о  склону, заехал задом  на  подъездную  дорожку.
Присутствующие могли подумать, что водитель собирается развернуться. Если  и
подумали, то очень  скоро поняли, что ошиблись, потому что  мгновением позже
Ливингстон  включил  заднюю  передачу,  нажал  на   педаль  газа  и  минивэн
надвинулся   на  ворота,  заставив  изумленных  репортеров,   толпящихся  на
подъездной дорожке, броситься  вправо и  влево.  Ворота распахнулись,  Омари
открывал одну  створку, Джексон  - другую. "Фольксваген" закатился  во двор,
ворота захлопнулись.  Джексон запрыгнул в  кабину,  а Ливингстон  подъехал к
самому  крыльцу,  две нижних  ступеньки даже  остались  под  задним  торцом.
Мустафа,  слуга Джастина, открыл  входную  дверь,  Вудроу  - заднюю  дверцу,
вытолкнул Джастина вперед, выскочил следом за ним. В следующее мгновение они
уже были в холле, а входная дверь за их спинами закрылась.

x x x

   В доме царил  сумрак.  Из уважения  к Тессе,  а может, для того,  чтобы
отгородиться  от   нескромных   взглядов  газетчиков,  слуги  задвинули  все
портьеры.  Трое  мужчин стояли  в холле,  Джастин, Вудроу, Мустафа.  Мустафа
молча  плакал.  Вудроу  различал  перекошенное  лицо,  полоску белых  зубов,
текущие по щекам слезы. Джастин сжимал  плечи Мустафы, успокаивая его. Столь
несвойственная  англичанам демонстрация  чувств со  стороны Джастина удивила
Вудроу,  а  где-то и оскорбила. Джастин прижимал Мустафу к себе, пока сжатые
зубы последнего не упокоились на его плече. Вудроу раздраженно отвернулся. В
коридоре, который вел в помещения для  слуг,  возникли новые тени: однорукий
парнишка  из племени шамба, незаконно проникший в  Кению из Уганды,  его имя
Вудроу никак не мог  запомнить,  законно проникшая в Кению беженка из Южного
Судана,  Эсмеральда, у которой  постоянно возникали  проблемы из-за  мужчин.
Тесса не могла устоять перед  душещипательной историей, а местные законы она
ни в грош не ставила. Иногда ее дом напоминал панафрика
   нский  хостел (13)(12)(12)
для  увечных  и  несчастных. Не  раз  и не два Вудроу  пытался  поговорить с
Джастином на эту тему, но всякий раз натыкался на полное непонимание. Только
Эсмеральда не  плакала. Наоборот, лицо  ее превратилось  в деревянную маску.
Зачастую  белые   ошибочно  предполагали,  что   маска   эта   -   выражение
неблагодарности  или   безразличия.  Вудроу  знал,  что  это   не  так.  Она
свидетельствовала лишь  о знании  жизни,  переполненной горем  и ненавистью,
жизни, в которой люди постоянно убивали  друг друга. Это,  мол, повседневные
реалии, с которыми мы сталкиваемся с рождения, а вы,  вазунгу (13), -
нет.
   Мягко  отстранив Мустафу, Джастин  взял  Эсмеральду за  обе руки, а она
прижалась лбом к  его лбу.  У Вудроу возникло ощущение,  что его допустили в
круг любви,  о которой он  не мог и мечтать. Плакал бы Джума, если бы Глории
перерезали горло?  Черта с два. Эбедьях?  Новая служанка Глории?  Вудроу  не
помнил,  как ее зовут. Джастин прижал к себе угандийского парнишку, погладил
его по щеке,  потом повернулся  спиной ко всем троим, взялся рукой за перила
лестницы, ведущей  на  второй  этаж. На  мгновение превратился  в  глубокого
старика, каким  ему  вскорости суждено  было  стать,  потом  начал  медленно
подниматься по ступеням. Вудроу провожал его взглядом, пока он не скрылся  в
спальне. Туда Вудроу никогда не входил,  но не раз пытался представить себе,
как она выглядит.
   Оставшись один,  Вудроу внутренне  сжался, чувствуя смутную угрозу. Так
случалось  с ним  всякий  раз,  когда он переступал порог ее дома.  Он вдруг
превратился в  деревенского  подростка, попавшего  в большой город. Если это
коктейль-пати, почему я не знаю этих людей? "По какой причине нас пригласили
сюда этим вечером? В какой комнате будет она? Где Блюм? Скорее всего рядом с
ней. Или на кухне, рассказывая истории,  от которых  слуги  покатывались  со
смеху".  Вспомнив о  цели  своего  приезда,  Вудроу  прошел  по  полутемному
коридору к двери в гостиную. Открыл ее. Лезвия  утреннего  солнечного света,
прорубившиеся  сквозь  зазоры между портьерами, освещали  связанные  вручную
инвалидами  щиты,  маски,  коврики  и  покрывала,  которыми  Тесса  оживляла
полученную от государства мебель. И ведь создавала уют! "Такой же камин, как
у нас,  такие  же  стальные  балки, обшитые  деревом, имитирующие дуб старой
Англии. Все, как у нас, только поменьше, потому что детей  у Куэйлов не было
и Джастин занимал более низкую должность. Тогда почем
   у  жилище Тессы всегда  выглядело как настоящий дом, а по нашему  сразу
чувствовалось, что мы - временщики?"
   На середине комнаты он замер, охваченный воспоминаниями. "Здесь я стоял
и  читал  ей мораль, ей, дочери  графини. Рядом с инкрустированным столиком,
который,  по  ее  словам,  очень  любила мать. Я  опирался  на спинку  этого
непрочного стула из атласного дерева и вещал, словно папаша из викторианских
времен. Тесса  стояла у окна, в падавшем сзади солнечном свете ее  платье из
тонкой  хлопчатобумажной  материи  стало  прозрачным.  Знала  ли  она,   что
обращался я к ее обнаженному силуэту? Что, глядя на нее,  я видел мою мечту,
ставшую реальностью, мою девушку на пляже, мою незнакомку в поезде?"
   - Я подумал, что будет лучше, если я  заеду к тебе и все выскажу сам, -
сурово начал он.
   - Почему ты так подумал, Сэнди? - спросила она.
   Одиннадцать утра. Совещание в "канцелярии" закончено, Джастин отправлен
в  Кампалу,  на  трехдневную,  никому  не  нужную  конференцию,  посвященную
вопросам  повышения  эффективности  распределения   гуманитарной  помощи.  Я
приехал по официальному  делу,  но оставил автомобиль на соседней улице, как
чувствующий свою вину любовник, навещающий жену сослуживца.  Господи, как же
она  красива!  И молода!  Какая  у нее высокая,  упругая  грудь. Как  только
Джастин позволяет ей покидать их дом! Большие серые глаза, улыбка, говорящая
о том, что ее обладательница, несмотря на юный возраст, много чего повидала.
Вудроу не видит улыбки, потому что падающий в  окно свет слепит глаза. Но он
слышит ее  в голосе Тессы. Дразнящем,  пьянящем,  аристократическом  голосе.
Который он в любой момент может оживить в памяти. Так же, как  линии талии и
бедер обнаженного силуэта, ее сводящую с ума походку. Неудивительно, что она
и Джастин нашли друг  друга: выходцы из одной конюшни, пусть  их и разделяли
двадцать лет.
   - Тесс, честное слово, так продолжаться не может.
   - Не зови меня Тесс.
   - Почему?
   - Это имя зарезервировано для других.
   "Для кого? - задается вопросом он.  - Для Блюма? Еще для кого-нибудь из
ее  любовников?" Куэйл никогда  не  называл ее  Тесс. Гита,  насколько  знал
Вудроу, тоже.
   - Ты просто не должна так свободно выражать свои взгляды. Свое мнение.
   Следующую  фразу  он приготовил  заранее. Речь в  ней  шла  о том,  как
положено  вести себя жене  дипломата, в чем она должна видеть  свой долг. Но
ему  не  удается  произнести ее  до конца. Слово "долг" вызывает  мгновенную
ответную реакцию.
   - Сэнди, мой долг - это Африка. А твой? Он удивлен, что должен отвечать
не только ей, но и себе.
   - Мой долг - служить своей  стране,  пусть  это  и звучит  помпезно.  И
Джастина тоже. Выполнять задачи, поставленные Министерством  иностранных дел
и послом. Я ответил на твой вопрос?
   - Ты знаешь, что нет. Совсем не ответил. Я спрашивала совсем о другом.
   - Что-то я тебя не понимаю.
   -  Я  думала,  ты  можешь прийти, чтобы  поговорить о  тех  документах,
которые я тебе передала.
   -  Нет,  Тесса,  разумеется,  нет.  Я  пришел, чтобы попросить  тебя не
рассказывать всем и  каждому Тому,  Дику и Гарри  об  ошибках и неправильных
действиях  правительства  президента  Мои. Я  пришел,  чтобы  попросить тебя
играть  за  команду, вместо  того чтобы... ты знаешь,  о  чем речь, -  грубо
закончил он.
   Говорил  бы я с  ней  так сурово, если  бы  знал,  что  она  беременна?
Наверное,  смягчил бы тон.  Но  поговорил бы обязательно.  Гадал  я  о  том,
беременна ли она,  когда пытался не замечать  ее обнаженного силуэта? Нет. Я
ужасно ее хотел, и  она могла это понять  по моему изменившемуся голосу и по
неестественности движений.
   -  Сие означает,  что ты их  не  прочитал?  - Она определенно старалась
свести  разговор  исключительно к  содержанию  документов. -  Ты собираешься
сказать, что у тебя не нашлось времени.
   - Разумеется, я их прочитал.
   - И какие мысли возникли у тебя после того, как ты их прочитал, Сэнди?
   - Я не нашел  в них ничего такого, чего бы  не  знал раньше, а что-либо
изменить я не в силах.
   -  Такой ответ  характеризует  тебя не  с  лучшей стороны, Сэнди. Более
того, свидетельствует о малодушии. Почему ты не можешь ничего сделать?
   - Потому  что мы - дипломаты, а не полисмены, Тесса, - Вудроу ненавидел
свой голос. - Ты говоришь  мне, что государство Мои насквозь коррумпировано.
Я  никогда в этом  не сомневался. Страна умирает, она обанкротилась, все, от
организации  туризма  до  заботы   о  диких  животных,  от   образования  до
транспорта, от  системы  социального обеспечения  до  средств  коммуникации,
разваливается  из-за воровства, некомпетентности, пренебрежения к исполнению
обязанностей.  Точно  подмечено.  Ты  говоришь,  что  министры  и  чиновники
грузовиками  воруют продукты и  медикаменты,  предназначенные  голодающим  и
больным  беженцам, иногда проделывая  это по  договоренности  с сотрудниками
агентств,  занимающихся   распределением  гуманитарной  помощи.  Разумеется,
воруют.  Расходы  на здравоохранение  в  Кении  составляют пять  долларов на
человека, и это до того, как все чиновники, сверху донизу, урвут свой кусок.
Полиция избивает тех, кто  по глупости привлекает к этим  вопросам  внимание
общественности. Тоже правда. Ты изучала их методы. Говоришь, что
   они  используют водную пытку.  Держат людей в воде, потом избивают,  но
следов не остается.  Ты права. Они избивают. Всех, кто попадет под руку, без
разбора. А  мы не протестуем.  Они  также  сдают  оружие  в  аренду знакомым
бандитам, с  условием, что те вернут его  до восхода  солнца, иначе о залоге
придется  забыть.  Посол разделяет  твое  возмущение, но  мы не  протестуем.
Почему  нет?  Потому что находимся здесь, и  слава богу, чтобы  представлять
свою страну,  а  не  их.  В  Кении  живет  тридцать  пять  тысяч  британцев,
родившихся на  этой  земле, и  их существование  целиком  зависит от прихоти
президента Мои. Посол здесь не для того, чтобы усложнять им жизнь.
   -  И  еще  вы  представляете  интересы британского  бизнеса,  -  игриво
напомнила она.
   - Это не грех, Тесса, - он старался отвести взгляд от ее манящей груди.
-  Коммерция  -  не грех.  Торговля  с  развивающимися  странами - не  грех.
Торговля,  между  прочим,  и помогает  им  развиваться.  Торговля  оставляет
надежду на реформы. Те реформы, к которым мы стремимся. Торговля приводит их
в  современный мир.  Позволяет  нам  помочь им. Как  мы  можем помочь бедной
стране, если мы сами не будем богаты?
   - Чушь собачья.
   - Не понял?
   -  Лицемерная,  чистейшая,  напыщенная собачья  чушь, если  тебе  нужна
развернутая характеристика, которой  потчует  всех  Министерство иностранных
дел вообще и Пеллегрин в частности.  Оглянись вокруг. От торговли бедные  не
становятся богаче.  Прибыли не идут на реформы. Они идут на подкуп продажных
государственных чиновников и на пополнение счетов в швейцарских банках.
   - Я абсолютно не согласен с такой... Но Тесса прервала его:
   - Значит, в архив и забыть. Так? Никаких действий в настоящий момент не
предпринимать. И  подпись: Сэнди. Великолепно. Прародительница демократии  в
очередной раз показывает себя лицемерной лгуньей, проповедуя свободу и права
человека для всех,  кроме тех мест, где  у нее есть  возможность  заработать
бабки!
   - Это несправедливо!  Да, приспешники Мои - преступники, и старик будет
править до ближайших выборов, то есть еще пару лет. Но нельзя все рисовать в
черных  красках.  Слово,  сказанное  в  нужное   ухо,  коллективное  решение
стран-доноров о  прекращении  помощи, тихая дипломатия приносят результат. И
Ричард  Лики вошел в  состав кабинета,  чтобы поставить  заслон  коррупции и
убедить  доноров, что  их помощь  больше не пойдет на обогащение  ближайшего
круга Мои, - он почувствовал, что чуть  ли не цитирует депеши, приходящие из
Форин-оффис.  Хуже того,  она  тоже  это почувствовала, потому  что  ее губы
разошлись  в широкой усмешке. - Настоящее  у Кении,  конечно, не очень, но у
нее есть будущее, - оптимистично добавил он. И замолчал, в надежде, что  она
то ли знаком,  то  ли словом покажет: да, они  движутся  к  некоему  подобию
перемирия.
   Но  Тесса, он вспомнит это  позже, не годится в миротворцы, так же, как
ее ближайшая подруга Гита. По молодости они еще верят в существование такого
понятия, как простые истины.
   -  В документах, которые я тебе передала, есть  фамилии, даты и  номера
банковских счетов, - гнет  она свою линию. - Компромат  собран на конкретных
министров. Может,  об этом тоже  стоит шепнуть в  нужное ухо?  Или никто  не
будет слушать?
   - Тесса.
   Она уходила от него, хотя он пришел, чтобы быть к ней ближе.
   - Сэнди.
   - Твоя  позиция мне  понятна. Я  тебя слышу.  Но,  ради  бога,  во  имя
благоразумия, не можешь же ты серьезно  предполагать, что высокопоставленный
чиновник,  в  нашем  случае Бернард  Пеллегрин,  начнет охоту  на  ведьм,  в
качестве   которых   выступят   поименованные   тобою   министры  кенийского
правительства! Кстати, и мы, британцы, не сумели полностью изжить коррупцию.
Так что, посол Кении в Лондоне должен указывать нам,  каким образом очистить
наши ряды?
   -  Все это  - жалкие  отговорки, и ты  это знаешь, -  сверкнула глазами
Тесса.
   Он не замечает появления Мустафы. Тот входит бесшумно,  ставит на ковер
между ними маленький столик, с серебряным подносом,  серебряным кофейником и
серебряной вазочкой (сервиз принадлежал  ее  матери),  наполненной  песочным
печеньем.  Смена декораций стимулирует воображение  Тессы, в своем поведении
не чуждой театральности. Она опускается на колени у столика, разводит плечи,
выпячивает грудь так, что платье едва не лопается, и перемежает речь колкими
вопросами о его вкусах.
   - Тебе черный, Сэнди, или с капелькой  сливок... я забыла, - спрашивает
она  с насмешкой в голосе. - Такая уж у нас фарисейская жизнь, - говорит она
ему. -  За  нашей дверью  континент  гибнет,  а  мы стоим, на ногах  или  на
коленях, у столика, пьем кофе с  серебряного подноса, тогда как совсем рядом
голодают дети, умирают больные, а  продажные политики грабят  нацию, которая
их  и избирала. Охота  на ведьм, твои слова, прекрасное начало. Назовите их,
заклеймите  позором,  отрубите  им  головы,  выставьте  их  на  кольях   над
городскими воротами,  говорю  я.  Беда в том, что толку от этого нет. Газеты
Найроби каждый год публикуют "Список позора", и всякий раз в  нем фигурируют
одни и те же кенийские политики. Никто не уволен, никого не волокут в суд. -
Она  протягивает ему  полную чашку, для этого приподнимается  с  колен. - Но
тебя это не волнует, не так ли? Ты выступаешь за статус-кво. Ты принял такое
решение.  На тебя  никто  не  давил,  Оно  твое.  Твое, Сэнди. Как-то раз ты
посмотрел на свое отражение в зеркале
   и подумал:  "Привет,  я, отныне я  принимаю мир таким, как он  есть.  Я
делаю все, что  могу, для Британии, и называю  это своим  долгом. И неважно,
что долг этот  включает в себя  и  поддержку одного из самых  отвратительных
правительств на этом свете. Я все равно буду его выполнять. - Она предлагает
ему  сахар.  Он   молча  отказывается.  -  Так  что,  боюсь,  нам  не  найти
взаимопонимания, не так ли? Я хочу высказывать свое мнение. Ты хочешь, чтобы
я  зарыла  голову в  песок,  радом с твоей.  Женщина  и  мужчина  по-разному
понимают свой долг. Обычное дело.
   - А Джастин? -  спрашивает Вудроу, разыгрывая последнюю карту и заранее
зная, что это не козырной туз. - Как он вписывается в этот расклад?
   Тесса замирает, чувствуя ловушку.
   - Джастин - это Джастин, - устало отвечает она. - Он сделал свой выбор,
как я - свой.
   -  А Блюм, полагаю, это  Блюм! - фыркает Вудроу. Движимый  ревностью  и
злостью,  он таки  произносит  фамилию, хотя  давал себе зарок  обойтись без
этого. Она же не раскрывает рта, ждет,  чтобы он  показал  себя  еще большим
дураком. Что  он и делает. Без малейшей запинки. - Ты не думаешь, к примеру,
что ставишь под угрозу карьеру Джастина? - осведомляется он.
   - Поэтому ты и пришел ко мне?
   - Главным образом да.
   - Я-то думала, что ты  пришел, чтобы спасти  меня от меня самой. Теперь
выясняется, что ты пришел спасать  от меня Джастина. Как благородно с  твоей
стороны.
   - Я полагал, что интересы Джастина не расходятся с твоими.
   Резкий, невеселый смех, ее злоба возвращается. Но, в отличие от Вудроу,
Тесса не теряет самоконтроля.
   - Святой боже,  Сэнди, ты, должно быть, единственный человек в Найроби,
который  может  себе такое представить! -  Она встает,  игра  окончена. -  Я
думаю, тебе  лучше  уйти.  Люди начнут говорить  о нас.  Я  больше  не  буду
посылать тебе никаких документов, надеюсь,  тебя это обрадует.  Мы не  можем
допустить, чтобы ты  потерял благорасположение посла, не так ли? А не  то ты
можешь остаться без повышения...
   Прокручивая  в  памяти  эту  сцену,  как  он прокручивал  ее двенадцать
последних месяцев, вновь испытывая унижение и  раздражение,  чувствуя спиной
тот презрительный взгляд,  которым она его проводила,  Вудроу выдвинул  ящик
инкрустированного  столика, который так любила мать Тессы, и  сунул  в  него
руку, чтобы выгрести все  содержимое. "Я напился,  я  обезумел, - говорил он
себе, объясняя  тот поступок. - Я  хотел совершить что-то отчаянное. Пытался
обрушить крышу над головой, чтобы увидеть чистое небо".
   Один листок бумаги, более  ничего  он не просил  у судьбы,  лихорадочно
обшаривая  ящики и полки,  один  синий  листок издательства Ее Величества (14), с несколькими строчками, написанными на одной стороне,
его  почерком, смысл которых отступал от исповедуемого им правила: " С одной
стороны,  все обстоит именно так, но,  с  другой, я ничем не могу помочь". И
подписал он эти строчки не "С" или "СВ", а "Сэнди Вудроу", большими буквами,
чтобы показать всему миру  и Тессе Куэйл, что на пять минут,  проведенных  в
кабинете,  когда перед  глазами стоял  ее обнаженный  силуэт,  а  содержимое
большого стакана с виски уже перекочевало в желудок, у некоего Сэнди Вудроу,
главы  "канцелярии"  британского  посольства в Найроби,  снесло башню, и  он
рискнул карьерой, женой  и  детьми в обреченной на неудачу  попытке сблизить
свою жизнь и свои чувства.
   И,  написав то,  что  написал, вложил листок в конверт  Ее Величества и
запечатал его, смочив клей слюной с  привкусом виски.  Аккуратно вывел адрес
и, игнорируя все внутренние голоса, предлагающие подождать час, день, жизнь,
вновь наполнить стакан виски, попроситься  в отпуск, в самом крайнем  случае
отправить   письмо  утром,  проспавшись,  отнес  конверт   в  комнату  писем
посольства,  где клерк из  местных, кикуйю по имени Джомо, названный в честь
великого  Кениаты,  не  удосужившись  спросить, а почему глава  "канцелярии"
посылает письмо с пометкой "личное" обнаженному силуэту молодой жены коллеги
и  подчиненного,  бросил  его  в  большой  мешок   с  маркировкой:  "МЕСТНАЯ
НЕСЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА" и подобострастно проворковал в удаляющуюся спину: "До
свидания, мистер Вудроу".

x x x

   Старые рождественские открытки.
   Старые приглашения,  помеченные  крестом,  то есть  "нет", поставленным
рукой Тессы. И другие, с более эмоциональной пометкой: "Никогда".
   Открытка с наилучшими пожеланиями от Гиты Пирсон, с индийскими птичками
на оборотной стороне.
   Кусок ленты, пробка от бутылки,  схваченные  большой  скрепкой визитные
карточки дипломатов.
   Но не единственный синий листок с торжествующей записью: "Я