вое и по трое проходили островитянки, кокетливо улыба-
лись и снова исчезали во мгле, а в  воздухе  еще  долго  держался  запах
пальмового масла и цветов франжипана. От клуба до жилища мистера Хэвенса
было два шага, и любому обитателю Европы они показались бы двумя  шагами
по волшебной стране. Если бы такой европеец мог  последовать  за  нашими
двумя друзьями в дом, окруженный широкой верандой, и в прохладной комна-
те, с жалюзи вместо стен, сесть с ними за стол, на белую скатерть  кото-
рого падали цветные тени от бокалов с вином; если бы он мог отведать эк-
зотические кушанья: сырую рыбу, плоды хлебного дерева,  печеные  бананы,
жареного поросенка с гарниром из упоительного мити и царя всех  подобных
блюд - салат из сердцевины пальмы; если бы он мог  увидеть  и  услышать,
как некая прелестная туземка, слишком скромная  для  супруги  хозяина  и
слишком властная для любого иного положения, то появляется  в  столовой,
то исчезает, браня невидимых помощников, а потом  мгновенно  очутился  в
родном лондонском пригороде, он сказал бы, протирая глаза и  потягиваясь
в своем любимом кресле у камина: "Мне приснилось дивное местечко! Ей-бо-
гу, это был рай!" Однако Додд и его хозяин давно уже  привыкли  ко  всем
чудесам тропической ночи, ко всем яствам островной кухни и принялись  за
еду просто как люди, давно проголодавшиеся, лениво перебрасываясь слова-
ми, как бывает, когда немного скучно.
   Вскоре разговор коснулся беседы в клубе.
   - Вы никогда еще не болтали столько чепухи, Лауден, - заметил Хэвенс.
   - Мне показалось, что в воздухе запахло порохом, вот я  и  заговорил,
чтобы отвлечь их. Однако все это вовсе не чепуха.
   - Вы хотите сказать, что все это правда: и опиум, и покупка потерпев-
шего крушение корабля, и шантаж, и человек, который стал вашим другом?
   - Все правда, до последнего слова, - ответил Лауден.
   - Кажется, вы действительно много испытали на своем веку, - сухо ска-
зал Хэвенс.
   - Да, история моей жизни довольно любопытна, - отозвался его друг.  -
Если хотите, я расскажу ее вам.
   Далее следует повесть о жизни Лаудена Додда, не так, как  он  поведал
ее своему другу, а так, как он впоследствии записал ее.
 
 
   РАССКАЗ ЛАУДЕНА
 
 
   ГЛАВА I
   ХОРОШЕЕ КОММЕРЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
 
   Для начала мне следует описать характер моего  бедного  отца.  Трудно
представить себе человека лучше или красивее его и в то же время  такого
(с моей точки зрения) неудачника: ему не повезло и с делами,  и  с  удо-
вольствиями, и с выбором дома, и (как мне ни жаль) с единственным сыном.
Он начал жизнь землемером, стал спекулировать земельными участками, пус-
тился в другие деловые предприятия и постепенно приобрел репутацию одно-
го из самых ловких дельцов штата Маскегон [6]. "У Додда голова  что  на-
до", - отзывались о нем окружающие. Но сам я далеко не так уверен в  его
деловых способностях. Впрочем, удачливость его долгое время казалась не-
сомненной, а уж настойчивость была совершенно бесспорной. Он  вел  ежед-
невную битву за деньги с меланхолической покорностью  мученика:  вставал
чуть свет, ел на ходу, даже в дни побед возвращался домой  измученным  и
обескураженным; он отказывал себе в развлечениях - если вообще был  спо-
собен развлекаться, в чем я порой сомневался, - и доводил до благополуч-
ного конца очередную спекуляцию с пшеницей или алюминием, по сути  своей
ничем не отличавшуюся от грабежа на большой дороге, ценой самой  высокой
самоотверженности и добросовестности.
   К несчастью, меня ничто, кроме искусства, никогда не  интересовало  и
интересовать не будет. Я считал тогда, что высшее назначение человека  -
обогащать мир прекрасными произведениями искусства и  приятно  проводить
время, свободное от этого благородного занятия. Насколько помню, о  вто-
рой половине своей жизненной программы (которую, кстати,  мне  только  и
удалось осуществить) я отцу ничего не говорил, однако  он,  по-видимому,
что-то заподозрил, так как назвал мой заветный план баловством и блажью.
   - Ну хорошо, - воскликнул я однажды, - а что такое твоя жизнь? Ты ду-
маешь только о том, как бы разбогатеть, и при этом за счет других людей.
   Он грустно вздохнул (это вообще было его привычкой) и укоризненно по-
качал головой.
   - Ах, Лауден, Лауден! - сказал он. - Все вы, мальчики, считаете  себя
мудрецами: Но как бы ты ни противился этому, всякий человек обязан рабо-
тать. И выбор только один - быть честным человеком или вором, Лауден.
   Вы сами видите, насколько бесполезно было спорить с моим отцом. Отча-
яние, охватывавшее меня после подобных  разговоров,  отягощалось  еще  и
раскаянием, потому что я нередко грубил ему, а  он  неизменно  бывал  со
мной мягок и ласков. К тому же я ведь отстаивал мои личные стремления  и
желания, а он думал только о моем благе, хотя и понимал его по-своему. И
он не терял надежды образумить меня.
   - Основа у тебя хорошая, Лауден, - повторял он, - основа у тебя хоро-
шая. В конце концов кровь скажется, и ты пойдешь по правильному пути.  Я
не боюсь, что мне придется стыдиться моего сына. Просто мне порой бывает
неприятно, когда ты начинаешь нести чепуху.
   После этого он похлопывал меня по плечу или по руке с нежностью, осо-
бенно трогательной в таком красивом и сильном человеке.
   Как только я окончил школу, отец отправил меня в Маскегонскую коммер-
ческую академию. Вы иностранец, и вам, вероятно, не так-то просто  пове-
рить, что подобное учебное заведение существует на самом деле.  Поэтому,
прежде чем продолжить свой рассказ, я хочу заверить вас, что я не  шучу.
Эта академия действительно существовала, а может быть, существует  и  по
сей день - наш штат чрезвычайно ею гордился, считая это учебное  заведе-
ние высшим достижением современной цивилизации. Мой отец, провожая  меня
на вокзал, несомненно, был уверен, что открывает передо  мной  прямой  и
верный путь в президенты и в рай.
   - Лауден, - сказал он мне, - я даю тебе  возможность,  какой  не  мог
дать своему сыну даже Юлий Цезарь: возможность познать жизнь прежде, чем
ты сам примешь в ней участие. Избегай рискованных  спекуляций,  старайся
вести себя так, как следует благородному человеку,  и,  по  возможности,
ограничивайся надежными операциями с железнодорожными  акциями.  Пшеница
всегда соблазнительна, но и очень опасна. В твоем возрасте я не стал  бы
начинать с пшеницы; однако другие ценности тебе не противопоказаны.  Об-
ращай особое внимание на ведение счетных книг  и,  раз  потеряв  деньги,
вторично их в те же акции не вкладывай. Ну, сынок, поцелуй меня на  про-
щание и не забывай, что ты у меня один и что твой отец будет следить  за
твоей карьерой с любовью и тревогой.
   Коммерческая академия занимала несколько прекрасных  просторных  зда-
ний, расположенных в лесу. Воздух там был очень здоровым, питание - пре-
восходным, плата за обучение - весьма высокой. Телеграф соединял  акаде-
мию, говоря словами рекламного объявления, "с различными мировыми  цент-
рами". Читальный зал был в изобилии снабжен "коммерческой прессой". Раз-
говоры велись большей частью об Уолл-стрите, а студенты (всего там  обу-
чалось около ста человек) в основном занимались тем, что  пытались  при-
карманить "академические капиталы" своих товарищей. Правда, по утрам  мы
занимались в аудиториях: нам преподавали немецкий и  французский  языки,
бухгалтерское дело и прочие солидные науки. Однако большую часть дня  мы
проводили на "бирже", обучаясь спекуляции товарами и ценными бумагами, -
это-то и была основа основ получаемого нами  образования.  Поскольку  ни
один из участников не имел никакой собственности -  ни  бушеля  реальной
пшеницы, ни доллара в государственной валюте, - эти спекуляции,  разуме-
ется, не приносили их участникам никаких выгод и  превращались  в  само-
цель. Они сводились к откровенной, ничем  не  прикрытой  азартной  игре.
Нас, не жалея никаких затрат на  декорации,  обучали  именно  тому,  что
уничтожает всякую истинную коммерцию. Для того чтобы мы на опыте  позна-
комились с движением и капризами цен, наш учебный рынок точно  воспроиз-
водил реальное положение вещей в стране. Мы были обязаны  вести  счетные
книги, которые в конце каждого месяца проверялись либо директором,  либо
кем-нибудь из его помощников. Чтобы сделать игру еще более  правдоподоб-
ной, "академической валюте" была придана реальная стоимость.  Заботливые
родители или опекуны покупали ее студентам по цене цент за  доллар.  За-
канчивая курс, студенты по той же цене продавали академии  оставшуюся  у
них валюту. А наиболее удачливые "биржевики" порой  реализовывали  часть
своих капиталов еще в бытность свою студентами,  чтобы  тайком  устроить
пирушку в соседнем городке. Короче говоря, хуже этой академии была,  по-
жалуй, только та, где Оливер познакомился с Чарли Бейтсом [7].
   Когда кто-то из младших преподавателей проводил меня на "биржу", что-
бы показать мне мою конторку, я был ошеломлен царившим там хаосом и  шу-
мом. В глубине зала виднелись черные доски со столбцами все время меняю-
щихся цифр. После каждого изменения студенты толпой бросались к доскам и
начинали во весь голос вопить какую-то, как мне показалось, абракадабру.
Некоторые вскакивали на конторки и скамьи, подавая руками и головами за-
гадочные знаки и что-то быстро отмечая в своих записных книжках. Мне по-
казалось, что неприятней этой сцены я еще ничего в жизни не  видывал;  а
когда я сообразил, что все эти сделки - простая игра и что  всех  денег,
циркулирующих на "академической бирже", не  хватит  и  на  покупку  пары
коньков, то почувствовал большое изумление, хотя и ненадолго,  ибо  при-
помнил, как взрослые и очень богатые люди выходят из себя, проиграв жал-
кие гроши. Тогда, найдя таким образом оправдание моим соученикам, я изу-
мился поведению преподавателя, который привел меня сюда: забыв  показать
мне мою конторку, он, бедняга, стоял среди этой суматохи как  заворожен-
ный - казалось, цифры на досках всецело завладели его вниманием.
   - Глядите, глядите, - завопил он мне в ухо, - курсы падают! Рынком со
вчерашнего дня завладели "медведи".
   - Ну и что же? - ответил я, с трудом перекрикивая шум (я еще не  нау-
чился разговаривать в подобной обстановке). - Это же все понарошку.
   - Да, конечно, - ответил он, - и вы должны твердо запомнить, что  ис-
тинную прибыль вы получите, только если будете хорошо вести свои счетные
книги. Надеюсь, Додд, мне предстоит только хвалить вас за них. Вы  начи-
наете свою деятельность с весьма приличным капиталом - десять тысяч дол-
ларов в "академической валюте". Его, несомненно,  хватит  вам  до  конца
обучения, если, конечно, вы не будете рисковать  и  пускаться  в  сомни-
тельные операции... Постойте, что бы это значило? - перебил он сам себя,
когда на досках появились новые цифры. - Семь, четыре,  три!  Додд,  вам
повезло: за весь семестр  еще  не  было  такого  оживления.  И  подумать
только, что точно то же происходит сейчас в Нью-Йорке, Чикаго, Сент-Луи-
се и других соперничающих деловых центрах страны! Эх, я и сам поиграл бы
вместе с мальчиками, - добавил он, потирая руки, - да только это не раз-
решается правилами.
   - А что бы вы сделали?
   - Что бы я сделал? - вскричал он, сверкнув глазами. - Покупал бы, по-
ка хватит капитала!
   - Это и значит не рисковать и не пускаться в сомнительные операции? -
спросил я с самым невинным видом.
   Он бросил на меня злобный взгляд, а затем сказал,  словно  для  того,
чтобы переменить тему:
   - Видите того рыжего юношу в очках? Это Билсон, наш  самый  блестящий
студент. Мы все уверены в его будущем. Берите пример с Билсона, Додд.
   Вскоре после этого, пока шум по-прежнему нарастал, цифры на доске по-
являлись и исчезали все быстрее, а зал сотрясался от воплей  биржевиков,
младший преподаватель покинул меня, указав мне наконец мою конторку. Мой
сосед подводил итоги в своей счетной книге - подсчитывал убытки  за  это
утро, как я узнал позднее, - и очень охотно оторвался от этого  малопри-
ятного занятия, увидев незнакомое лицо.
   - Эй, новичок! - окликнул он меня. - Как вас зовут?.. Что? Ваш отец -
Додд Голова Что Надо? Сколько у вас капитала? Десять тысяч? Здорово!  Ну
и дурак же вы, что возитесь со своими книгами!
   Я ответил, что не вижу - иного  выхода,  поскольку  книги  ежемесячно
проверяются.
   - Эх, разиня! Наймите писца! - крикнул он.  -  Кого-нибудь  из  наших
банкротов - для этого они здесь и толкутся. Если вы будете удачно играть
на бирже, вам в этом колледже работать не придется.
   Шум к этому времени стал совсем уже невыносимым, и  мой  новый  друг,
сказав, что наверняка кто-то "прогорел", что он пойдет выяснить,  в  чем
дело, и приведет мне писца, застегнул куртку и нырнул в  неистовствующую
толпу. Его предположение было правильно:  кто-то  действительно  "прого-
рел", один из королей биржи был низложен - игра на  сале  оказалась  для
него роковой, - и писец, обязавшийся писать мои книги, избавлять меня от
всей работы и получать все причитающееся мне образование за тысячу  дол-
ларов в месяц в "академической валюте" (десять долларов в  валюте  США),
оказался не кем иным, как знаменитым Билсоном, с которого мне рекомендо-
вали брать пример. Бедняга был очень расстроен. Только за  одно  могу  я
похвалить Маскегонскую коммерческую академию: все мы, включая даже самую
мелкую рыбешку, испытывали глубокий стыд, оказываясь банкротами;  ну,  а
такому магнату, как Билсон, который в дни своего процветания столь высо-
ко задирал нос, потерпеть полный  крах  было  особенно  тяжело.  Но  дух
серьезного отношения к игре победил даже горечь недавнего  поражения,  и
Билсон приступил к исполнению  своих  новых  обязанностей  с  надлежащей
энергией и деловитостью.
   Таковы были мои первые впечатления от этого нелепого учебного заведе-
ния, и, говоря откровенно, я скорее назвал бы их приятными. Пока я  буду
богат, я смогу распоряжаться дневными и вечерними часами по своему  вку-
су: писец будет вести мои книги, писец будет толкаться и вопить на  бир-
же, а я могу заниматься писанием пейзажей и чтением романов Бальзака - в
то время это были два главных моих увлечения. Следовательно, моя  задача
сводилась к тому, чтобы оставаться богатым, то есть вести дела  осмотри-
тельно и не пускаться в рискованные спекуляции, иначе говоря, найти  ка-
кой-то безопасный способ наживы. Я ищу его до сих пор, и, насколько могу
судить, в нашем несовершенном мире ближе всего к нему стоит  излюбленная
детьми деловая операция, сводящаяся к формуле: "Орел - я выиграл,  решка
- ты проиграл". Помня напутственные слова моего отца, я робко взялся  за
железные дороги и около месяца занимал бесславно-надежную позицию,  ску-
пая в малых количествах самые устойчивые акции и  безропотно  (насколько
это у меня получалось) снося презрение своего писца. Однажды  я  в  виде
опыта решился на более смелый шаг и, не сомневаясь, что  акции  компании
"Пен-Хендл" (если не ошибаюсь) будут падать и дальше, продал этих  акций
на несколько тысяч. Но не успел я произвести эту  сделку,  как  какие-то
идиоты в Нью-Йорке начали играть на повышение, акции "ПенХендла" взлете-
ли к потолку, а мое положение оказалось подорванным. Кровь, как и  наде-
ялся мой отец, сказалась, и я мужественно продолжал  вести  свою  линию:
весь день я продавал эти дьявольские акции, и весь день  они  продолжали
повышаться. Как кажется, я (хрупкая скорлупка) попал под  носовую  волну
мощного корабля Джея Гульда - в дальнейшем, насколько помню,  оказалось,
что это был первый ход в очень крупной биржевой игре. В  тот  вечер  имя
Лаудена Додда занимало первое место в газете нашей академии, а мы с Бил-
соном (снова оказавшимся без места) претендовали на одну и ту же  вакан-
сию писца. О ком шумят, того скорей услышат. Мое разорение привлекло  ко
мне всеобщее внимание, и поэтому место писца получил я. Так что, как  вы
сейчас убедились, и в  Маскегонской  коммерческой  академии  можно  было
кое-чему научиться.
   Меня лично совсем не трогало, выиграл я или проиграл в такой  сложной
и скучной игре, где все зависело только от случайности. Однако писать об
этом отцу оказалось тяжелой задачей, и я пустил в ход все свое красноре-
чие. Я доказывал (и это было абсолютной правдой), что  студенты,  удачно
играющие на бирже, не получают никакого образования,  и,  следовательно,
если он хочет, чтобы я чему-нибудь научился, ему следует радоваться мое-
му разорению. Затем я (не очень  последовательно)  обратился  к  нему  с
просьбой снабдить меня новым капиталом, обещая в этом случае иметь  дело
только с надежными акциями железных дорог. Несколько увлекшись, я заклю-
чил свое письмо уверениями, что не гожусь в дельцы, и  горячей  просьбой
забрать меня из этого отвратительного места и отпустить  в  Париж  зани-
маться искусством. В ответ  я  получил  короткое,  ласковое  и  грустное
письмо, в котором он писал только, что до каникул осталось совсем немно-
го, а тогда у нас будет достаточно времени, чтобы все обсудить.
   Когда я приехал домой на каникулы, отец встретил меня на вокзале, и я
был потрясен, увидев, как он постарел. Казалось, он думал только о  том,
как утешить меня и вернуть мне бодрость духа (которую я, по его  мнению,
должен был утратить). Не надо унывать, убеждал он меня, сотни опытнейших
биржевиков начинали свою карьеру с неудачи. Я заявил ему, что не  создан
быть финансистом, и его лицо омрачилось.
   - Не говори так, Лауден, - сказал он. - Я не могу поверить,  что  мой
сын оказался трусом.
   - Но мне не нравится эта жизнь! - умоляюще произнес я. - Меня интере-
сует не биржа, а искусство. На этом поприще я способен  достичь  гораздо
большего!
   И я  напомнил  ему,  что  известные  художники  зарабатывают  большие
деньги, что любая картина Мейсонье стоит много тысяч долларов.
   - А не думаешь ли ты, Лауден, - возразил он, - что человек, способный
написать тысячедолларовую картину, сумел бы показать свою закалку  и  на
бирже? Уж поверь, этот Мэзон, о котором ты сейчас упомянул, или наш соо-
течественник Бьерстадт, очутись они завтра на  хлебной  бирже,  показали
бы, из какого материала они скроены. Послушай, Лауден,  сынок,  ведь  я,
видит бог, думаю только о твоем благе, и я хочу заключить с тобой  дого-
вор: в следующем семестре я снова дам тебе десять тысяч ваших  долларов,
и, если ты покажешь себя настоящим мужчиной и удвоишь  этот  капитал,  я
позволю тебе поехать в Париж, коли тебе еще будет этого хотеться, в  чем
я сильно сомневаюсь. Но разрешить тебе уйти с позором, словно  тебя  вы-
секли, мне не позволяет гордость.
   Когда я это услышал, сердце мое забилось от радости, но тут  же  меня
снова охватило уныние. Ведь, как мне казалось, куда легче было  тут  же,
не сходя с места, написать картину не хуже Мейсонье, чем заработать  де-
сять тысяч долларов на нашей академической бирже. Не мот я также не  по-
дивиться столь странному способу проверки, есть ли у человека талант ху-
дожника. Я даже осмелился выразить свое недоумение вслух.
   - Ты забываешь, мой милый, - сказал отец с глубоким вздохом, - что  я
могу судить только об одном, но не о другом. Будь у тебя даже гений  са-
мого Бьерстадта, я бы этого не заметил.
   - А кроме того, - продолжал я, - это не  совсем  справедливо.  Другим
студентам помогают их родные: присылают им телеграммы с указаниями. Вот,
например, Джим Костелло, он и шага не сделает, пока отец из Нью-Йорка не
подскажет ему, как поступить. А кроме того, как ты не понимаешь  -  ведь
если кто-то наживается, значит, кому-то нужно разоряться.
   - Я буду держать тебя в курсе выгодных сделок, - вскричал  мой  отец,
просияв. - Я не знал, что это разрешается вашими правилами. Я буду посы-
лать тебе телеграммы, зашифрованные нашим коммерческим шифром, и мы уст-
роим нечто вроде фирмы "Лауден Додд и сын", а? -  Он  похлопал  меня  по
плечу, а затем повторил с нежной улыбкой: - "Додд и сын", "Додд и сын".
   Раз мой отец обещал давать мне советы, а коммерческая академ