тельное  расследование  не   привело   бы  ни  к  каким
результатам и лишь ухудшило бы наши отношения с правительством Кении.
   - Вы познакомили Тессу с ответом: ничего не предпринимать?
   - В общих словах.
   - И что вы ей сказали? - спросила Лесли.
   - Я сказал то, что  считал  наиболее приемлемым, учитывая ее состояние:
смерть ребенка, значимость, которую она придавала документам.
   Лесли выключила диктофон, начала собирать блокноты.
   -  То есть сочли, что  ложь наиболее приемлема для нее,  сэр? По вашему
разумению?
   - Лондон взял расследование на себя. Принял определенные меры.
   На  какое-то  мгновение  Вудроу поверил, что  допрос  закончен. Но  Роб
придерживался иного мнения.
   - Еще один момент, мистер Вудроу, если вы не возражаете. "Белл,  Баркер
и Бенджамин". Более известные как "Три Биз" (25).
   На лице Вудроу не дрогнул ни единый мускул.
   - Реклама  по всему  городу. "Три Биз" работают на Африку". "Жужжат для
меня, сладенький! Я люблю "Три Биз". Штаб-квартира на этой же улице. Большое
новое стеклянное здание. Выглядит как Далек (26).
   - При чем тут они?
   - Прошлым вечером мы нарисовали профиль компании, не так ли, Лес? Очень
любопытная контора, вы, должно  быть,  об этом и не знаете. Везде у них есть
своя  доля.  Отели, туристические  агентства,  газеты,  страховые  компании,
банки, месторождения золота, угля, меди, импорт легковых автомобилей, судов,
грузовиков... я могу продолжать до  бесконечности. Плюс лекарства. "Три Биз"
жужжат для  вашего здоровья".  Этот рекламный щит мы  увидели,  когда  ехали
сюда, не так ли, Лес?
   - Совсем рядом с посольством, - подтвердила Лес.
   - И  они  на  короткой ноге с ближайшим окружением  Мои, насколько  нам
известно. Частные самолеты, длинноногие девицы в любом количестве.
   - Полагаю, за этим последует какой-то вывод.
   - Да нет.  Мне просто хотелось видеть выражение вашего лица,  когда я о
них упомянул. Вы доставили  мне такое  удовольствие. Благодарим  вас за ваше
долготерпение.
   Лесли  все  собирала  свою  сумку.  Если  судить  по  ее  реакции,  она
пропускала мужской разговор мимо ушей.
   - Таких, как  вы, следует останавливать, -  вдруг сказала она,  покачав
головой.  - Вы думаете, что решаете мировые проблемы, но в  действительности
сами являетесь проблемой для мира.
   - Она говорит, что вы гребаный лжец, - пояснил Роб.
   На этот  раз Вудроу  не стал провожать их до  двери.  Остался  на своем
посту за столом, вслушиваясь в удаляющиеся шаги своих гостей, потом позвонил
дежурному и попросил, самым небрежным тоном, сообщить ему, когда эти господа
покинут  посольство.  Узнав,  что  покинули,  незамедлительно  направился  в
кабинет Коулриджа. Он знал,  что в данный  момент посла на месте нет, потому
что с  самого утра Коулридж поехал  на  встречу с министром  иностранных дел
Кении. Милдрен, расслабившись, с кем-то болтал по внутреннему телефону.
   - Это срочно, - бросил Вудроу, показывая Милдрену, что он, в отличие от
секретаря, не тратит рабочее время на пустопорожние разговоры.
   Сев  за стол Коулриджа, Вудроу наблюдал, как Милдрен достает из личного
сейфа  посла  белую  ромбовидную  пластину-ключ и  недовольно вставляет ее в
телефонный аппарат спецсвязи.
   -  С  кем хотите поговорить?  - с  наглостью,  свойственной секретарям,
спросил Милдрен.
   - Вон отсюда! - ответствовал  Вудроу. И, как  только  за  ним закрылась
дверь, набрал прямой номер сэра Бернарда Пеллегрина.

x x x

   Они  сидели на веранде, двое коллег-дипломатов,  после  плотного  обеда
наслаждающихся перед сном капелькой коньяка. Глория осталась в гостиной.
   -  То,  что  я  сейчас скажу, ужасно, Джастин, - начал  Вудроу, -  но я
вынужден это  сказать. Велика  вероятность того, что  ее  изнасиловали.  Мне
очень, очень жаль. И ее, и тебя.
   И  Вудроу действительно сожалел,  не мог не сожалеть. По-другому и быть
не могло,
   -  Конечно,  официальных  результатов   вскрытия  еще  нет,  информация
предварительная,  - продолжал  он, избегая взгляда Джастина. - Но сомнений у
них практически нет, - он решил чуть подсластить пилюлю. - Полиция полагает,
что  теперь  у   них  хотя  бы  есть  мотив.  Им  это  поможет  в  раскрытии
преступления, пусть пока у них нет даже подозреваемых.
   Джастин замер,  обеими руками  вцепившись в  бокал  для коньяка, держал
его, словно врученный ему кубок.
   - Только вероятность? -  наконец вымолвил он. -  Это очень странно. Как
такое может быть?
   Вудроу и  представить себе не мог, что его  вновь будут допрашивать, но
почему-то,  объяснить  он не  мог, вопросы Джастина  порадовали его.  В него
словно вселился дьявол.
   -  Ну, очевидно, они должны спросить себя, не  имело  ли места обоюдное
согласие. Таков порядок.
   - Согласие кого с кем? - в недоумении спросил Джастин.
   -  Ну, того... кого  они имеют в  виду. Не можем же мы брать на себя их
обязанности, не так ли?
   - Нет. Не можем. Тебе крепко достается, Сэнди. Вся грязная работа легла
на тебя.  А теперь, полагаю,  нам надо вернуться к  Глории. Как благоразумно
она поступила, оставив нас  вдвоем. Ее светлая  английская кожа не выдержала
бы контакта с царством африканских насекомых. - Он поднялся, открыл дверь. -
Глория, дорогая, мы совсем про тебя забыли.


Глава 6

   Джастин Куэйл похоронил свою убиенную жену  на  прекрасном  африканском
кладбище, которое  называлось Лангата,  под палисандровым  деревом, между ее
мертворожденным сыном  Гартом  и  пятилетним  мальчиком-кикуйю,  за  которым
приглядывал отлитый из пластмассы коленопреклоненный ангел со щитом. Надпись
на  щите сообщала о том, что  мальчик присоединился  к святым.  Чуть  дальше
лежал Горацио Джон Уильяме  из  Дорсета,  покоящийся с  богом, у ног Тессы -
Миранда  К.  Соупер, вечно любимая. Но Гарт и маленький африканский мальчик,
Гитау  Каранджа,  стали ее ближайшими соседями.  Тесса легла с ними плечом к
плечу, как хотел Джастин и чего, затратив немало его денег, добилась Глория.
Во время церемонии Джастин стоял  отдельно от всех, с могилой Тессы по левую
руку, Гарта - по правую. Вудроу и Глория держались в двух шагах позади, хотя
раньше все время  находились рядом,  чтобы поддержать и хоть как-то прикрыть
его  от репортеров и  фотокоров,  которые прежде  всего старались  выполнить
профессиональный долг и донести до своих
   читателей  комментарии и фотографии "рогатого"  английского дипломата и
несостоявшегося отца, убитая  жена которого выносила  (это уже из таблоидов)
ребенка своего африканского любовника. Конечно же, в объективы фотоаппаратов
попала и могила Гарта.
   В стороне от четы Вудроу стояла Гита Пирсон, в сари, наклонив голову  и
в печали сцепив  руки перед  собой. Позади нее -  смертельно  бледный Портер
Коулридж и  его жена Вероника, и Вудроу показалось, что они словно оберегают
Гиту, как оберегали бы свою дочь Рози.
   Кладбище  Лангата  -  большой  участок  высокой  травы, красной глины и
цветущих   декоративных   деревьев,   одновременно   грустных   и   веселых,
расположенный в двух милях от городского центра,  вплотную  к Кибере, одному
из   самых  больших  трущобных  районов  Найроби.  Над  жестяными  лачугами,
налезающими друг на друга и жмущимися к берегу реки, постоянно висит  облако
дыма и пыли. Население  Киберы составляет  полмиллиона человек  и непрерывно
растет.  Чего в Кибере хватает, так это мусора: пустых пластиковых  бутылок,
старой рваной одежды, банановых и апельсиновых шкурок, вылущенных кукурузных
початков и  прочих  отходов,  которые  город  отправляет на  свалку.  Дорога
отделяет  кладбище от обшарпанных зданий Кенийского управления по  туризму и
входных  ворот в  Найробийский зоопарк.  За  зоопарком  расположен  аэропорт
Уилсона, старейший в Кении.
   И чета Вудроу, и многие из тех, кто  пришел проводить Тессу в последний
путь,  увидели  в  спокойствии Джастина  не  только  героизм,  но  и  что-то
зловещее. Он, похоже, прощался  не только  с  Тессой,  но  и с  карьерой,  с
Найроби,   с   мертворожденным   сыном,    с   прежней   жизнью.   Об   этом
свидетельствовало  его  стремление  подойти как можно ближе к краю могилы. И
поневоле  напрашивалась мысль, что  Джастин, которого они  знали, по большей
части,  а  то и совсем,  уходил вместе с Тессой. Из всех  присутствующих  на
похоронах  лишь  один  человек  удостоился   особого   внимания  Вудроу.  Не
священник,  не  застывшая, как статуя, Гита Пирсон, не  бледный  и печальный
Портер Коулридж, посол Ее  Величества, не фотокоры, отталкивающие друг друга
с тем,  чтобы найти лучший ракурс, не большезубые английские жены, скорбящие
о  своей ушедшей сестре, чью  судьбу они могли разделить в любой  момент, не
десяток  разъевшихся  кенийских  полицейских,  лениво  поправляющих  кожаные
ремни.
   Киоко. Тот самый мальчик, что сидел  на  полу в палате Тессы в больнице
Ухуру и наблюдал, как умирает его сестра; который  десять часов шел от своей
деревни, чтобы  быть  рядом  с  сестрой  в  ее  последний миг на этом свете;
который отшагал еще десять часов, чтобы сегодня быть рядом с Тессой. Джастин
и Киоко  увидели друг друга одновременно. Их взгляды  встретились и долго не
расходились. Вудроу заметил, что Киоко был самым молодым из всех, кто пришел
на  кладбище:  Джастин  настоятельно  просил,  чтобы  детей  на похороны  не
приводили.
   Похоронный  кортеж  Тессы медленно прополз мимо  белых  ворот кладбища.
Гигантские кактусы, следы от колес в  красной глине, тихие продавцы бананов,
воды и мороженого выстроились вдоль тропы к ее могиле. Священник был черен и
стар. Вудроу вспомнил, что пожимал ему руку на одной из вечеринок Тессы. Но,
пусть  священник истово любил Тессу и абсолютно верил в загробную жизнь,  не
приходилось   удивляться  тому,  что  из-за  рева  городского  и  воздушного
транспорта,  не упоминая о других  похоронах,  духовной  музыки, гремящей  с
грузовиков, голосов других  священников,  усиленных мегафонами, редкое слово
святого человека долетало до слушателей. Вот и Джастин если что и слышал, то
не подавал вида. Мрачный, как туча, в темном двубортном костюме, который  он
надел  по  этому печальному поводу, он не отрывал взгляда от Киоко. Мальчик,
как  и  Джастин, стоял  отдельно  от  остальных,  на  длинных,  тощих ногах,
поникнув головой, с висящими, словно плети, руками.
   Последнее  путешествие Тессы  оказалось  не таким  уж  гладким,  но  ни
Вудроу, ни  Глория, пожалуй, и  не хотели,  чтобы  это  событие ничем им  не
запомнилось. Оба  молчаливо  полагали,  что и здесь  не  должно обойтись без
непредсказуемости,  свойственной  всей ее жизни.  В доме  Вудроу  в тот день
встали  рано, хотя  причин для раннего подъема  не было  никаких, разве  что
Глория  глубокой   ночью  вспомнила  об  отсутствии  у  нее  темной  шляпки.
Телефонный звонок на рассвете позволил выяснить, что у Элен их две, но обе в
стиле ретро, из двадцатых годов, чем-то  напоминающие шлемы летчиков. Глория
пожелала взглянуть на одну из них, и вскоре "Мерседес" греческого посольства
доставил  черную  шляпку  в   пластмассовом  контейнере   от  "Харродза"  (27). Шляпку Глория возвратила, отдав  предпочтение  черному
кружевному  шарфу  матери,  который  могла накинуть, как  мантилью.  В конце
концов, указала она, Тесса была наполовину итальянкой.
   - Это же Испания, дорогая, - возразила Элен.
   - Отнюдь, -  стояла  на своем Глория. - В "Телеграф"  написали,  что ее
мать - тосканская графиня.
   - Я  про мантилью, дорогая, -  терпеливо поправила ее Элен. - Боюсь, их
носят в Испании, а не в Италии.
   - Все  равно ее  мать была чертовой  итальянкой, -  фыркнула  Глория...
чтобы  перезвонить  через пять  минут и извиниться,  списав взрыв  эмоций на
напряжение.
   Потом мальчики Вудроу отправились в школу, сам Вудроу - в посольство, а
Джастин, в темном костюме и при галстуке, болтался в столовой, твердя о том,
что  ему нужны  цветы. Не  из сада  Глории, а  из  его собственного.  Желтые
пахучие  фризии, которые он выращивал для Тессы круглый год и которые всегда
ждали  ее в гостиной, когда она возвращалась из поездок. Он хотел, чтобы  на
гробе Тессы лежали  как  минимум две  дюжины фризии. Дебаты  о  том, как  их
добыть,  прервал  звонок  из  найробийской газеты, собирающейся опубликовать
сообщение о том, что тело  Блюма найдено в  русле  сухой  реки  в пятидесяти
милях к востоку  от  озера Туркана. Редактор  спрашивал, знают ли об этом  в
посольстве. "Без комментариев!" - рявкнула  Глория, швырнув трубку на рычаг.
Но разволновалась и никак не могла решить, сказать ли об этом Джастину сразу
или  после  похорон. Несколько успокоил  ее звонок  от Милдрена, раздавшийся
пять  минут спустя.  Он  сказал,  что Вудроу сейчас на совещании, а слухи  о
найденном теле Блюма не подтвердились: тело, котор
   ое  какие-то   сомалийские  бандиты  хотели  продать  за  десять  тысяч
долларов, пролежало в песке сто, а может, и тысячу лет, и не затруднит ли ее
подозвать к телефону Джастина?
   Глория подвела Джастина к телефону и оставалась рядом, пока он говорил:
"Да...  Меня  это  устроит...  Вы  очень  добры...  Я,  конечно  же,   успею
подготовиться...  Нет,  благодарю вас... Не надо встречать меня  по прибытии
(этим он совсем заинтриговал Глорию). Я сам обо всем  договорюсь". А положив
трубку, Джастин попросил разрешения, очень уж подчеркнуто, учитывая все, что
она для него сделала, остаться в  столовой  одному, чтобы  позвонить  своему
адвокату  в  Лондон.  В  последние  дни он  проделывал  подобное дважды,  не
посвящая Глорию в  подробности  этих  переговоров.  Естественно, она тут  же
выполнила  его просьбу, вышла из столовой, чтобы занять место у раздаточного
окна  на  кухне,  но  обнаружила  там  убитого  горем  Мустафу,  который  по
собственной  инициативе  принес  корзину  желтых  фризий,  сорванных в  саду
Джастина. Обрадованная  тем,  что у  нее  появился достойный предлог, Глория
вернулась  в столовую, надеясь ухватить хотя бы часть разговора, но Джастин,
когда она открыла дверь, уже клал трубку на рычаг.
   И  внезапно,  хотя  времени  прошло не так уж  и  много, начался жуткий
цейтнот. Глория успела одеться, но не накрасилась, никто ничего не поел, про
ленч все как-то забыли, Вудроу ждал на подъездной дорожке  в "Фольксвагене",
Джастин с охапкой  фризий стоял в прихожей, Джума совал всем под нос тарелку
с сэндвичами  с сыром, а Глория никак не могла  решить, завязать ли мантилью
под подбородком или набросить концы на плечи, как делала ее мать.
   Устроившись на заднем сиденье минивэна между Джастином и Вудроу, Глория
наконец-то призналась себе в том, о чем Элен твердила ей несколько дней: она
по уши влюбилась в Джастина. Такого не случалось с ней уже бог знает сколько
лет,  и сама  мысль  о его  возможном отъезде причиняла жуткую боль.  Но,  с
другой стороны, как Элен и указывала, с отбытием Джастина у нее  определенно
прояснится   в   голове  и   она  сможет  нормально   выполнять  супружеские
обязанности.  А если  вдруг возникнет ощущение, что разлука только усиливает
тоску,  резонно заметила Элен,  на  этот  счет  Глория всегда  могла  что-то
предпринять по приезде в Лондон.
   По  пути  через город  Глории  показалось, что колдобин  на  дорогах  в
последнее  время заметно прибавилось, и она очень уж отчетливо ощущала тепло
бедра  Джастина,  прижатого   к  ее  бедру.  Поэтому,  когда   "Фольксваген"
остановился  у похоронного  бюро, в горле Глории  уже стоял комок, платочек,
который  она сжимала в  ладони, намок  от пота, и она более не  знала, с кем
прощается,  Тессой или  Джастином. Дверцы  открыли снаружи, Вудроу и Джастин
выпрыгнули  из  кабины,  оставив ее  на  заднем сиденье одну,  в компании  с
Ливингстоном за  рулем. "Журналистов нет", - с облегчением отметила она, изо
всех сил стараясь взять себя в руки. Или пока нет. Через ветровое стекло она
наблюдала,  как   двое  ее  мужчин   поднимаются  по  ступеням  одноэтажного
гранитного здания, в свесах крыши которого чувствовалось влияние тюдоровской
эпохи. Джастин, в идеально сшитом костюме, с аккуратно причесанными черными,
тронутыми сединой волосами,  хотя  она никогда не  видела  его  с расческой,
сжимая в руках фризии, шагал походкой кавалерийского офицера,
   чуть  выставив  правое  плечо  вперед.  "Почему  теперь Джастин  всегда
первый,  а Сэнди плетется в кильватере? Почему в  последние  дни в поведении
Сэнди столько раболепия, почему он так  похож на вышколенного  дворецкого? -
печально спрашивала она себя. - Пора  и ему купить  новый костюм. В этом, из
саржи, его могут принять за частного детектива". Они исчезли в холле.
   - Надо подписать бумаги, - командным голосом  сообщил ей Сэнди,  прежде
чем  спрыгнуть с заднего сиденья. - Разрешение на предание тела  земле и все
такое.
   "Почему он вдруг  повел себя  так,  словно мое место  на кухне?  Или он
забыл,  что  именно я устраивала эти  чертовы похороны?"  У бокового входа в
похоронное бюро собрались  одетые в черное носильщики. Ворота открылись,  из
них выкатился черный катафалк, с надписью "КАТАФАЛК", белыми буквами высотой
в   фут,   на  борту.  Меж  черных   пиджаков   мелькнули  светло-коричневое
полированное дерево и желтые фризии, и гроб исчез  в чреве катафалка. Должно
быть,  они скотчем закрепили цветы  на крышке,  иначе  как  фризии  могли бы
удержаться на ней?  Джастин все продумал. Катафалк выехал на дорогу, увозя и
гроб, и носильщиков. Глория всхлипнула. Потом высморкалась.
   - Это ужасно,  мадам,  - с переднего сиденья откликнулся Ливингстон.  -
Просто ужасно.
   -  Именно так, Ливингстон, - ответила Глория, довольная тем, что есть с
кем перекинуться  словом.  "Скоро  на  тебя  будут  смотреть  десятки  глаз,
женщина,  -  строго  напомнила она себе.  - Пора взбодриться и являть  собой
пример". Задние дверцы раскрылись.
   -  Все в порядке, девушка? - спросил Вудроу, усаживаясь рядом. - Они  -
молодцы, не так ли, Джастин? Такие участливые и настоящие профессионалы.
   "Не смей называть меня девушкой",  - в  ярости ответила  Глория, но  не
вслух.

x x x

   Войдя  в церковь Святого Андрея, Вудроу оглядел присутствующих. Бледные
Коулриджи,  за ними Донохью и  его странная жена Мод, которая  выглядела как
бывшая  хористка  "Гейети" (28), переживающая  не  лучшие
времена, рядом -  Милдрен, он же Милдред, и худосочная блондинка,  с которой
он,  по разговорам, делил квартиру. Присутствовали, разумеется, чуть ли не в
полном составе и члены  "Мутайга-клаб". По  другую  сторону  прохода  Вудроу
увидел  десант сотрудников "Мировой продовольственной программы" и еще один,
африканских  женщин,  частью  в  шляпках,  частью  в   джинсах,  но   все  с
воинственным блеском в глазах, фирменным знаком радикальных друзей Тессы. За
ними стояла горстка печальных молодых людей и  женщин, первые - с  ухоженной
трехдневной  щетиной,  вторые с покрытыми головами. Вудроу,  после короткого
раздумья,  пришел   к  выводу,  что  они  работали  в  той  же   бельгийской
организации, что  и  Блюм. "Появятся ли они здесь неделю спустя, когда будут
отпевать Блюма", - со злостью подумал он. К ним же жались с
   луги Куэйлов, незаконным  путем проникшие в Кению.  Мустафа, Эсмеральда
из Южного Судана, однорукий угандиец, имени  которого  Вудроу  не  знал. А в
первом ряду,  горой возвышаясь над  своим субтильным маленьким мужем, стояла
разряженная,  с  волосами  морковного  цвета,   "дорогая  Элен",  сверкающая
бабушкиными драгоценностями.
   - Как,  по-твоему,  дорогая, надевать мне  драгоценности  или это будет
чересчур?  -  пожелала  она  узнать  у Глории  в  восемь  утра. Та,  не  без
злорадства, посоветовала не скромничать.
   - На других женщинах, честно, Эл, они бы, возможно, не смотрелись, но к
твоим волосам, дорогая, очень даже пойдут.
   "И  ни одного полицейского, -  с  удовлетворением  отметил Вудроу, - ни
кенийского,  ни  английского. Бернард Пеллегрин  дернул  за  нужные ниточки?
Скорее да, чем нет".
   Вудроу бросил еще  один взгляд на Коулриджа. На его смертельно