олно крокодилов, так  что избавиться от тела
Арнольда - пара пустяков. Плюс светящее вам очень неплохое наследство, вот и
второй, не менее важный мотив.
   Они  не  сводят с него глаз, он это заметил, в надежде увидеть признаки
вины или невиновности,  ярости или отчаяния, признаки чего угодно, но усилия
их пропадают даром, потому что, в отличие  от Вудроу, Джастин поначалу никак
не реагирует на слова Лесли. Сидит печальный, задумчивый, ушедший в себя, на
стуле Вудроу, упираясь в стол  подушечками пальцев, словно только что сыграл
какое-то музыкальное  произведение  и теперь  слушает,  как  тают  последние
звуки. Обвинение Лесли не находит ответной реакции в его внутреннем мире.
   - Насколько  я понял из  того немногого,  что сообщил мне Вудроу о ходе
вашего расследования, - отвечает Джастин, более похожий на теоретика, чем на
скорбящего  мужа, - ранее вы исходили из  того, что это случайное убийство -
не спланированное заранее.
   - Вудроу битком набит  дерьмом,  - говорит Роб, очень тихо,  чтобы  его
слова не долетели до ушей хозяйки.
   Диктофона на столе еще нет. Блокноты  лежат в сумке Лесли. Никто никуда
не  торопится,  разговор  неформальный. Глория  принесла  поднос  с  чаем и,
рассказав о недавних шалостях ее бультерьера, с неохотой удалилась.
   -  Мы нашли следы второго автомобиля, припаркованного  в пяти милях  от
места преступления, - объясняет Лесли. - Он стоял в ложбине к юго-западу. Мы
нашли масляное пятно и остатки костра. - Джастин мигает, словно дневной свет
слишком ярок, потом кивает, чтобы показать, что внимательно слушает.  - Плюс
свежезарытые бутылки из-под пива и окурки, - продолжает  она, вводя Джастина
в курс дела. - Когда джип Тессы проехал мимо, таинственный автомобиль  сел к
ним на хвост. Потом  они  поравнялись.  Одно из  передних  колес джипа Тессы
прострелено выстрелом из  охотничьего ружья.  Так что теперь  не  приходится
говорить о случайном убийстве.
   - Больше похоже  на корпоративное убийство, как мы любим их называть, -
добавляет  Роб. -  Спланированное  и выполненное нанятыми профессионалами по
приказу  неизвестного  человека или группы  людей.  Того или тех, кто знал о
планах Тессы и познакомил с ними убийц.
   - А  изнасилование? - осведомляется Джастин, изображая безразличие,  не
отрывая глаз от сцепленных пальцев.
   - Для отвода глаз или  случайное,  - чеканит Роб. -  Убийцы сделали это
намеренно или потеряли голову.
   - То есть мы вновь возвращаемся к мотиву, Джастин, - говорит Лесли.
   - Вашему мотиву, - уточняет Роб. - Если вы не предложите лучшую идею.
   Их взгляды  нацелены на Джастина, как камеры, с двух сторон, но Джастин
не воспринимает  их взгляды,  как чуть раньше  не воспринимал  намеки. Лесли
опускает руку к своей полезной во  всех  отношениях сумке,  доя  того  чтобы
выудить  диктофон, но в  последний момент меняет  решение. Рука  замирает  в
нерешительности, тогда как все остальные части ее тела нацелены на Джастина,
человека, речь которого состоит из безупречно правильных предложений. С  его
губ как раз срывается очередная их порция.
   - Но,  видите  ли,  я не  знаю никаких наемных убийц, -  возражает  он,
указывая  на явный недочет в  их рассуждениях, всматривается в их глаза. - Я
никого  не  нанимал, никого не инструктировал.  Я  не  имел ничего  общего с
убийцей  моей  жены. В смысле  подготовки ее убийства.  Я этого не хотел,  я
этого не готовил, - голос подрагивает. - Я безмерно сожалею о случившемся.
   И  высказано это столь категорично, что на  мгновение полицейские вроде
бы и  не  знают,  как продолжить разговор,  поэтому предпочитают смотреть на
акварели Глории, на которых изображен Сингапур. Они  развешены над  каминной
доской, каждая  оценена  в 199 фунтов, изображает  чистенькое небо,  пальму,
стаю птиц, с ее именем и датой, столь любимой коллекционерами.
   Наконец  Роб, со  свойственной его возрасту решительностью,  вскидывает
длинную голову  и  выпаливает: "То есть вы не имели ничего против  того, что
ваша жена и Блюм спали вместе? Многие мужья  в  подобной ситуации выказывают
недовольство"  - и  замолкает,  в надежде,  что сейчас Джастин оправдает его
ожидания, поведет  себя,  как, по  разумению  Роба,  полагалось  вести  себя
обманутому  мужу:  заплачет,  покраснеет, разъярится,  вспоминая собственную
неадекватность или насмешки друзей. Если так, то Джастин его разочаровывает.
   -  Это не  имело  никакого значения,  - говорит он  так  уверенно,  что
удивляется   сам,  выпрямляется,   огладывается,   словно  доя  того,  чтобы
посмотреть, кто  это высказался  не по  чину,  и отчитать нарушителя.  - Это
имело  значение  для газет. Возможно, имеет для вас. Но для меня  -  нет, ни
тогда, ни теперь.
   - А что же тогда имеет значение? - вопрошает Роб.
   - Я ее подвел.
   - Как? О чем вы? - Мужской смешок. -  Не  о том,  что  не оправдали  ее
надежд в спальне, не так ли? Джастин качает головой.
   -  Устранившись, - голос его  опускается до шепота. -  Позволив ей  все
делать в одиночку. В мыслях уйдя от нее. Заключив с ней вечный контракт.  На
который мне не следовало идти. Да и ей тоже.
   -  Что за контракт? -  елейным  голоском спрашивает Лесли,  компенсируя
грубость Роба.
   - Она следует своей совести. Я остаюсь на своей работе. Это  совместить
невозможно. Нечего было и пытаться. Я словно посылал ее в церковь, предлагая
молиться  за  нас  обоих. Я  словно проводил  в  доме разделительную линию и
говорил: "Увидимся в постели".
   Не смущаясь откровенностью таких признаний, подразумевающих дни  и ночи
самобичевания, Роб продолжает напирать на него. На его мрачном лице написана
все та  же усмешка, круглый,  приоткрытый рот напоминает дуло ружья большого
калибра.  Но  Лесли  сегодня  быстрее  Роба.  Женщина  в  ней  бодрствует  и
улавливает  звуки,  которые  не слышит  агрессивное  мужское  ухо Роба.  Роб
поворачивается к ней, испрашивая какого-то  разрешения:  возможно,  вновь на
вопросы  об Арнольде Блюме,  а  может,  совсем  на другие  вопросы,  которые
позволят изобличить в Джастине убийцу. Но Лесли качает головой, отводит руку
от сумки, поглаживает  ею воздух, как  бы говоря:  "Медленнее, медленнее, не
гони".
   - Как вы вообще оказались вместе?  - спрашивает она  Джастина, словно в
разговоре со случайным попутчиком в долгой поездке.
   Это  идеальный  маневр:  предложить  ему  внимательное  женское  ухо  и
понимание незнакомца, положить конец противостоянию,  увести его с нынешнего
поля  битвы на мирные луга прошлого.  И маневр  удачный. Напряжение покидает
Джастина, он  прикрывает глаза и начинает озвучивать воспоминания, те самые,
что многократно  прокручивались у него в голове после того, как пришла весть
об убийстве Тессы.

x x x

   -  Так  когда,  по-вашему, мистер  Куэйл,  государство уже не  является
государством?  - медовым голоском  спросила Тесса четыре  года тому назад, в
Кембридже,  в  старой чердачной  аудитории, меж  колонн пыльного  солнечного
света,  спускающихся из фонарей на крыше.  То были первые слова, которые она
адресовала  ему,  и   они  вызвали  взрыв  смеха  у  пятидесяти   адвокатов,
записавшихся,   как  и   Тесса,  на  двухнедельный  летний   курс  "Закон  и
государственное управление обществом". Джастин повторяет их. А причину того,
что  он,  в  сером  фланелевом  костюме-тройке   от  Хейуарда,  оказался  на
возвышении, один, сжимая  обеими руками кафедру,  объясняет он Лесли и Робу,
сидя в столовой Вудроу с тюдоровскими окнами, следовало искать в его прошлой
жизни.  "Куэйл  справится!  -  воскликнул  кто-то из помощников  постоянного
заместителя министра (30), поздно вечером, за одиннадцать
часов до начала  лекции.  -  Соедините меня с Куэйлом!" Куэйлом - убежденным
холостяком, имел он в виду, Куэйлом - стареющей отрадой дебютанток, пос
   ледним представителем вымирающей,  слава тебе, господи, породы,  только
что вернувшимся из кровавой Боснии и получившим  назначение в Африку, но еще
не  отправленным  туда.  Куэйлом - резервным  мужчиной,  которого  следовало
звать,  если  случается устраивать  обед и вдруг выясняется,  что одна  дама
остается  без пары, с идеальными манерами,  возможно, геем, только последним
он никогда  не  был, о чем  достоверно  знали некоторые из симпатичных  жен,
пусть они и не распространялись об этом.
   "Джастин, это ты?  Хаггарти. Ты учился  в колледже на  пару лет  раньше
меня.  Послушай,  завтра  ПЗМ  должен  выступить в Кембридже  перед  группой
честолюбивых адвокатов, да только у него не получится. Через час он вылетает
в Вашингтон..."
   И Джастин, свой парень, конечно же, не может не помочь: "Ну, если текст
уже написан, я полагаю... Если текст нужно только прочитать..."
   Дальнейшее Хаггарти не интересует.
   - Его  машина  и шофер будут у  твоего дома ровно в  девять, ни минутой
позже.  Лекция  - туфта. Он написал  ее сам.  Сможешь  ознакомиться по пути.
Джастин, ты меня крепко выручил.
   Вот так он, итонская палочка-выручалочка, прочитал самую скучную лекцию
на свете, напыщенную и многословную, как и ее автор,  расслабляющийся сейчас
в роскошных апартаментах ПЗМ в Вашингтоне, округ Колумбия. Ему и в голову не
приходило, что придется отвечать на вопросы, но, когда  Тесса задала свой, у
Джастина не возникло  и мысли  о том,  чтобы  оставить  его  без ответа. Она
сидела  в  геометрическом  центре  аудитории.  Когда  Джастин  нашел   Тессу
взглядом,  ему  показалось, что  ее коллеги, из  уважения к красоте женщины,
оставили  вокруг  нее пустое  пространство. Высокая  стойка-воротник  белой,
словно  у  хористки, блузы, поднималась  под  самый подбородок. Бледностью и
худобой, чуть ли не до прозрачности, Тесса  напоминала бездомного ребенка. В
падающих из фонарей колоннах солнечного света ее черные волосы так сверкали,
что поначалу  он не мог  целиком  разглядеть  лицо. Видел разве что  широкий
бледный лоб, пару больших серьезных глаз да  волевой подбородок бойца. Но на
подбородок обратил внимание позже. Пока же ему я
   вился  ангел.  Только он  еще не знал,  правда, сие недолго  оставалось
тайной, что ангел этот с дубиной.
   - Ну...  полагаю, на  ваш  вопрос можно ответить следующим образом... -
начал  Джастин, - ...и, пожалуйста, поправьте меня, если вы  придерживаетесь
иного мнения, - он перебросил мостик и через возрастную пропасть, и пропасть
между  полами,  одновременно вновь обретая вдруг  утраченное красноречие.  -
Государство перестает быть таковым, когда перестает выполнять возложенные на
него основные обязанности. А что думаете по этому поводу вы?
   -  Какие  обязанности  вы  подразумеваете  под  основными?  -  ответила
вопросом на вопрос ангел, она же бездомный ребенок.
   -  Ну...  -  Джастин  не  очень-то  понимал,  куда может  привести  эта
дискуссия, а  потому проявлял  присущую  дипломату осторожность.  -  Ну... -
Итонский  указательный  палец  коснулся   тронутого  сединой  виска,   вновь
опустился.  -  Я мог бы  сказать, что  в  наши дни,  сугубо  приблизительно,
разумеется,  к  характеристикам цивилизованного  государства  можно  отнести
свободные выборы, э... охрану  жизни и собственности,  гм-м-м... правосудие,
здравоохранение и образование для  всех, во  всяком случае,  на определенном
уровне... потом,  поддержание действенной  административной  инфраструктуры,
дорог, транспорта, канализации, et  cetera  (31) и... что
там еще... ага,  сбор налогов.  Если государство не может  выполнить хотя бы
перечисленные  выше  функции, тогда можно сказать, что  социальный контракт,
заключенный  между ним и гражданами, под  угрозой,  и, если он будет нарушен
государством, значит, это рухнувшее  государство, как  мы говорим в эти дни.
Негосударство, - шутка. - Экс-государство, - еще шутка, но о
   пять никто не рассмеялся. - Я ответил на ваш вопрос?
   Он  надеялся, что ангелу  потребуется  какое-то  время, чтобы  обдумать
столь  глубокомысленный  ответ, но,  едва он закрыл  рот, как Тесса  ударила
вновь:
   -  Можете  вы  представить  себе ситуацию, когда  вы лично почувствуете
насущную потребность подрывать государство?
   - Я  лично?  В этой стране? О боже, разумеется, нет, - ответил Джастин,
шокированный  вопросом. -  Во  всяком случае,  сейчас, когда  я  только  что
вернулся  домой, -  и  услышал  пренебрежительный смех  аудитории, принявшей
сторону Тессы.
   - Ни при каких обстоятельствах?
   - Я и представить себе не могу, что такое возможно.
   - А как насчет других стран?
   - Но  я не  являюсь гражданином других стран, не  так ли? - Опять смех,
более  благожелательный.  -  Поверьте  мне, говорить даже за  одну страну  -
нелегкий труд.  - Смех,  совсем  добродушный. - А уж  за  несколько, как мне
представляется, никому не под силу.
   Тесса и тут не дала ему передышки.
   -  А   надо  ли  быть  гражданином  страны,  чтобы  судить  о  тамошнем
государстве?  Вы  ведете  переговоры  с  другими  странами,  не  так ли?  Вы
заключаете с ними  договоры. Вы узакониваете их через торговое  партнерство.
Вы говорите нам,  что существует один этический стандарт для этой  страны  и
другой - для остальных? Вы говорите нам именно это, не так ли?
   Джастин  поначалу смутился, потом разозлился.  Он вспомнил, поздновато,
конечно,  что  еще  не  отошел от стресса, вызванного пребыванием  в залитой
кровью Боснии,  и теоретически  находится на отдыхе. Он  знал, что следующей
точкой  его карьеры  станет  Африка, и  предполагал,  особой  радости  новое
назначение ему не принесет. И в добрую Англию он вернулся не для того, чтобы
изображать мальчика для битья вместо отсутствующего ПЗМ, не говоря уж о том,
что ему пришлось зачитывать эту паршивую речь. Но,  как бы то ни было, Вечно
Всем  Нужный Джастин  не мог допустить,  чтобы  его выставила  на  посмешище
прекрасная  ведьма,  которая  увидела  в  нем  архитипичного   слабовольного
представителя  английской  дипломатии,  привыкшего  озвучивать исключительно
чужие  слова.  Ее  вопросы,  конечно   же,  вызвали  смех,  но  нейтральный,
указывающий  на  то, что аудитория выжидала, готовая принять сторону любого.
Очень хорошо: если она работала на публику, отчего же  ему не последовать ее
примеру? Он вскинул брови, как это принято у адвокатов, шагн
   ул  вперед,  простер  руки  перед  собой,  ладонями  вперед,  словно  в
самозащите.
   -  Мадам,  -  начал  он, и смех показал,  что  зрителей  качнуло в  его
сторону.  - Я думаю, мадам, я этого  очень боюсь, что  вы пытаетесь заманить
меня в дискуссию о моих моральных принципах.
   На эти слова аудитория ответила громом аплодисментов, вся, кроме Тессы.
Колонна солнечного света, падавшая на нее, чуть сместилась, и теперь он ясно
видел,  какое прекрасное  у  нее  лицо, но  при этом ранимое и испуганное. И
внезапно он понял  состояние души девушки, ему вдруг показалось,  что  ее он
знает  лучше, чем себя.  Осознал,  сколь  тяжела ноша красоты, как  непросто
всегда быть в центре внимания. И  тут же выяснилось, что он  одержал победу,
которой не желал. Он знал преследующие его сомнения и видел, что они присущи
и ей. Она полагала, что ее красота давала  ей право быть услышанной. Перешла
в наступление, но оно захлебнулось, и теперь  она не знала, как вернуться на
исходные  позиции,  где  бы  они  ни  находились.  Джастин  вспомнил,  какой
отвратительный текст он только  что прочитал, какие уклончивые давал ответы,
и  подумал:  "Она  права,  я  - свинья,  даже  хуже, я  - стареющий  ловкач,
восстановивший аудиторию  против  прекрасной  юной девы,  которая  следовала
велениям души и сердца". И, свалив ее на землю,
   он тут же поспешил на помощь, чтобы поставить на ноги.
   - Однако,  если мы  вновь станем  серьезными,  -  продолжил  он  совсем
другим, строгим голосом,  не отрывая  глаз  от  Тессы,  вокруг которой  смех
постепенно стихал,  - нельзя не отметить, что вы затронули проблему, решение
которой  не может найти  ни один из дипломатов. Кто у нас весь  в белом? Что
такое высоконравственная внешняя политика? Ладно. Давайте согласимся, что на
текущий   момент  ведущие   государства  объединены   идеями   гуманитарного
либерализма. Но вы задали другой вопрос - что конкретно нас разделяет? Когда
вроде бы гуманистическое государство вдруг  начинает подавлять  права  своих
граждан, становится неприемлемым  для  мирового сообщества?  Что происходит,
когда  все то  же  гуманистическое государство угрожает  нашим  национальным
интересам?  Кого  тогда  называть  гуманистом?  Когда,  другими  словами, мы
нажимаем кнопку звонка, звенящего в ООН, при условии, что там откликнутся, а
это уже совсем другая история?  Возьмите Чечню... возьмите Бирму... возьмите
Индонезию... возьмите три четверти стран так назыв
   аемого развивающегося мира...
   И так  далее,  и  так далее.  Пустословие,  конечно,  он первым  бы это
признал,  но   ему  удалось  снять   ее   с  крючка.   Разгорелись   дебаты,
сформировались   позиции,  пошел   активный  обмен  мнениями.  Все  остались
довольны, то есть лекция, безусловно, удалась.
   - Я бы хотела, чтобы  вы пригласили  меня на  прогулку,  - сказала  ему
Тесса, когда народ начал расходиться. - Вы  сможете рассказать мне о Боснии,
- добавила она, предлагая ему повод для приглашения.
   Они гуляли в саду Клэр-Колледж (32), но вместо того
чтобы  рассказывать  о  залитой  кровью  Боснии,  Джастин знакомил  Тессу  с
растениями этой страны: как называются, какого вида,  как и когда цветут или
плодоносят, какую могут принести  пользу. Тесса держала его за руку, слушала
внимательно,  изредка задавала  вопросы: "Зачем  это  им?" или  "Почему  так
происходит?" Вопросы эти задавались с тем, чтобы он мог продолжать говорить,
и поначалу это его вполне устраивало или разговоры служили для  него ширмой,
которой он  отгораживался от людей, да только  с  Тессой,  державшей его  за
руку, думал он больше не о ширме, а о  том, какие хрупкие у нее лодыжки, так
резко  контрастирующие  с модными тяжелыми туфлями,  которые  она поочередно
переставляла на узкой  дорожке. Он не  сомневался, что лодыжки  переломятся,
если  она  вдруг  споткнется и  упадет.  После прогулки  они зашли на ленч в
итальянский ресторан, официанты флиртовали с ней,  вызывая его недовольство,
пока он не узнал, что Тесса - наполовину итальянк
   а.  Поведение  официантов  стало   понятным,  а  у  Джастина  появилась
возможность  продемонстрировать  владение итальянским языком, чем он  всегда
гордился.  Но потом он заметил, какой серьезной она стала, какой задумчивой,
с каким усилием двигались ее руки, словно нож и  вилка стали для  них так же
тяжелы, как туфли - для тоненьких ножек.
   - Ты защитил меня, - объяснила она, на том же итальянском, спрятав лицо
среди волос. - Ты всегда будешь защищать меня, не так ли?
   И Джастин, сама вежливость, ответил, что да, само собой, если возникнет
такая  необходимость, разумеется. И он, конечно  же,  сделает все, что в его
силах. Насколько он помнил, за ленчем больше они ни о  чем не говорили, хотя
позже, к изумлению Джастина,  Тесса заверила  его, что он подробно рассказал
ей об угрозе очередного конфликта в Ливане, стране, которая не приходила ему
на ум много лет, демонизации ислама западными средствами массовой информации
и  нелепой  позиции  западных  либералов,  которые  иной  раз  в  силу своей
невежественности проявляют излишнюю нетерпимость. Тесса заверила его, что на
нее  произвело впечатление то, с какой горячностью  говорил он  о последней,
столь важной теме, что опять  же поставило Джастина в тупик, потому  что, по
его разумению, эта проблема его никогда не интересовала.
   А потом с Джастином  начало  что-то происходить,  причем, в удивлении и
тревоге,  он понял, что не может  контролировать  этот  процесс.  Совершенно
случайно  он  попал в  прекрасную  пьесу,  которая  разом захватила  его.  И
досталась ему непривычная роль, та  самая, которую  он хотел играть в жизни,
да только не удавалось. Раз  или два в  прошлом, что  правда, то правда,  он
ощущал,  что подобное  чувство может овл