просмотреть мою корреспонденцию.
   К борту шхуны подошел вельбот, и по трапу поднялись три человека: мой
старый знакомец Спиди, морщинистый старичок по фамилии Шарп и  красноли-
цый толстяк, фамилия которого была Фаулер. Эти двое, как я  узнал  впос-
ледствии, часто работали вместе. Шарп поставлял нужные капиталы, а  Фау-
лер, занимавший на острове довольно видное положение, вкладывал  в  дело
свою энергию, а также личные связи, без которых в  подобных  случаях  не
обойтись. Насколько я мог понять, Фаулера особенно  привлекала  романти-
ческая сторона подобных предприятий, и позднее, в тот же  вечер,  я  по-
чувствовал к нему довольно большую симпатию. Однако в эти первые  минуты
мне было не до моих новых знакомых -  прежде  чем  Спиди  успел  достать
письма, я уже знал всю величину постигшего нас несчастья.
   - Мы должны сообщить вам неприятную новость, мистер  Додд,  -  сказал
Фаулер, - ваша фирма обанкротилась.
   - Как! Уже? - воскликнул я.
   - Еще удивительно, что Пинкертон сумел продержаться так долго, - пос-
ледовал ответ. - Покупка брига истощила ваш кредит. Ведь хотя ваша фирма
и вела большие дела, капиталы ее были очень невелики, так что, когда по-
ложение обострилось, вас могло спасти только  чудо.  Пинкертон  объявлен
банкротом, кредиторы получили по семь центов за доллар, но, в общем, все
обошлось сравнительно благополучно, и газеты на ваг не особенно нападали
- насколько мне известно, у Джима в этих кругах есть связи. Беда  только
в том, что теперь ваша покупка "Летящего по ветру" получила большую  ог-
ласку, в частности здесь, в Гонолулу. Так что чем скорее мы заберем  то-
вар и выложим доллары, тем лучше для всех нас.
   - Господа, - сказал я, - вы должны извинить меня.
   Мой друг капитан угостит вас шампанским, чтобы вам не было так скучно
ждать, потому что, пока я не прочту эти письма, я не способен ни  о  чем
разговаривать.
   Они начали было возражать - и, безусловно,  всякое  промедление  было
чревато опасностью, - но моя растерянность и горе были настолько очевид-
ны, что у них не хватило духу настаивать, и вскоре я, оставшись один  на
палубе, уже читал печальные письма, которые привожу ниже.
   "Мой дорогой Лауден! - начиналось первое. - Это письмо передаст  тебе
твой друг Спиди, с которым вы делили акции серебряных рудников. Его  не-
поколебимая честность и искренняя привязанность к тебе делают его наибо-
лее подходящим агентом для наших целей в Гонолулу, потому что  нам  при-
дется иметь дело отнюдь не с простаками. Главный там - Билли Фаулер (ты,
наверное, слышал о Билли?). Он занимается политикой и умеет найти  общий
язык с таможней. Мне предстоит тяжелое время в конторе,  но  я  исполнен
сил и бодрости. Со мной Мэйми, а мой компаньон мчится на всех парусах  к
сокровищу, скрытому на бриге, и я чувствую, что могу  жонглировать  еги-
петскими пирамидами, как фокусник жестяными тарелками. Я  могу  пожелать
только одного, Лауден: чтобы ты чувствовал то же одушевление, что  и  я.
Мне кажется, я не хожу, а летаю. Мэйми просто чудо. Лучшей поддержки  не
мог бы себе пожелать ни один человек. Я бью все рекорды.
   Твой верный компаньон Джим Пинкертон.
   Второе письмо было написано совсем в ином тоне:
   "Дорогой Лауден!
   Как мне подготовить тебя к тяжелому известию? Я боюсь, ты не  перене-
сешь этого удара: сегодня без четверти двенадцать паша фирма  обанкроти-
лась, и всему причиной вексель Бредли (на двести долларов). Он  оказался
последней соломинкой, и дефицит равен двумстам пятидесяти тысячам долла-
ров. Какой позор! Какое несчастье! А ты ведь уехал всего три недели  на-
зад, Лауден, поверь, твой компаньон делал что мог. Если бы  это  было  в
человеческих силах, я нашел бы выход из положения, но все рухнуло разом.
Я выплачу, что смогу. Все кредиторы накинулись на нас, как стая  волков.
Я еще не знаю точно, какими капиталами мы будем  располагать,  настолько
разнообразны операции, которые проводила наша фирма, но я работаю дни  и
ночи и надеюсь, что сумма наберется немалая.  Если  только  "Летящий  по
ветру" принесет хотя бы половину того, на что мы рассчитываем, последнее
слово останется за нами. Я бодр и полон сил, как всегда, и никакие  неп-
риятности не могут сломить мой дух, а Мэйми служит мне истинной поддерж-
кой. У меня такое ощущение, что банкротство  поразило  только  меня,  не
коснувшись ни тебя, ни ее. Поторопись. Это все, что от тебя требуется.
   Всегда твой Дж. Пинкертон".
   Третье письмо можно назвать просто унылым.
   "Мой бедный Лауден! - начиналось оно. - Я каждый день засиживаюсь да-
леко за полночь, стараясь привести наши дела в порядок. Ты и представить
себе не можешь, как они сложны и запутанны. Дуглас  Лонгхерст  сказал  в
шутку, что ликвидатор  просто  захлебнется.  И  не  могу  отрицать,  что
кое-какие сделки смахивают на спекуляции. Не дай бог, чтоб тебе, челове-
ку такому утонченному и щепетильному, когда-нибудь пришлось  столкнуться
с судебными  исполнителями.  Они  лишены  всякого  подобия  человеческих
чувств. Но мне было бы легче переносить все это, если бы не шумиха, под-
нятая газетами. Как часто, Лауден, вспоминаю я твои справедливые  упреки
в адрес нашей печати! Одна газета напечатала интервью со мной,  безбожно
исказив все, что я говорил, и снабдив его  издевательскими  пояснениями.
Ты был бы вне себя, настолько оно бесчеловечно. Да я бы не написал так и
о бешеной собаке, случись с ней такое  несчастье,  как  со  мной.  Мэйми
просто ахнула. А до сих пор она держалась совсем  молодцом.  Как  удиви-
тельно верно заметил ты тогда в Париже, что не надо касаться  внешности!
Этот репортеришко  написал...  (далее  следовала  тщательно  вычеркнутая
строчка, после чего мой друг перешел к другой теме). Мне трудно писать о
состоянии наших дел. У нас нет никаких активов.
   Даже от "Тринадцати звездочек" толку мало, хотя более доходное предп-
риятие трудно было придумать. После покупки этого брига проклятие  легло
на все наши дела. И что толку! Что бы ты ни нашел на этом  бриге,  этого
не хватит для покрытия нашего дефицита. Меня мучает мысль, что ты счита-
ешь меня виноватым Я ведь помню, как не слушал твоих уговоров. Ах,  Лау-
ден, пожалей своего несчастного компаньона! Это меня  убивает.  Мысль  о
твоих строгих принципах приводит меня в трепет. Меня  угнетает,  что  не
все мои книги в порядке, и я не знаю, что мне делать, словно у меня  по-
мутилось в голове. Лауден, если будут какие-нибудь  неприятности,  то  я
постараюсь выгородить тебя. Я уже заявил, судебным исполнителям, что  ты
ничего не понимаешь в делах и не занимался ими. Хочу верить, что я  пос-
тупил правильно. Я знаю, что это была большая вольность с моей  стороны.
Я знаю, что ты имеешь полное право жаловаться. Но если бы ты слышал, что
они говорили! А ведь я всегда действовал в рамках закона. Даже ты с тво-
ей щепетильностью не мог бы ни к чему придраться, если бы все пошло так,
как надо. И ведь ты знаешь, что покупка "Летящего по ветру"  была  самой
крупной нашей сделкой, а предложил ее ты. Мэйми говорит, что никогда  бы
не смогла взглянуть тебе в лицо, если бы купить его предложил я. Она та-
кая щепетильная!
   Твой замученный Джим.
   Последнее письмо начиналось без всякого обращения:
   "Моей деловой карьере пришел конец. Я  сдаюсь,  у  меня  не  осталось
больше сил. Наверное, мне надо бы радоваться, потому что все  кончено  и
суд уже был. Не знаю, как я его перенес, и ничего не помню. Если  опера-
ция закончится благополучно - я имею в виду "Летящий по ветру", - мы уе-
дем в Европу и будем жить на проценты с капитала. Работать я  больше  не
смогу. Меня начинает бить дрожь, когда кто-нибудь со мной  заговаривает.
Прежде я всегда надеялся и работал не покладая рук. А к чему это  приве-
ло? Я хочу лежать в гамаке, ни о чем не думать  и  читать  Шекспира.  Не
считай меня трусом, Лауден, я просто болен.  Мне  необходимо  отдохнуть.
Всю жизнь я трудился изо всех сил, не  щадя  себя.  Каждый  заработанный
мной доллар я чеканил из собственного мозга. Подлостей я никогда не  де-
лал, всегда старался быть порядочным человеком, подавал нищим  и  теперь
имею право отдохнуть. Я должен отдыхать целый год, иначе умру от  беспо-
койства и мозгового переутомления. Не думай, что я  преувеличиваю,  дело
обстоит именно так. Если ты все-таки чтонибудь нашел, доверься  Спили  и
постарайся, чтобы кредиторы не пронюхали о твоей находке. Я помог  тебе,
когда ты попал в беду, - помоги же теперь мне. Не обманывай  себя.  Если
ты не поможешь мне сейчас, потом будет поздно. Я стал клерком и  путаюсь
в расчетах. Мэйми работает машинисткой на бирже. Для меня в жизни ничего
не осталось. Я знаю, тебе будет неприятно сделать то,  о  чем  я  прошу.
Помни только об одном: это жизнь или смерть для Джима Пинкертона.
   Постскриптум. Мы выплатили семь центов за доллар. Какое падение!  Ну,
слезами горю не поможешь, я не буду хныкать. Но, Лауден, я хочу жить.  Я
отказался от всяких честолюбивых замыслов, я просто хочу жить, и только.
Все-таки в жизни для меня еще осталось много радости. Я оказался  плохим
клерком. Будь я хозяином, такой работник не удержался бы у меня и сорока
минут, но я уже больше не хозяин и никогда им не буду. Ты - моя  послед-
няя надежда. Так помоги же Джиму Пинкертону".
   За этим постскриптумом следовал еще один, полный  таких  же  жалоб  и
просьб, а кроме того, в письмо было вложено заключение врача, достаточно
мрачное. Какое впечатление все это произвело на меня, догадаться нетруд-
но. Кончив читать, я подошел к  борту  и  с  глубоким  вздохом  устремил
взгляд на огни Гонолулу. В первое мгновение я совсем растерялся, но  по-
том почувствовал внезапный прилив энергии. На Джима  мне  больше  нельзя
было полагаться, я должен был действовать сам и все решать на  свою  от-
ветственность.
   Но одно дело - сказать, а другое - сделать. Я  испытывал  жгучую  жа-
лость к моему несчастному другу. Его отчаяние угнетало меня.  Я  вспоми-
нал, каким он был, и с болью видел, насколько несчастье сломило  его.  Я
не чувствовал силы ни последовать его предложению, ни поступить  напере-
кор ему. Воспоминание о моем отце, которого  никто  не  мог  обвинить  в
злостном банкротстве, страх перед законом - на меня словно  повеяло  тю-
ремным холодом - толкали меня в одну сторону, а просьбы  моего  больного
друга - в другую. Но и пока я колебался, я твердо знал одно: раз  выбрав
путь, я пойду по нему до конца.
   Тут я вспомнил, что у меня есть друг,  с  которым  я  могу  посовето-
ваться. Спустившись в каюту, я сказал, обращаясь к нашим гостям:
   - Господа! Я прошу у вас еще несколько минут, хотя боюсь,  они  пока-
жутся вам долгими, так как я лишу вас собеседника. Мне надо поговорить с
капитаном Нейрсом.
   Оба, контрабандиста вскочили на ноги, заявляя, что дать больше не мо-
гут, что и так уже они многим рискуют и что, если я немедленно не  прис-
туплю к делу, они вернутся на берег.
   - Как вам угодно, господа, - ответил я, - и, во всяком случае, я  еще
не знаю, могу ли предложить вам что-нибудь вас интересующее. Кроме того,
прежде надо многое решить, и позвольте сказать  вам,  что  я  не  привык
действовать по принуждению.
   - Само собой разумеется, мистер Додд. Мы вовсе не  хотим  вас  к  че-
му-нибудь принудить, - сказал Фаулер, - но подумайте и о нашем положении
- оно действительно опасно. Ведь не только мы видели вашу  шхуну,  когда
она обогнула Вайманоло.
   - Мистер Фаулср, - заметил я, - я ведь тоже не вчера родился.  Разре-
шите, я выскажу вам свое мнение - возможно, я ошибаюсь,  но  переубедить
меня не удастся; если бы таможенники собирались нагрянуть на нашу шхуну,
они уже были бы здесь. Другими словами, кто-то нам ворожит, и, думаю,  я
не ошибусь, если скажу, что имя этого благодетеля - Фаулер.
   Они оба расхохотались, и, после того как была раскупорена еще одна из
бутылок шампанского, преподнесенных Лонгхерстом Джиму, они без  дальней-
ших возражений отпустили меня с капитаном на палубу. Я  протянул  Нейрсу
письма, и он быстро их просмотрел.
   - Я хочу знать ваше мнение, капитан, - сказал я, -  как  вы  думаете,
что все это означает?
   - Это означает, - ответил капитан, - что вам предстоит во всем  поло-
житься на Спиди, отдать ему всю выручку, а самому  помалкивать.  Я  даже
жалею, что вы мне показали письма. Если добавить к этому деньги с брига,
сумма получится немалая, и ее сокрытие...
   - То есть если я на это пойду, - сказал я.
   - Именно, - ответил он, - если вы на это пойдете.
   - А какие есть за и против? - заметил я.
   - Во-первых, тюрьма, - ответил капитан. - Но даже если вы ее  избежи-
те, у вас будет нехорошо на душе. Сумма достаточно велика,  чтобы  из-за
нее могли выйти большие неприятности, но все  же  не  настолько  велика,
чтобы служить оправданием. Человек, который продает свою совесть  меньше
чем за шестизначную цифру, падает в собственных глазах. По крайней  мере
так дело обстоит со мной. Ради миллиона еще  можно  бы  рискнуть.  Да  и
то... А после такой сделки останется скверный вкус во рту. Ну, и,  кроме
того, Спиди. Вы его хорошо знаете?
   - Не очень, - ответил я.
   - Так вот, он может испариться, захватив с собой  весь  капитал,  но,
даже если нет, вам, пожалуй, придется поить и кормить его до конца вашей
жизни. Я бы не стал так рисковать. Конечно, вы должны думать  о  мистере
Пинкертоне, он ведь был вам хорошим другом и помогал вам как только мог.
Не так ли?
   - Именно! - воскликнул я. - Мне трудно дан: с объяснить вам, скольким
я ему обязан.
   - Да, это имеет значение, - заметил  капитан.  -  Если  бы  речь  шла
только о денежной стороне вопроса, я бы сказал - "слишком мало", но при-
ходится поступаться своими принципами,  когда  дело  касается  настоящих
друзей. Судя по всему, ваш Пинкертон насмерть перепуган и болен,  и  за-
писку его врача нельзя назвать слишком обнадеживающей! Так  вот,  предс-
тавьте себе, каково вам будет, если он умрет. А с  другой  стороны,  вся
ответственность за сокрытие этих денег падет на вас.  Ваше  положение  в
двух словах сводится к следующему: "Мой друг Пинкертон может попасть  на
тот свет, я могу попасть в тюрьму. Чего я боюсь меньше?"
   - По-моему, это не совсем верно, - запротестовал я. - Приходится  вы-
бирать между тем, что честно и что нечестно.
   - Что же, - ответил Нейрс, - мне кажется, такое  соображение  вас  не
смущало, когда вы взялись за контрабанду опиума.
   - Вы правы, - ответил я, - хоть мне и очень стыдно признаться в этом.
   - Тем не менее, - продолжал Нейрс, - вы взялись за это дело без коле-
баний, и мне пришлось выслушать немало ваших жалоб, что опиума у нас го-
раздо меньше, чем вам хотелось бы.  Вероятно,  ваш  компаньон  не  видит
большой разницы между сокрытием капитала и контрабандой.
   - Да, так оно и есть! - воскликнул я. - И, хотя я чувствую,  что  это
далеко не одно и то же, я не могу вам объяснить, в чем разница.
   - Так всегда бывает, - заметил Нейрс назидательно. - Кому что нравит-
ся. Но как это все подействует на вашего друга?  Вы  отказываете  ему  в
одолжении, ссылаясь на то, что поступить так было бы нечестно; вы  нано-
сите ему удар и обливаете его презрением. Поверьте, мистер Додд, никакая
дружба этого не выдержит. Вы должны либо стать на  точку  зрения  вашего
друга, либо порвать с ним.
   - Не верю! - воскликнул я. - Вы не знаете Джима!
   - Ну, сами увидите, - ответил Нейрс. - И вот еще что: эти деньги, ка-
жется, очень нужны мистеру Пинкертону. Для него  они  означают  жизнь  и
здоровье. Но, если поделить эту сумму между всеми вашими кредиторами, на
долю каждого придутся гроши, и вам даже спасибо не скажут. Ведь всем из-
вестно, на какие затраты вы решились за право обыскать этот бриг. И вот,
добившись своего, вы возвращаетесь в Сан-Франциско и выплачиваете  своим
кредиторам десять тысяч... ну, пусть даже двадцать, причем вам  придется
признаться, что часть этой суммы выручена за контрабанду. А  ведь  Билли
Фаулер расписки вам не выдаст - и не надейтесь! Взгляните теперь на  все
со стороны. Ясно как день, что вас заподозрят в утайке. Эти десять тысяч
- пустяки, и все еще будут удивляться вашему нахальству. Таким  образом,
мистер Додд, как бы вы ни поступили, ваша репутация погибла, и пусть это
вас не беспокоит.
   - Наверное, вы мне не поверите, - сказал я, - но я испытываю  большое
облегчение.
   - Ну, значит, мы с вами устроены по-разному, и, раз уж речь зашла обо
мне, подумайте и о моем положении. Я не причиню вам  лишних  неприятнос-
тей, у вас и своих хватает; если моему другу грозит беда, у меня  доста-
нет совести закрыть глаза и сделать то, что он просит, но в то же  время
мои хозяева - это тоже ваши кредиторы, а я их представитель, и мне  при-
дется смотреть в сторону, пока утаиваемая от них сумма  будет  переправ-
ляться на берег в карманах мистера Спиди. Но я готов с радостью  сделать
это для вас, мистер Додд, и жалею только, что не могу сделать большего.
   - Спасибо, капитан, - ответил я, - однако мое решение твердо - я  вы-
бираю честный путь.
   - Но не из-за меня же? - спросил капитан.
   - Отчасти, - ответил я. - Надеюсь, что я не трус и  решился  бы  ради
Джима на воровство, но ведь речь идет и о вас, и о Спиди, и о многих еще
других, и, значит, таким образом, я Джима спасти не могу. Когда мы  вер-
немся во Фриско, я буду работать для него. Возможно, этого будет мало, и
он все-таки умрет, а меня замучат угрызения совести, но  другого  выхода
нет.
   - Не знаю, правильно ли вы поступаете, - ответил Нейрс, - но для меня
так, конечно, лучше. И вот что: не попросить ли вам наших гостей  уехать
не солоно хлебавши? Какой смысл рисковать ради кредиторов?
   - Кредиторы тут ни при чем, - ответил я, - но я их слишком долго  за-
держивал, и теперь у меня не хватает  духу  просто  так  указать  им  на
дверь.
   И действительно, только эта причина побудила меня  заключить  сделку,
которая была мне теперь ни к чему. Но она оказалась настолько  занятной,
чти я почувствовал себя вполне вознагражденным за свои хлопоты. Фаулер и
Шарп были чрезвычайно хитрые "и ловкие дельцы. Почему-то они оказали мне
честь, сочтя меня себе подобным, и к тому времени, когда мы кончили тор-
говаться, успели проникнуться ко мне глубочайшим уважением.  Я  заслужил
его только благодаря тому, что говорил чистую правду и не скрывал своего
равнодушия к результатам наших переговоров. Но они, разумеется, не могли
принять это за чистую монету.
   Когда я, например, упомянул, что у меня  всего  только  двести  сорок
фунтов опиума, мои контрабандисты обменялись многозначительным взглядом,
словно говорившим: "Вот достойный нас противник", - а когда  я  небрежно
назначил пятьдесят пять долларов за фунт в  ответ  на  предложенные  ими
двадцать, сказав при этом: "Меня все это мало интересует, господа, хоти-
те берите, хотите нет, но, во всяком случае, выпейте еще шампанского", -
я с большим удовольствием заметил, как Шарп  толкнул  Фаулера  локтем  в
бок, и тот поперхнулся и вместо  радостного  "Наливайте!  ",  запинаясь,
пробормотал: "Нет, мы больше пить не будем. Спасибо, мистер Додд!" Более
того: когда сделка была  наконец  заключена,  опиум  приобретен  ими  по
пятьдесят долларов за фунт (весьма выгодный вариант для моих кредиторов)
и наши гости отправились восвояси на своем вельботе, мне  удалось  услы-
шать следующую лестную похвалу (они, очевидно, не знали,  что  по  тихой
воде звук разносится очень далеко):
   - Этому Додду палец в рот не клади! - сказал Шарп.
   - Хоть убейте, не понимаю, что у него на уме, - поддержал его Фаулер.
   И вот мы снова остались одни на  "Норе  Крейн".  Я  снова  мучительно
вспоминал  все  случившееся  в  этот  вечер,  жалобы  Пинкертона  и  мое
собственное жестокое решение. Если верить  всякой  чепухе,  которую  мне
приходилось читать, сознание собственной добродетели должно было бы слу-
жить мне поддержкой. На самом же деле меня терзала мысль, что я  пожерт-
вовал своим больным другом, испуг