еня. Джим  догнал
меня, чтобы передать мне письмо, которое уже давно ждало моего возвраще-
ния. Я взял письмо, словно во сне.
   - Как все это тяжело! - сказал я.
   - Не сердись на Мэйми, - сказал он умоляюще, - так  уж  она  создана.
Это все ее преданное сердце. А я, конечно, знаю, что ничего  дурного  ты
не сделал. Мне известны твои высокие принципы, но ты рассказывал  как-то
путано, Лауден, и можно было подумать... то есть... я хочу сказать...
   - Ничего не говори, бедный мой Джим, - сказал я. - У  тебя  чудесная,
любящая и преданная жена. Я только еще больше стал  ее  уважать.  А  мой
рассказ звучал очень подозрительно, я сам это Знаю.
   - Все пройдет, все забудется, - сказал он.
   - Ну нет, - возразил я, вздыхая, - и не старайся оправдать меня и ни-
когда не говори с ней обо мне. Разве только для того, чтобы  обругать...
А теперь скорее иди к ней. Прощай, лучший мой друг. Прощай и будь счаст-
лив. Больше мы никогда не увидимся.
   - Ах, Лауден, и подумать, что мы  дожили  до  такого  расставания!  -
воскликнул он.
   Я не знал, что делать дальше: то ли покончить с собой, то ли напиться
- и брел по улице, ничего не сознавая, охваченный невыразимым  горем.  В
кармане у меня были деньги - я не знал, мои деньги или моих  кредиторов.
В глаза мне бросилась вывеска ресторанчика "Пудель". Я машинально  вошел
туда и сел за столик. Ко мне подошел официант, и, очевидно, я что-то ему
заказал, потому что, когда я наконец пришел в себя, я уже ел суп.  Рядом
с тарелкой на белой скатерти лежало письмо с английской маркой  и  эдин-
бургским штемпелем. Суп и стакан вина пробудили в каком-то уголке  моего
отупевшего от горя мозга легкий проблеск любопытства, и, пока  я  ожидал
следующего блюда (недоумевая, что я мог заказать), я  вскрыл  конверт  и
начал читать письмо, перевернувшее все мои дальнейшие планы.
   "Дорогой сэр! На меня возложен печальный долг сообщить вам  о  смерти
вашего достопочтенного деда мистера  Александра  Лаудена,  последовавшей
17-го числа сего месяца. В воскресенье он, как обычно, с утра отправился
в церковь и по пути домой остановился на углу Принсис-стрит побеседовать
со старым другом, хотя дул сильный восточный ветер. В тот же вечер у не-
го начался острый бронхит. С самого начала доктор Маккомби предвидел ро-
ковой исход болезни, да и ваш дедушка понимал, что состояние его  безна-
дежно. Он несколько раз повторил мне, что с ним теперь "кончено". "Да  и
то сказать, пора", - добавил он один раз с характерным для него  раздра-
жением. Приближение смерти не произвело в нем никаких перемен  и  только
(я думаю, вам будет приятно это узнать) он, казалось, думал и говорил  о
вас с еще большей нежностью, чем обычно; называл вас "сынок  моей  Джен-
ни", добавляя ласковые эпитеты. "Только он один мне и нравился  из  всей
этой шатии-братии" - так он выразился, и вы будете рады услышать, что он
особенно хвалил ту сыновнюю почтительность, которую вы всегда ему  выка-
зывали. Как вы можете заметить, приписка к завещанию, в которой  он  ос-
тавляет вам своего Молесворта и другие специальные труды,  была  сделана
за день до его смерти, и, значит, он вспомнил о вас перед самым  концом.
Должен сказать, что, хотя он был трудным больным, ваш дядя и ваша кузина
мисс Юфимия ухаживали за ним с величайшим терпением  и  преданностью.  Я
вложу в конверт копию его завещания, из которой  вам  станет  ясно,  что
свое состояние он поделил поровну между мистером Эдамом и вами и  что  я
должен вручить вам сумму, равную  примерно  семнадцати  тысячам  фунтов.
Примите мои поздравления по поводу этого значительного прибавления к ва-
шему состоянию; по получении ваших распоряжений  я  немедленно  поступлю
согласно вашим указаниям. Полагая, что вы можете пожелать отправиться  в
Англию, и не зная положения ваших дел, я  высылаю  также  аккредитив  на
шестьсот фунтов. Будьте так любезны подписать приложенную к нему квитан-
цию и выслать ее мне, как только вам будет удобно.
   Искренне ваш Резерфорд Грегг".
   "Спасибо тебе, дедушка, - подумал я, - и спасибо дяде Эдаму,  и  моей
кузине Юфимии, и мистеру Греггу!"
   Я подумал о тусклой, серой жизни моего деда, которая теперь пришла  к
концу ("да и то сказать, пора"), представил себе по-воскресному  пустын-
ные улицы Эдинбурга, где дует сильный восточный ветер,  вспомнил  унылый
дом, куда "Эки" вернулся, уже отмеченный печатью смерти, а потом  поста-
рался представить себе разбитного деревенского парня,  каким,  наверное,
был когда-то мой дед, залихватски танцевавшего с  девушками  на  зеленом
лугу, и я спросил себя, действительно ли бедняга Эки добился в жизни ус-
пеха и был ли он в своем эдинбургском доме счастливее,  чем  в  скромной
деревенской хижине своего детства? В этой мысли было что-то утешительное
для такого неудачника, как я.
   Да, я называл себя неудачником, и в то же время какая-то другая часть
моей души радовалась новообретенному богатству. Будущее казалось  радуж-
ным: возможность поехать в Париж, сохранить тайну Картью, помочь  Джиму,
а кредиторы...
   - Кредиторы, - повторил я вслух, и меня охватило  отчаяние:  все  мои
деньги принадлежали им.
   Мой дед умер слишком рано, чтобы спасти меня.
   Вероятно, в глубине души я человек решительный. В эту критическую ми-
нуту я почувствовал, что готов на все, кроме одного: что я готов сделать
что угодно, уехать куда  угодно,  лишь  бы  не  расставаться  со  своими
деньгами. В худшем случае мне предстояло поселиться  в  какой-нибудь  из
тех благословенных стран, которые еще не присоединились к  международной
конвенции о выдаче уголовных преступников.
   Закон о выдаче, друзья,
   Не действует в Кальяо!
   У меня в ушах звучали слова этой флибустьерской песенки, и я уже  ви-
дел, как сижу, крепко держась за свое  золото,  в  каком-нибудь  притоне
портового города Чили или Перу в обществе людей, сочинявших и  распевав-
ших подобные песни. Постоянные неудачи, разрыв с моим  старым  другом  и
неожиданный мыльный пузырь богатства, который тут же лопнул,  ожесточили
мою душу. В тогдашнем моем настроении я даже с наслаждением  предвкушал,
как буду пить омерзительный джин среди омерзительных  собутыльников  при
свете соснового факела, как буду скитаться, зашив в пояс свое  неправед-
ное сокровище, как буду драться за него с ножом в руке, катаясь в  смер-
тельной схватке по глинобитному полу, как буду вечно спасаться от  пого-
ни, меняя корабли, переезжая с острова на остров.
   Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что есть и другой  выход,  не
столь отчаянный. Оказавшись в безопасности в Кальяо, я смогу вступить  в
переговоры с кредиторами через посредство какого-нибудь ловкого  агента,
который уговорит их согласиться на легкие для меня условия. Тут я  снова
вспомнил, что, несмотря на все мои просьбы, Джим ничего не рассказал мне
о нашем банкротстве. Он слишком торопился узнать все о "Летящем по  вет-
ру". Хоть это было очень неприятно, мне предстояло еще раз пойти к нему,
чтобы выяснить свое положение.
   Я ушел, не доев обеда, но полностью оплатив счет и дав  официанту  на
чай золотую монету.  Меня  охватило  какое-то  безумное  легкомыслие:  я
чувствовал, что должен хватать и тратить сколько смогу, - присвоение чу-
жого  и  мотовство  казались  обязательными  условиями  уготованной  мне
судьбы. Я шел, посвистывая, набираясь наглости для предстоящей встречи с
Мэйми, со всем светом, а может быть, в дальнейшем и с судьбой.
   Перед самой дверью их дома я остановился, закурил сигару, чтобы  при-
дать себе больше уверенности, и развязно вступил в комнату,  откуда  не-
давно был изгнан с позором. Мой друг и его  жена  кончали  свою  скудную
трапезу: обрезки вчерашней баранины,  холодные  лепешки,  оставшиеся  от
завтрака, и жидкий кофе.
   - Извините, миссис Пинкертон, - сказал я, - мне очень неприятно навя-
зывать свое присутствие тем, кто с удовольствием без него  обошелся  бы,
но у меня есть дело, которое необходимо немедленно обсудить.
   - Я вам мешать не буду, - сказала Мэйми и величественно  удалилась  в
соседнюю комнату.
   Джим посмотрел ей вслед и печально покачал головой. Он выглядел  сов-
сем старым и больным.
   - Что еще случилось? - спросил он.
   - Ты, наверное, помнишь, что не ответил ни на один из моих  вопросов,
- сказал я.
   - Каких вопросов? - запинаясь, пробормотал Джим.
   - А тех, которые я задавал тебе. Если мои ответы на твои  вопросы  не
удовлетворили Мэйми, то на мои ты не ответил совсем
   - Это ты о банкротстве? - сказал Джим.
   Я кивнул, и он смущенно заерзал на стуле.
   - Сказать по правде, мне очень стыдно, - начал он. - Я пытался как-то
уклониться от ответа. Я позволил по отношению к тебе большую  вольность,
Лауден. Я с самого начала обманывал тебя, и теперь краснею,  признаваясь
в этом. А ты, не успев вернуться, сразу задал мне тот самый вопрос,  ко-
торого я больше всего боялся. Почему мы так  скоро  обанкротились?  Твое
острое деловое чутье тебя не обмануло. Это-то и мучает меня  и  чуть  не
убило сегодня утром, когда Мэйми обошлась с тобой так сурово, а моя  со-
весть все время твердила мне: "Это ты виноват!"
   - Но что произошло, Джим? - спросил я.
   - Да ничего нового, Лауден, - уныло сказал он. - Но я  не  знаю,  где
мне взять сил, чтобы посмотреть тебе прямо в лицо, после того, как я так
подло тебя обманул. Я играл на бирже, - добавил он шепотом.
   - И ты боялся рассказать мне об этом? - воскликнул я. - Ну какое  это
имело значение! Разве ты не понимаешь, что мы все равно  были  обречены?
Впрочем, меня интересует совсем другое: я хочу точно знать свое  положе-
ние. На это есть важные причины. Чист ли я? Существует ли документ,  что
мои кредиторы удовлетворены, и каким числом он помечен? Ты и представить
себе не можешь, что от этого зависит!
   - Вот оно, самое худшее, - сказал Джим, словно во сне. - Как мне  ему
об этом сказать?
   - Я тебя не понимаю! - воскликнул я, и сердце мое сжалось от страха.
   - Боюсь, что я недостаточно считался с тобой, Лауден,  -  сказал  он,
жалобно глядя на меня.
   - Недостаточно считался? - переспросил я. - Каким образом? О  чем  ты
говоришь?
   - Я знаю, как это ранит твою щепетильную гордость, - сказал он. -  Но
что мне оставалось делать? Положение было безнадежным. Судебный исполни-
тель... - как всегда, эти слова застряли у него в горле,  и  он  оборвал
фразу. - Пошли всякие разговоры, репортеры уже взялись за меня, начались
неприятности из-за мексиканских акций, и меня охватила такая паника, что
я, наверное, потерял голову. А тебя не было, и я не устоял перед искуше-
нием.
   Пока он ходил так вокруг да около, намекая на чтото ужасное, меня ох-
ватил мучительный страх: что он сделал? Как он недостаточно считался  со
мной в мое отсутствие?
   - Джим, - сказал я, - объясни же наконец, в чем дело! Я  не  в  силах
больше выносить эту неизвестность!
   - Ну, - сказал он, - я знаю, что это была большая  вольность  с  моей
стороны... Я официально заявил, что ты никакой мой не компаньон, а прос-
то разорившийся художник, что к денежным делам и счетам я тебя почти  не
допускал. Я сказал, что никак тебе не мог  объяснить,  чье  имущество  -
чье. Мне пришлось так сказать, потому что  некоторые  записи  в  счетных
книгах...
   - Ради всего святого перестань меня терзать! - вскричал я. - Скажи, в
чем ты меня обвинил.
   - Да в том, о чем я тебе говорю, - ответил Джим. -  Ведь  ты  не  был
официально оформлен как мой компаньон, и я заявил,  что  ты  просто  мой
клерк, а компаньоном я тебя называл, только чтобы польстить твоему само-
любию. И поэтому я записал тебя кредите ром - за  твое  жалованье  и  за
деньги, которые ты мне одолжил. Ну, и...
   Я еле устоял на ногах.
   - Кредитором? - вскричал я. - Кредитором! Так, значит, я не банкрот?
   - Нет, - сказал Джим. - Я знаю, это была большая вольность...
   - Да какая там вольность! Ну-ка, прочти это письмо, - перебил я, кла-
дя перед ним на стол послание мистера Грегга, - а потом зови  сюда  свою
жену, выбрось к черту эту дрянь, - тут я  схватил  холодную  баранину  и
швырнул ее в камин, - и пойдемте ужинать с шампанским. Правда, я уже ел,
но в такой вечер я готов отужинать хоть десять раз. Да читай же  письмо,
плаксивый осел! Не думай - я не сошел с ума.  Идите-ка  сюда,  Мэйми!  -
крикнул я, открывая дверь спальни. - Давайте мириться и  расцелуйте  как
следует вашего мужа. А после ужина отправимся куда-нибудь танцевать, и я
буду вальсировать с вами до зари.
   - Да что все это значит? - воскликнул Джим.
   - Это значит, что сегодня мы будем ужинать с шампанским, а завтра уе-
дем в Вейпор-Велли или в Монтерей, - ответил я. -  Мэйми,  идите  перео-
деньтесь, а ты, Джим, садись и пиши Франклину Доджу  прощальное  письмо.
Мэйми, вы оказались правы, дорогая моя, - я все это время был богат,  но
только сам об атом не знал.
 
 
   ГЛАВА XIX
   НОВАЯ ВСТРЕЧА С МИСТЕРОМ БЭЛЛЕРСОМ
 
   На этом кончилось увлекательное, но роковое приключение с "Летящим по
ветру". Мы разорились и снова разбогатели, мы поссорились и  помирились,
и теперь оставалось только поблагодарить бога и открыть  новую  страницу
книги жизни. Не могу сказать, чтобы Мэйми полностью вернула мне свое до-
верие, да я этого и не заслужил, ведь действительно я о многом умалчивал
больше, чем положено другу и компаньону. Но она держалась безупречно,  и
всю неделю, которую я провел с ними, ни она, ни Джим ни о  чем  меня  не
расспрашивали. Мы поехали в Калистогу: ходили слухи, что там  начинается
бурная распродажа земельных участков, и Джим заявил мне, что  ему  будет
приятно наблюдать деловую горячку, - так Наполеон на Святой Елене  разв-
лекался, читая военные труды. Сам он уже ни к чему не стремится,  с  фи-
нансовой деятельностью  покончено,  и  он  мечтает  теперь  о  небольшой
усадьбе в холмах, о кукурузном поле, двух-трех коровах и спокойном  ожи-
дании старости под зеленой сенью лесов.
   - Вот погоди, мы выберемся на природу, и ты увидишь, что во мне энер-
гии не больше, чем в замазке.
   И два дня он действительно предавался отдыху. На третий я застал  его
за разговором с издателем местной газеты, и он признался, что  подумыва-
ет, не купить ли ему типографию газеты.
   - Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься, - сказал он  умоляюще,
- а если здесь начнется строительство, то сделка окажется  очень  выгод-
ной.
   На четвертый день он где-то пропадал до самого обеда, на пятый  -  мы
совершили длинную прогулку по земельному участку, который он решил  при-
обрести, а шестой был весь занят оформлением покупки. К Джиму уже успела
вернуться вся его прошлая самоуверенность и энергия. В глазах его  заго-
релся прежний боевой огонь, голос  снова  стал  звучным  и  твердым.  На
седьмое утро мы официально оформили свои отношения как компаньоны - ина-
че Джим не соглашался брать мои деньги, - и вот, вновь  связав  себя,  а
вернее, свой кошелек с деловой карьерой неугомонного Джима,  я  вернулся
один в Сан-Франциско, где поселился в отеле "Палас".
   В тот же вечер я пригласил Нейрса пообедать со  мной.  Его  загорелое
лицо, его своеобразная речь живо вызвали в моей памяти  дни,  еще  такие
недавние и уже так далеко ушедшие в прошлое. Мне  казалось,  что  сквозь
музыку оркестра и позвякиванье посуды я слышу  песню  пенного  прибоя  и
крики чаек на острове Мидуэй. Ссадины на наших руках еще не зажили, а мы
сидели в роскошном зале ресторана, ели устриц и пили  замороженное  шам-
панское.
   - Вспомните наши обеды на "Норе", капитан, - сказал я, -  и  сравните
их с теперешним.
   Он медленно обвел глазами зал.
   - Это словно во сне. Так и кажется, что сейчас откроется люк, Джонсон
завопит: "Восемь склянок!" - и - все исчезнет.
   - Наоборот, исчезло прошлое, - сказал я, - все похоронено, забыто,  и
слава богу.
   - Не будьте так в этом уверены, мистер Додд, - заметил Нейрс. -  "Ле-
тящий по ветру" еще жарится на сковороде, а повара,  если  не  ошибаюсь,
зовут Бэллерс. Он пробовал кое-что у меня выведать  еще  в  день  нашего
прибытия. Потрепанный человечек в судейской одежде. Я его сразу узнал по
вашему описанию. Я позволил ему расспрашивать меня, пока не понял, к че-
му он клонит. Он знает многое, чего мы не знаем, большую часть того, что
мы знаем, а об остальном догадывается. Кому-то вскоре придется плохо.
   Я удивился, что мне это раньше не пришло в голову. Бэллерс был посвя-
щен во многое, он виделся с Диксоном, он знал об исчезновении команды  и
должен был что-то заподозрить. А такой человек, как он, не мог не  попы-
таться извлечь выгоду из своих подозрений.
   И я оказался прав. На следующее утро, когда  я  еще  не  кончил  оде-
ваться, Бэллерс уже явился ко мне. Из любопытства я решил с ним  погово-
рить, и он после довольно туманного вступления прямо предложил взять его
в долю.
   - А в чем, собственно? - осведомился я.
   - Если вы простите несколько вульгарное выражение, то я позволю  себе
задать вам вопрос: вы что, ездили на Мидуэй для поправки здоровья?
   - Очень возможно, - ответил я.
   - Будьте уверены, мистер Додд, я никогда не позволил бы себе  явиться
к вам, если бы у меня не было на то серьезного  основания.  Навязчивость
чужда моей натуре, но мы с вами, сэр, преследуем одну и ту  же  цель,  и
если мы объединим наши усилия, то я отдам в ваше распоряжение мое знание
законов и мой значительный опыт в деликатных переговорах, подобных этим.
Если вы не согласитесь, вы найдете во мне... -  он  запнулся,  -  весьма
опасного соперника - к моему величайшему сожалению, разумеется.
   - Вы, кажется, выучили свою речь наизусть? - спросил я любезно.
   - Лучше хорошенько подумайте, - сказал он угрожающим  тоном,  который
тут же сменился прежней приторной вкрадчивостью. - Уверяю  вас,  сэр,  я
пришел как друг. И мне кажется, вы недооцениваете того, что мне  извест-
но. С вашего разрешения я докажу вам, что хорошо знаю, какие  убытки  вы
понесли, и знаю, что с тех пор вы разменяли лондонский чек  на  солидную
сумму.
   - И какое же заключение вы из этого делаете? - спросил я.
   - Я знаю, от кого вы получили этот чек! - воскликнул он и тут же весь
съежился, словно жалея, что позволил себе сказать лишнее.
   - Ну и что же?
   - Вы забываете, что я был доверенным агентом мистера Диксона, - пояс-
нил он. - Вы знали его адрес, мистер Додд. Во всем Сан-Франциско он имел
дело только с нами двоими. Я полагаю, что мои выводы очевидны, - вы  ви-
дите, как я с вами честен и откровенен. Иначе я не представляю себе  от-
ношений с джентльменом, которому предлагаю деловое соглашение. Вы  види-
те, мне известно многое, и, полагаю, такой умный человек, как вы, согла-
сится, что, будет лучше, если я узнаю все. Избавиться от меня вы уже  не
можете - я слишком тесно связан с тем, что случилось. А какой вред я мо-
гу причинить, я предоставляю вам догадаться самому. Но  даже  не  заходя
слишком далеко, мистер Додд, я могу сильно  испортить  вам  жизнь.  Вот,
скажем, банкротство мистера Пинкертона... Нам с вами, сэр, известно -  и
вам лучше, чем мне, - какую значительную сумму вы истратили. А во все ли
был посвящен мистер Пинкертон? Адрес был известен только вам, и  вы  его
скрывали. Предположим, я свяжусь с мистером Пинкертоном...
   - Послушайте, - перебил я, - связывайтесь с мистером Пинкертоном, по-
ка (если вы простите несколько вульгарное выражение) не посинеете от на-
туги. Единственный человек, с которым я прошу вас в дальнейшем не связы-
ваться, - это я сам. Всего хорошего.
   Бэллерсу не удалось скрыть свою ярость, разочарование и удивление.  Я
не сомневаюсь, что в коридоре у него случился очередной припадок  пляски
святого Витта.
   Этот разговор произвел на меня гнетущее впечатление - слишком  непри-
ятно было снова выслушивать от этого мелкого шантажиста то,  что  я  уже
слышал от жены Джима. И, однако, больше всего я боялся не за себя. В по-
ведении Бэллерса чувствовалась наглость отчаяния: казалось, меня старал-
ся забодать ягненок. Подобное поведение со ст