е если он сможет заработать на этом деньги, вдруг вбил себе в голову, что
он  должен контролировать аэропорт  Локи. Ты  еще  это  увидишь.  Мистер Мои
терпеть  не может  НГО,  зато  очень  уважает  аэродромные сборы. И  доктору
Арнольду очень не  хотелось,  чтобы мистер Мои и его люди узнали,  что  он и
Тесса улетели из Локи, не говоря уже о конечном пункте их путешествия.
   - Так куда же они летали? - прошептала Гита.
   - Я не спрашивала, где находится это место, потому что не знаю, а вдруг
начну говорить во сне. Впрочем, слушать все равно  некому,  я слишком стара.
Но  капитан  Маккензи  знает,  а  это главное. Капитан  Маккензи  привез  их
следующим утром, рано, тайком,  как и увозил. И доктор Арнольд  сказал  мне:
"Сара,  мы  никуда не  уезжали из Локи.  Мы проводили  на  семинаре двадцать
четыре часа в сутки. Тесса  и я будем очень благодарны тебе,  если ты всегда
будешь помнить, что все было именно так, а не иначе". Но Тесса мертва и едва
ли  может  быть благодарна Саре-Суданке или кому-то еще. И доктору Арнольду,
если  я что-то знаю, сейчас хуже, чем мертвому. Потому что у Мои везде  свои
люди, им нравится убивать и грабить, а это значит,  что многие покидают этот
свет.  И  если  человек  попадает к  ним в руки и они  хотят что-то  от него
узнать,  они забывают о сострадании. И ты,  дорогая, должна помнить об этом,
потому что тебе может грозить большая опасность. Вот почему я и  решила, что
тебе необходимо поговорить с капитаном Маккензи
   , который знает то, что неизвестно мне. Потому что Джастину,  о котором
я слышала только хорошее, потребуется полная  информация о его убитой жене и
докторе Арнольде. Как по-твоему, правильно я думаю или нет?
   - Правильно, - выдохнула Гита. Сара допила чай, поставила чашку.
   - Вот и хорошо. Тогда иди  поешь и наберись сил. Я посижу здесь, потому
что там слишком  много  болтают, ты,  наверное, это уже  заметила. И не бери
жаркое  из козлятины, как бы ты ни любила козлятину. Потому что этот молодой
сомалийский повар, талантливый мальчик, который когда-нибудь станет отличным
адвокатом, совершенно не умеет готовить жаркое из козлятины.

x x x

   Гита  не  могла сказать, как ей  удалось пережить  первый день семинара
фокус-группы по самообеспечению  потребителей гуманитарной помощи, но, когда
в пять часов прозвенел финальный звонок, пусть прозвенел он у нее в  голове,
она точно знала, что  не опозорилась, говорила  не много и не мало,  слушала
внимательно  и  подробно  записывала   выступления   остальных,  готовясь  к
написанию  очередного отчета КПЭДП, который никто никогда не  раскроет  и не
прочтет.
   - Рада, что приехала? - спросила Джудит,  радостно схватив ее за  руку,
когда участники семинара начали расходиться. - Вечером увидимся в клубе.
   - Это тебе, дорогая, - Сара, выйдя  из  соседнего бунгало, протянула ей
конверт из плотной бумаги. - Удачного тебе вечера.
   - Вам тоже.
   Почерк у Сары был как у лучшей ученицы.
   "Гита,  дорогая.  Капитан  Маккензи  занимает  тукул  "Энтеббе",  номер
четырнадцать по аэродромной стороне.  Возьми с собой ручной  фонарик, потому
что  генераторы  иногда отключаются. Он  будет рад  принять  тебя  в  девять
вечера,  после  твоего  обеда.  Он -  джентльмен,  и  бояться  тебе  нечего.
Пожалуйста,  передай ему  эту записку,  тогда я буду  уверена,  что  от  нее
избавились  должным  образом.  Береги себя и  помни,  какая на  тебя ложится
ответственность.
   Сара".

x x x

   Входную  дверь в тукул "Энтеббе" Гита нашла приоткрытой,  сетчатую,  от
москитов, плотно закрытой.  На столе горел фонарь-"молния", капитан Маккензи
сидел  перед  ним,  так что Гита видела только его  силуэт,  склоненный  над
столом: капитан, словно монах, что-то писал. Первые впечатления всегда имели
для Гиты особое значение, поэтому она  постояла, вбирая в себя напряженность
позы, предчувствуя, что ее ждет  встреча с несгибаемой военной  натурой. Она
уже собралась  постучать  в дверную раму, но капитан  то  ли услышал,  то ли
увидел, то ли  почувствовал ее присутствие, потому что вскочил, двумя шагами
пересек расстояние, отделяющее его от двери-сетки, и распахнул ее.
   - Гита, я - Рик Маккензи. Вы вовремя. У вас есть для меня записка?
   "Новая Зеландия", -  подумала она, зная, что не ошиблась.  Иногда ей не
удавалось  точно  определить  акцент,  но  тут явно  попала  в  цель.  Новая
Зеландия, возраст  ближе к пятидесяти, чем к тридцати,  но  об этом говорили
разве что  морщинки на запавших щеках да серебро в коротко стриженных черных
волосах. Она протянула ему записку Сары, подождала, пока  он, повернувшись к
ней  спиной,  читал  ее  в свете синей лампы. Теперь  она видела спартанскую
обстановку   комнаты,  гладильную   доску,   начищенные   коричневые  туфли,
солдатскую  койку,  заправленную,  как  ее  учили в  монастырской  школе,  с
простыней, треугольником сложенной на одеяле.
   - Почему бы вам не присесть, - он указал на стул у стола.
   Она двинулась к  столу, а фонарь-"молния" переместился за ее спину,  на
пол по центру дверного проема.
   - Так нас никто не увидит,  - объяснил он. - У нас  тут полно любителей
подглядывать. Хотите  коку? -  он протянул ей банку. - Сара говорит, что вам
можно доверять, Гита. Для меня этого достаточно. Тесса и Арнольд в этом деле
не доверяли никому,  кроме  себя.  И меня,  потому  что ничего другого им не
оставалось.  Мне, кстати, такой подход  нравится. Я  слышал, вы приехали  на
семинар самообеспечения, - в голосе прозвучали вопросительные интонации.
   -  Семинар  фокус-группы по  самообеспечению  потребителей  -  предлог.
Джастин  прислал  мне  письмо с  просьбой  выяснить, чем занимались  Тесса и
Арнольд в последние  перед ее гибелью дни. Он  не верил, что они прилетели в
Локи, чтобы рассуждать о равноправии суданских женщин.
   - Он чертовски прав. У вас есть его письмо?
   "Мое удостоверение, - подумала она. - Доказательство того,  что Джастин
поручил мне представлять его интересы". Она  передала письмо, он встал из-за
стола,  надел  строгие очки  с тонкой металлической  оправой,  встал чуть  в
стороне от фонаря-"молнии", чтобы не попадать в дверной просвет.
   Ознакомившись с письмом, вернул его Гите.
   - Тогда слушайте.
   Но,  прежде  чем  начать, включил  радио,  чтобы "обеспечить приемлемый
шумовой фон".

x x x

   Гита лежала  на кровати под одной простыней.  Ночью  в  Локи  не  стало
прохладнее.   Над  сеткой   жужжали  москиты.  Гита   задвинула  тонюсенькую
занавеску,  но москитов  это не останавливало. Всякий  раз,  когда за  окном
слышались шаги  или голоса, ей хотелось  выпрыгнуть  из  постели и крикнуть:
"Привет!" Мысли девушки вернулись к  Глории, которая неделю назад, к полному
изумлению Гиты, пригласила ее сыграть в теннис в клубе.
   - Скажи  мне,  дорогая, -  спросила  ее Глория,  выиграв каждый из трех
сетов  со счетом шесть-два,  когда  они, рука  об руку, шли к раздевалкам, -
Тесса влюбилась в Сэнди или все было наоборот?
   На  что Гита при всей ее  приверженности  к правде солгала без запинки,
глядя в  глаза Глории и даже не покраснев: "Я  уверена, что ничего такого не
было и в помине с каждой из сторон, - голос ее звучал твердо и уверенно. - С
чего вы это взяли, Глория?"
   - Даже не знаю,  дорогая. Но  вот мелькнула  такая идея. Как-то странно
выглядел он на похоронах, знаешь ли.
   А после Глории мысли Гиты перекинулись на капитана Маккензи.
   -  Этот  безумный бур, который держит ферму  в  пяти милях к  западу от
Майэн, есть такой маленький городок, - басил он почти как Паваротти. - Опять
же, богобоязненный, знаешь ли.


Глава 18

   Его лицо потемнело,  морщины  стали резче.  Белый свет  бездонного неба
Саскачевана  не  мог  проникнуть  на  их  дно.  Маленький, затерянный  среди
засыпанной снегом тысячемильной равнины городок находился в трех  часах езды
на поезде от Виннипега, и Джастин  решительно  шагал  по его улицам, избегая
встречаться взглядом с редкими прохожими. Ветер,  то ли с  Юкона, то  ли  из
Арктики,  дул  здесь  постоянно, изо  дня  в день,  проносился  по  прериям,
превращал снег  в лед,  гнул пшеницу, дребезжал вывесками, гудел в проводах,
но  не мог окрасить румянцем щеки его  осунувшегося лица. Мороз, двадцать, а
то и больше  градусов  ниже нуля,  гнал  Джастина вперед, заставляя забыть о
том, что болит все тело.  В  Виннипеге, прежде чем сесть на поезд, он  купил
стеганую куртку, меховую шапку и перчатки. Ярость сидела в нем занозой.
   Прямоугольник  простой  писчей бумаги  лежал в  бумажнике:  "НЕМЕДЛЕННО
ПОЕЗЖАЙ ДОМОЙ И СИДИ ТИХО, А НЕ ТО ПРИСОЕДИНИШЬСЯ К СВОЕЙ ЖЕНЕ".

x x x

   Именно жена привела его сюда. Она помогала ему освободить руки, снять с
головы мешок. Она подняла  его  на колени у кровати, шаг за шагом довела  до
ванной. Поддерживаемый ею,  он оперся о ванну, включил душ, смыл блевотину с
лица, рубашки, воротника пиджака,  зная, она предупредила  его об этом, что,
если  разденется,  одеться  снова не  сможет.  Рубашка  осталась грязной, на
пиджаке темнели  пятна, но  от самой  блевотины ему  удалось избавиться.  Он
хотел  вернуться к кровати  и  поспать,  но  она  не позволила. Он попытался
причесаться,  но не  смог  поднять руку.  На  подбородке  и  щеках появилась
щетина, но  с  этим он ничего не мог  поделать. Стоять он не мог - кружилась
голова,  но сумел добраться до  кровати, а уж потом  упал.  По ее совету,  в
полузабытьи, не стал  снимать  трубку и звонить портье  или доктору Бирджит.
"Никому не  доверяй", - сказала  ему Тесса,  вот  он и не доверял. Подождал,
пока мир остановился у него  перед  глазами,  поднялся и  двинулся к  двери,
радуясь, что номер такой маленький.
   Плащ  Джастин оставил на стуле.  Он  там и лежал. К  его  изумлению, на
месте  остался и конверт Бирджит. Он открыл  дверь шкафа.  И сейф на  месте,
дверца заперта. Он набрал код, дату их  свадьбы, едва не потеряв сознание от
боли.  Дверца  откинулась,   открыв  паспорт  Аткинсона.  Непослушными,   но
определенно  не  сломанными  руками  он  достал паспорт и  переложил  его во
внутренний  карман  пиджака.  Каким-то чудом сумел  надеть  плащ,  застегнул
пуговицу у шеи, потом остальные.  Путешествовал  он  налегке, с одной сумкой
через  плечо.  Деньги  незваные  гости  не  тронули.  Он  забрал  из  ванной
бритвенные принадлежности, достал из комода рубашки и нижнее белье, побросал
все в сумку. Сверху положил  конверт Бирджит,  застегнул  "молнию".  Повесил
сумку  на плечо  и  взвыл  от  боли. Часы показывали  пять  утра  и, похоже,
работали. Он вышел в коридор, по стеночке добрался до лифта. В холле первого
этажа  две  турчанки возили  по  ковру большой  пылесос.  За  стойкой дремал
пожилой портье. Каким-то образом Джастин сумел назвать свой номер и попроси
   ть счет. Потом с невероятным трудом  всунул руку в карман брюк, отделил
от  пачки  несколько  купюр,  оставил  большие  чаевые  "вашим  близким   на
Рождество".
   - Не  возражаете, если возьму один  из них?  -  он указал  на  зонтики,
торчащие из керамического кувшина у входной двери.
   - Берите, сколько хотите, - ответил пожилой портье.
   Зонтик с толстой рукояткой доходил до бедра. Опираясь на  него, Джастин
пересек  пустую  площадь,  разделявшую  отель  и  железнодорожный  вокзал. У
лестницы,  ведущей на платформу,  остановился, набираясь сил,  и  неожиданно
увидел рядом с собой портье. Он подумал, что это Тесса.
   - Сможете подняться? - участливо спросил тот.
   -Да.
   - Взять вам билет?
   Джастин жестом предложил портье достать деньги из кармана.
   - До Цюриха.
   - Первый класс?
   - Абсолютно.

x x x

   Швейцарию  он  помнил  как  сказку из  детства.  Сорок лет  тому  назад
родители взяли его в отпуск, и они  поселились в роскошном отеле в  лесу меж
двух озер. С тех пор ничего не изменилось. Ни натертый паркет, ни витражи из
цветного  стекла, ни  хозяин со строгим лицом,  который показал Джастину его
номер. Улегшись в шезлонг, стоявший на балконе, Джастин  полюбовался теми же
озерами, сверкающими под вечерним солнцем, тем  же рыбаком, склонившимся над
удочками в  весельной  лодке. Дни  незаметно перетекали один в другой, покой
нарушался  разве что визитами в клинику да обеденным гонгом,  зовущим  его в
зал, где  он ел  в  окружении  пожилых пар. В  клинике, расположенной  между
старинных  шале, бледный врач  и  медсестра  уделили  должное  внимание  его
синякам. "Автомобильная катастрофа", -  пояснил Джастин.  Доктор нахмурился.
Молодая медсестра рассмеялась.
   А ночью  он с головой  уходил во  внутренний  мир, как случалось каждую
ночь после смерти Тессы. Сидя за инкрустированным столом у панорамного окна,
писал Хэму, не обращая  внимания на боль в  правой руке, о том, что узнал от
Бирджит о  Марке Лорбире,  думая о  его судьбе и  о своей. Если Лорбир  стал
отшельником в пустыне, изгоняя чувство вины диетой из саранчи и дикого меда,
то Джастин шел к поставленной  цели. И не собирался отступать. Наоборот, все
более утверждался в решении пойти до конца. Он никогда  не предполагал,  что
его поиски приведут к простым ответам. Даже не знал, удастся ли ему получить
хоть какой ответ.  Но он продолжил миссию Тессы, подхватил флаг, выпавший из
ее   рук,   ему   передалась   храбрость   и  целеустремленность  жены.  Она
засвидетельствовала чудовищную несправедливость и поднялась на борьбу с ней.
Слишком  поздно,  но  он  тоже стал  свидетелем этой  несправедливости. И ее
борьба стала его борьбой.
   Вспоминая  бесконечную  ночь  черного  мешка,  провонявшую  собственной
блевотиной,  когда  он  выдержал жестокие  побои, желтыми  и синими  пятнами
разукрасившие живот,  спину, руки, бедра, Джастин чувствовал, что  стал  еще
ближе  к жене.  "Я  - один из вас, - думал  он.  - Я больше  не ухаживаю  за
розами, когда  вы шепчетесь над чашками  зеленого чая. Вам больше нет  нужды
понижать голос при моем приближении. Я с вами, за столом, и говорю да".
   На  седьмой  день Джастин  расплатился по  счету,  автобусом и  поездом
добрался   до   Базеля,  посетил  знаменитую  долину  верхнего  Рейна,   где
фармагиганты  возвели свои замки. И  оттуда направил  толстое письмо  старой
драконше Хэма в Милан.
   А  потом отправился  на пешую прогулку.  Сначала  по брусчатым мостовым
средневекового  города с  его  колокольнями,  торговыми  домами  и  статуями
проповедников свободы  и борцов  с  угнетением. Вышел  к  реке и  с  детской
площадки   воззрился  на  раскинувшееся   перед  ним   бетонное  королевство
фармамиллиардеров,   на    безликие   корпуса,   сомкнувшие    ряды   против
одного-единственного  человека, посмевшего бросить им вызов. Оранжевые краны
не прекращали движения. Белые  трубы, как молчаливые минареты, с окрашенными
яркой краской или в полоску вершинами,  чтобы  самолеты вовремя их заметили,
выпускали  невидимые глазу газы  в  коричневое небо.  У  их  подножия лежали
железнодорожные   пути,   склады,   гаражи,   пристани,  защищенные   своими
Берлинскими стенами, с колючей проволокой поверху, разрисованные граффити.
   Влекомый силой, определить которую он уже и не пытался, Джастин пересек
мост, как во сне побродил между  обшарпанными  домами, магазинами поношенной
одежды,  рабочими-иммигрантами  на  велосипедах.  И наконец,  волею  судьбы,
очутился  на  обсаженной  деревьями авеню, в  дальнем конце которой высилась
арка, так густо увитая плющом, что Джастин не сразу  разглядел в  ее глубине
дубовые ворота,  медный звонок и медный же почтовый ящик. А повернув  голову
направо,   увидел   три  белых  замка,  соединенные   летящими   коридорами.
Облицовочный камень блестел, словно кафель в операционной, окна  со стеклами
цвета  меди,  казалось,  только  что  чисто  вымыли.  И   за  каждым  замком
поднималась белая  труба,  карандаш,  пронзающий  небо. И  на  каждой  трубе
золотые буквы "КВХ", нарисованные  одна под  другой, подмигивали ему, словно
давние друзья.
   Джастин не знал, как  долго он  стоял, задрав голову, зачарованный этим
триптихом.  Иногда  у  него   возникало  ощущение,  что   фланговые   здания
сближаются, чтобы раздавить его.  Или наклоняются, чтобы на него обрушиться.
Наконец колени у него подогнулись, и он обнаружил, что сидит на скамейке, на
клочке  вытоптанной земли,  где женщины прогуливали своих  собак.  Он ощутил
слабый, но устойчивый запах и словно  перенесся в найробский  морг. "Сколько
мне  придется прожить, - подумал он, - чтобы перестать замечать этот запах?"
Должно быть, наступил вечер, потому что окна цвета  меди осветились изнутри.
Он  различал  движущиеся  силуэты и отблеск компьютерных  дисплеев.  "Чего я
здесь  сижу?  - спрашивал он себя и продолжал  наблюдать. - О  ком  я думаю,
кроме тебя?"
   Она сидела рядом с ним, но на этот раз не нашлась с ответом. "Я думаю о
твоей храбрости,  - ответил он за нее. - Я думаю, что ты и Арнольд сражались
с этим  монстром, тогда как старина Джастин  волновался, а  достаточно ли на
клумбах  места, чтобы на них  выросли  дорогие его сердцу  фризии. Я думаю о
том, что больше не верю ни в себя, ни в  принципы, на которых  воспитывался.
Было время, когда твой Джастин, как и люди в этом здании,  гордился тем, что
соглашался с  трудными решениями, принимаемыми  коллективной волей, под этим
подразумевались Страна,  Доктрина  здравомыслящего человека или, случалось и
такое, Высшее благо. То было время, когда я верил, что один человек, мужчина
или женщина, может умереть ради счастья остальных.  Я называл  это  жертвой,
долгом  или необходимостью.  То  было  время, когда  я мог  стоять вечером у
здания Форин-оффис, смотреть на освещенные окна и думать: "Добрый вечер, это
я, ваш покорный слуга  Джастин. Я -  винтик большой и умной машины и горжусь
этим. Я служу, з
   начит, я существую. Сейчас я чувствую только одно: ты сразилась со всей
этой ратью, и, что неудивительно, они победили".

x x x

   С главной улицы маленького городка Джастин свернул налево  и направился
на северо-запад, по бульвару Доуса, навстречу  дующему из  прерий ветру. Три
года, которые он проработал экономическим атташе в Оттаве, не пропали даром.
Хотя он никогда не бывал в Саскачеване, все, что он видел, было ему знакомо.
Он помнил, что снег ложится на Хэллоуин (73), а  сходит к
Пасхе. Посевная в начале июня, сбор урожая после первых сильных заморозков в
сентябре.  И пройдет еще несколько недель, прежде  чем редкие крокусы начнут
появляться  среди  островков  мертвой травы.  На другой стороне улицы стояла
синагога, чистенькая,  работающая, построенная поселенцами, оставленными  на
железнодорожной  станции с дурными воспоминаниями,  картонными  чемоданами и
надеждой  получить  собственный  надел  земли.  В  сотне  ярдов  поднималась
украинская   церковь,  за  ней  стояли  храмы   католиков,  пресвитерианцев,
свидетелей Иеговы,  баптистов.  С  каждой  соседствовала крытая автостоянка,
чтобы двигатели железных скакунов верующих не з
   амерзли,  пока  их  хозяева  молились.  В голове  мелькнула  строка  из
Монтескье: "Нигде не было столько гражданских войн, как в царстве Христа".
   За домами  бога поднимались дома  Маммоны,  промышленный  район города.
"Должно быть, цены  на мясо сильно подскочили", - подумал он. Иначе он бы не
видел перед собой новенький, с иголочки, корпус мясоперерабатывающего завода
Гая Пуатье.  И зерновые, похоже, продаются как нельзя лучше. Отсюда и  новая
фабрика по отжиму семян подсолнечника. А что это за люди, собравшиеся кучкой
у старых домов? Наверное,  сиу или  кри.  Улица повернула и  через  короткий
тоннель  под  железной  дорогой  повела  его на север.  Он очутился в другой
стране, с  эллингами и особняками,  выстроившимися вдоль берега  реки. Здесь
богатые англичане выкашивали  лужайки, мыли автомобили,  лакировали  яхты  и
кляли на все лады украинцев, жидов, чертовых индейцев,  живущих  на пособие.
Впереди высился холм, а на нем и вокруг него раскинулась его  цель, гордость
города,   жемчужина  Восточного  Саскачевана,  его   академический  Камело