромным  архидиа-
конством, и, хотя достопочтенный Бейли, казалось, пробрался в Тайный со-
вет, было неясно, отличился ли он там чем-нибудь. Такие огромные возмож-
ности, такой долгий срок - и такие скромные достижения!  Я  почувство