выражению) работала полным ходом, я никак  не  мог  решить,  что
сильнее: уважение ли, которое он мне внушает, или желание смеяться,  ко-
торое он во мне возбуждает. Но этим хорошим дням не суждено  было  прод-
литься долго.
   - Да, неплохо придумано, - сказал я как-то. - Но, Пинкертон,  неужели
ты считаешь, что это честно?
   - А ты считаешь, что это нечестно? - огорчился он. - И я дожил до то-
го, чтобы услышать от тебя подобные слова!
   Заметив, как он расстроился, я,  не  краснея,  воспользовался  фразой
Майнера.
   - По-твоему, честность - это что-то вроде игры в жмурки, - сказал  я.
- На самом же деле это вещь очень тонкая, тоньше любого искусства.
   - Ах, вот ты о чем! - сказал он с огромным облегчением. - Это казуис-
тика.
   - Я убежден в одном: то, что ты предлагаешь нечестно, - возразил я.
   - Ну, не будем об этом больше говорить. Все уже решено, - ответил он.
   Таким образом, мне удалось настоять на своем почти с  первого  слова.
Но, к несчастью, такие споры стали возникать все чаще и чаще, и мы нача-
ли их бояться. Больше всего на  свете  Пинкертон  гордился  своей  чест-
ностью, больше всего на свете он ценил мое доброе мнение, и, когда  ока-
зывалось, что его коммерческие предприятия ставят под угрозу и то и дру-
гое, он испытывал невероятные мучения. Мое собственное положение было не
менее тяжелым. Ведь я стольким был обязан Пинкертону, ведь я сам  жил  и
благоденствовал на доходы с этих сомнительных операций, но  кроме  того,
кому приятна роль брюзги? Если бы я проявил большую  требовательность  и
решительность, наши разногласия могли  бы  зайти  чересчур  далеко,  но,
честно говоря, я беспринципно предпочитал пользоваться благами, не слиш-
ком интересуясь, откуда они  берутся,  и  старался  избегать  неприятных
объяснений. Пинкертон ловко воспользовался моей слабостью, и мы оба  по-
чувствовали большое  облегчение,  когда  он  начал  окружать  свою  дея-
тельность покровом таинственности.
   Наш последний спор, который имел самые неожиданные  последствия,  на-
чался из-за спекуляций негодными, списанными на слом кораблями. Он купил
какую-то дряхлую посудину и, потирая руки, сообщил мне, что она уже сто-
ит в доке под другим названием и ремонтируется. Когда я в первый раз ус-
лышал об этой отрасли коммерции, я попросту ничего не понял, но  теперь,
после наших споров, я многому научился.
   - Я не могу участвовать в этом, Пинкертон, - сурово сказал я.
   Он подпрыгнул, словно в него попала пуля.
   - Что это ты? - воскликнул он. - Какая муха тебя на этот  раз  укуси-
ла?.. По-моему, тебе не нравится любое выгодное дело.
   - Агент Ллойда списал этот корабль как негодный, - сказал я.
   - Но послушай, я же говорю тебе, что это великолепная сделка: корабль
в превосходном состоянии, у него только ахтерштевень и кильсоны  подгни-
ли. Я же тебе говорю, что агенты Ллойда тоже греют руки, но  только  они
англичане, и потому ты не хочешь мне верить.
   Будь это американское агентство, ты ругал бы его на чем  свет  стоит!
Нет, просто у тебя англомания, и больше ничего! - добавил он с раздраже-
нием.
   - Я не согласен получать прибыль, рискуя жизнью команды, -  заявил  я
решительно.
   - Господи! Да ведь любая спекуляция связана с риском!  Разве  отправ-
лять в плавание даже честно  построенный  корабль  не  значит  рисковать
жизнью команды? А работа на рудниках - это ли не риск? А вспомни, как  я
покупал элеватор... Что могло быть рискованнее? Он же мог оказаться сов-
сем непригодным, и я тогда потерял бы все... Вот что,  Лауден!  Я  скажу
тебе всю правду: ты слишком щепетильный человек и не годишься для  этого
мира!
   - Ты сам себя осудил, - ответил я. -  "Даже  честно  построенный  ко-
рабль", говоришь ты. Так давай же заниматься только честными сделками!
   Удар попал в цель. Неукротимому нечего было возразить. А я воспользо-
вался случаем и бросился в новую атаку. Он думает только о деньгах, зая-
вил я. Он мечтает только о долларах. Куда девались его благородные пере-
довые устремления? Куда девалась его жажда культуры? Или он забыл о сво-
их обязательствах перед своей страной?
   - Это правда, Лауден! - вскричал он и  принялся  бегать  по  комнате,
ероша волосы. - Ты абсолютно прав. Я низок, я меркантилен. О, до чего  я
дошел! Лауден, так больше продолжаться не может. Ты снова  показал  себя
моим верным другом. Дай мне твою руку, ты снова спас меня! Мне надо  по-
заботиться и о духовной стороне.  Я  должен  принять  отчаянные  меры  -
взяться за изучение какой-нибудь сухой и трудной науки... Но какой?  Бо-
гословия? Алгебры? А что такое алгебра?
   - Ну, она достаточно суха и трудна, - сказал я, - a2+2ab+b2.
   - Но она стимулирует духовный рост? - спросил он.
   Я ответил утвердительно и  добавил,  что  она  считается  необходимой
частью всякой истинной культуры.
   - Вот это мне и нужно. Значит, я буду изучать алгебру, - заключил  он
наш разговор.
   На следующий день, обратившись к одной из своих машинисток, он  узнал
о существовании молодой образованной девушки, некой мисс Мейми Макбрайд,
которая готова была служить ему проводницей по безводным пустыням  прес-
ловутой науки. Поскольку она нуждалась в учениках и плата  была  умерен-
ной. Пинкертон начал брать у нее уроки - два в неделю.  Он  очень  скоро
проникся удивительным энтузиазмом: казалось, он не мог оторваться от ал-
гебраических символов, часовой урок превратился в  целый  вечер,  а  два
урока в неделю - в четыре, а потом и в пять. Я посоветовал  ему  остере-
гаться женских чар.
   - Ты не успеешь оглянуться, как влюбишься в свою алгебраичку, -  ска-
зал я.
   - Не говори так даже в шутку! - вскричал он.  -  Я  благоговею  перед
ней. Мне так же не придет в голову обнять ее, как не придет в голову об-
нять ангела. Лауден, на земле нет другой женщины  с  такими  высокими  и
благородными помыслами.
   Это пылкое заявление меня отнюдь не успокоило.
   К тому времени я уже вел с моим другом новый спор.
   - Я пятое колесо в телеге, - повторял я снова и снова. - Тебе от меня
нет никакой пользы. На письма, которые ты мне поручаешь, мог бы отвечать
и несмышленый младенец. Вот что, Пинкертон:  либо  ты  найдешь  мне  ка-
кую-нибудь работу, либо я сам себе ее найду.
   Говоря это, я, как всегда, надеялся вернуться к искусству и не подоз-
ревал, что готовит мне судьба.
   - Я нашел тебе работу, Лауден, - в один прекрасный  день  сказал  мне
Пинкертон в ответ на мою тираду. - Мысль о ней пришла мне в конке.  Ока-
залось, что карандаша у меня нет, я позаимствовал его у кондуктора и всю
дорогу вычислял и прикидывал. Все уже обдумано. Для тебя  это  настоящая
находка. Все твои таланты и дарования найдут себе применение. Вот  пред-
варительный набросок афиши. Прочти-ка его. "Солнце,  озон  и  музыканты.
Пинкертоновские Гебдомадерные [17] Пикники (очень хорошее  это  словечко
"гебдомадерные", хоть его и нелегко выговорить; я на  него  наткнулся  в
словаре, когда смотрел, как пишется "гексогональный". "Да ты просто царь
всех слов! - сказал я. - Не пройдет и месяца, как я тебя использую  и  к
тому же пущу шрифтом не мельче тебя самого". И  вот  оно,  как  видишь).
Пять долларов с головы, дамы бесплатно. Чудо из  чудес!  (Как  тебе  это
нравится?) Бесплатное угощение под зеленой листвой. Танцы на мягкой  му-
раве. Возвращение домой в сиянии заката. Почетный распорядитель - Лауден
Додд, эсквайр, известный знаток искусства".
   Удивительно, как человек выбирает Харибду вместо Сциллы!  Я  с  таким
рвением добивался уничтожения одного-единственного эпитета, что без  ма-
лейшего протеста принял остальную часть объявления и все,  что  из  него
проистекало. И вот слова "известный знаток искусств" были вычеркнуты, но
Лауден Додд стал почетным распорядителем "Пинкертоновских  Гебдомадерных
Пикников"; впрочем, это название вскоре было единодушно сокращено публи-
кой в "Дромадер".
   В восемь часов утра каждое воскресенье праздные  зеваки  могли  любо-
ваться мною на пристани. Мое официальное  одеяние  состояло  из  черного
фрака с красной ленточкой в петлице, карманы которого были набиты  слас-
тями и дешевыми сигарами, небесно-голубых брюк,  цилиндра,  сверкавшего,
как зеркало, и лакированного деревянного жезла.  Позади  меня  пыхтел  и
стучал машиной довольно большой пароход,  украшенный  пестрыми  флагами.
Передо мной находилась билетная касса, которой ведал добродетельный шот-
ландец с такой же красной ленточкой в петлице, как и у почетного  распо-
рядителя, неизменно выкуривавший одну сигару в знак  того,  что  сегодня
праздник. В половине девятого, убедившись, что бесплатное угощение  пог-
ружено, я сам закуривал сигару и принимался ждать,  когда  заиграет  ор-
кестр. Ждать приходилось недолго - оркестранты все были немцы и  поэтому
весьма пунктуальны, - и едва стрелка часов проходила условную черту, как
на улице раздавался грохот барабанов и появлялся оркестр, впереди  кото-
рого бежал десяток бескорыстных болванов в медвежьих  шапках  и  кожаных
передниках, размахивая сверкающими топорами.  Оркестру  мы,  разумеется,
платили, но в Сан-Франциско настолько сильна страсть ко  всяческим  пуб-
личным процессиям, что пресловутые болваны, как я уже упомянул, работали
бескорыстно, из любви к искусству, и нам только приходилось  уделять  им
часть бесплатного угощения.
   Оркестр выстраивался  на  носу  парохода  и  начинал  играть  веселую
польку; болваны становились на стражу у сходен и вокруг  кассы,  которую
вскоре начинала осаждать праздная публика - семьи, состоявшие  из  отца,
матери и полдюжины детей, влюбленные парочки и, наконец, одиночки. Всего
набиралось от четырехсот до шестисот человек  (большей  частью  немцев),
веселившихся, как дети. Когда  все  они  препровождались  на  пароход  и
двое-трое опоздавших успевали вскочить на палубу под одобрительные возг-
ласы зевак, отдавались концы, и мы выходили в бухту.
   И затем наступал час славы, час  трудов  почетного  распорядителя.  Я
медленно проходил среди публики, рассыпая любезности и улыбки,  не  ску-
пясь на конфеты и сигары. Я шутил с девочками-подростками, лукаво подми-
гивая, говорил застенчивым влюбленным, что это пароход только для  жена-
тых, игриво спрашивал рассеянных молодых людей, не мечтают ли они о сво-
их возлюбленных, угощал отца семейства сигарой, поражался  красотой  его
младшего отпрыска и спрашивал у любящей мамаши, сколько лет этому милому
ребенку, который (восторженно уверял я ее) скоро перерастет свою  мамоч-
ку, или спрашивал ее совета - потому что ее лицо внушало мне большое до-
верие, - не знает ли она какого-нибудь особенно живописного местечка  на
берегу бухты, где мы могли бы устроить свой пикник  (считалось,  что  мы
этого заранее никогда не решаем). А через минуту я уже снова  перебрасы-
вался шутками с молодежью, возбуждая повсюду смех и слыша у себя за спи-
ной похвалы вроде: "Ну до чего же мистер Додд остроумен!" Или: "Ах,  как
он любезен".
   После часа таких развлечений я совершал второй обход палубы, держа  в
руках сумку с разноцветными флажками на булавках. На этих  флажках  было
написано: "Старая добрая  Германия",  "Калифорния",  "Истинная  любовь",
"Старики чудаки", "Прекрасная Франция", "Зеленый  Эрин",  "Страна  слас-
тей", "Голубая сойка", "Красногрудый реполов" - по  двадцать  флажков  с
одним названием, так как за бесплатное угощение мы сажали  наших  гостей
группами по двадцать человек. Раздача флажков требовала предельной  так-
тичности
   (и, по правде говоря, была самой трудной частью  моих  обязанностей),
но производилась с притворной беззаботностью, среди смеха и веселых спо-
ров. Затем флажки немедленно прикреплялись к шляпам и шляпкам, и  вскоре
совершенно незнакомые люди радостно приветствовали друг друга, как своих
будущих сотрапезников. И всюду на палубе раздавались крики: "Все Голубые
сойки - к левому борту! ", "Да что, на этом проклятом корабле нет больше
других Калифорнийцев, кроме меня?"
   В это время мы уже приближались к месту нашего пикника. Я  поднимался
на мостик, где на меня обращались взгляды всей публики.
   - Капитан! - говорил я ясным, четким голосом, разносившимся по  всему
пароходу. - Большинство наших пассажиров высказалось за бухточку у  мыса
Одинокого дерева.
   - Отлично, мистер Додд! - весело восклицал капитан.  -  Мне  это  все
равно. Однако я плохо знаю бухточку, о которой вы говорите, поэтому  ос-
тавайтесь на мостике и давайте мне указания.
   Что я и проделываю с помощью моего жезла. Я даю ему указания, к вели-
чайшему удовольствию всей  публики,  потому  что  я  (к  чему  отрицать)
пользуюсь большой популярностью. Мы замедляем ход и приближаемся к зеле-
ной долине, орошаемой прозрачным ручьем и поросшей соснами и дикой  виш-
ней. Команда бросает якорь, спускает лодки, две из которых уже нагружены
напитками и яствами для импровизированного буфета, в третью садится  ор-
кестр, сопровождаемый великолепными болванами, и плывет к берегу под ча-
рующий мотив "Девушки Буффало, выходите погулять вечерком". Согласно на-
шей программе, один из болванов во время этой высадки спотыкается и  ро-
няет в воду свой топор, после чего веселье публики уже не знает предела.
Правда, однажды топор взял да и поплыл (они были сделаны из папье-маше),
после чего публика тоже смеялась, но уже над нами.
   Минут через пятнадцать лодки снова  подходят  к  борту,  сотрапезники
разбиваются по группам, и публика переправляется на берег, где оркестр и
буфет уже ждут их в полной готовности. Затем перевозятся корзины с бесп-
латным угощением; они складываются на берегу, и вокруг них становятся на
стражу дюжие болваны, вскинув топоры на плечо. Туда  же  отправляюсь  я,
держа в руках записную книжку, и останавливаюсь под знаменем с надписью:
"Бесплатное угощение выдается здесь". Каждая корзина содержит полный на-
бор для двадцати человек: холодную закуску, тарелки, стаканы, ножи, вил-
ки, ложки и страстный, вышедший  изпод  пера  Пинкертона  призыв  беречь
стеклянную посуду и серебро (последний приклеен  к  крышке).  Буфет  уже
бойко торгует пивом, вином и лимонадом, и компании Голубых  соек,  Крас-
ногрудых реполовов, Вашингтонов и т.д., отправляются в рощу, неся корзи-
ну на палке, а бутылки - под мышкой. До часу дня они пируют под  зеленой
листвой, наслаждаясь звуками оркестра, С часу до четырех они танцуют  на
мягкой мураве, и буфет торгует вовсю, а почетный распорядитель,  который
уже совсем измучился, стараясь оживить самую унылую из компаний,  должен
теперь неутомимо танцевать с наиболее некрасивыми дамами. В четыре  раз-
дается звук трубы, и в половине пятого все уже опять на  борту,  включая
оркестр, буфетную стойку, пустые бутылки и прочее; теперь почетный  рас-
порядитель может наконец  отдохнуть  в  капитанской  каюте  за  стаканом
коньяка с содовой и сигарой, хотя ему еще предстоит руководить  высадкой
на набережной, а затем в сопровождении двух полицейских везти в  контору
Пинкертона дневную выручку.
   Я описал обыкновенный пикник, но,  кроме  того,  мы,  угождая  вкусам
Сан-Франциско, устраивали специальные праздники. Пикник "Маскарад  древ-
них времен", о котором было объявлено написанными от руки афишами, начи-
навшимися: "Внимание! Внимание! Внимание!" - и на который  явилось  мно-
жество рыцарей, монахов и маркизов, был захвачен врасплох проливным дож-
дем, и наше возвращение в город стало одним из мучительнейших воспомина-
ний моей жизни. С другой стороны, "Сбор  шотландских  кланов"  увенчался
необыкновенным успехом, и мало когда взору  зрителей  открывалось  разом
столько молочно-белых коленей. Почти все участники  носили  пледы  клана
Стюартов и орлиные перья, так что общество было весьма благородным. Я во
всеуслышание заявил о моих шотландских предках, и меня единодушно приня-
ли в один из кланов. Только одно облачко омрачило этот чудесный день: мы
захватили слишком большой запас национального напитка,  именуемого  шот-
ландским виски, и с четырех до половины пятого я трудился в  поте  лица,
перевозя на борт бесчувственные тела шотландских вождей.
   Как-то на один из наших обычных пикников явился инкогнито сам Пинкер-
тон под руку со своей алгебраичкой, и, надо сказать, он стал душой своей
двадцатки. Мисс Мэйми оказалась довольно хорошенькой девушкой с огромны-
ми ясными глазами, прекрасными манерами и удивительно правильной  речью.
Поскольку нарушать инкогнито Пинкертона было строжайше запрещено,  я  не
имел возможности познакомиться с мисс Мэйми поближе,  однако  на  другой
день мне было сообщено, что она сочла меня "остроумнейшим  человеком  из
всех, с кем ей приходилось встречаться".
   "Не очень же ты разбираешься в остроумии", -  подумал  я.  Однако  не
скрою, что такого мнения придерживалась не только она. Одна из моих ост-
рот даже обошла весь Сан-Франциско, и я слышал, как ею, не подозревая  о
моем присутствии, щеголяли в кабачках. Бремя славы становилось с  каждым
днем тяжелее: стоило мне появиться на улице, особенно в не слишком феше-
небельном квартале, как кругом уже слышалось: "Кто это?" - "Как - кто!..
Да это же Дромадер Додд!" Или с уничтожающей насмешкой: "Ты что, не зна-
ешь мистера Додда, распорядителя пикников? Ну и ну!" Должен сказать, что
наши пикники, хотя и несколько вульгарные, были все  же  веселы,  безыс-
кусственны и доставляли их участникам большую радость, так что, несмотря
на все заботы, руководить ими часто оказывалось для меня  истинным  удо-
вольствием.
   По правде  говоря,  этому  удовольствию  мешали  только  два  обстоя-
тельства. Во-первых, необходимость шутить с девочками-подростками, кото-
рых я терпеть не мог, а во-вторых... Но это требует  некоторых  объясне-
ний. В дни моего детства я, разумеется, научился (и, к сожалению, не ра-
зучился и по сей день) петь известный романс "Перед битвой".  Надо  ска-
зать, что мой голос обладает следующей особенностью: когда я беру  верх-
ние или нижние ноты, их практически никто  не  слышит.  Люди  понимающие
объясняли мне, что я пою горлом. Впрочем, даже обладай я  вокальным  та-
лантом, "Перед битвой" - это не та песня, которую я стал бы петь:  когда
мы вырастаем, наши вкусы меняются. Однако, истощив во  время  одного  из
наиболее скучных пикников все свои другие светские таланты, я в отчаянии
исполнил эту песню. То была роковая ошибка!  Либо  на  пароходе  завелся
пассажир-старожил (хотя я никак не мог его выявить),  либо  сам  пароход
впитал эту традицию, но, во всяком случае, с тех пор, едва  мы  успевали
отплыть от пристани, как среди публики распространялся слух, что  мистер
Додд - замечательный певец, что мистер Додд поет "Перед битвой" и, нако-
нец, что мистер Додд сейчас споет "Перед  битвой".  Таким  образом,  это
стало обязательным номером, так же как падение топора в воду. И  воскре-
сенье за воскресеньем я, пуская петуха за петухом, исполнял  пресловутую
песенку, после чего меня награждали щедрыми аплодисментами.  Великодушие
человеческого сердца не знает границ - меня неизменно просили  исполнить
песенку на "бис".
   Следует, однако, сказать, что мои труды, включая даже песню,  оплачи-
вались очень щедро. В среднем после каждого воскресенья мы с Пинкертоном
делили между собой пятьсот долларов чистой прибыли. К тому же наши  пик-
ники, хотя и косвенным образом, помогли мне заработать весьма  приличную
сумму. Произошло это в конце  лета,  после  "Прощального  первоклассного
маскарада". К этому времени многие корзины сильно пострадали, и мы реши-
ли продать их, с тем чтобы весной, когда пикники возобновятся, приобрес-
ти новый набор. Среди покупателей был ирландец, по фамилии Спиди, к  ко-
торому, не получив обещанных денег, я, после того как несколько моих пи-
сем остались без ответа, отправился домой лично, внутренне удивляясь то-
му, что вдруг оказался в роли кредитора. Спиди встретил меня  очень  во-
инственно, хотя и был явно напуган. Заплатить он не мог, а корзинки  уже
успел перепродать и ехидно предложил мне обратиться в  полицию.  Мне  не