бледное,
искаженное  мукой лицо. Вспомнил их  странный разговор в резиденции посла, в
прошлую субботу, мысленно обругал за нерешительность и ханжество.
   Посмотрел  на гроб  Тессы  перед алтарем, украшенный  желтыми  фризиями
Джастина.  Глаза  наполнились слезами, которые  волевым усилием тут же  были
осушены.  Орган играл Nunc  dimittis! (29), Глория  пела,
четко выводя каждое слово. "Вечерняя молитва  в ее частной  школе, - подумал
Вудроу. - Или в моей, - он в равной мере ненавидел оба заведения. -  Сэнди и
Глория,  рожденные несвободными. Разница лишь в том, что я это знаю, а она -
нет. "Господь ныне разрешает  тебе,  Его слуге, уйти  с миром".  Иногда  мне
хочется  именно  этого.  Уйти и не возвращаться. Но где обрести  этот мир? -
Взгляд его  вновь вернулся к гробу. - Я тебя любил.  Насколько  легче теперь
это  сказать, в  прошедшем  времени.  Я  тебя  любил. Я  был  контролируемым
выродком, который  не мог контролировать  себя сам, на что ты мне и раскрыла
глаза.  А  теперь  посмотри,  что  произошло с  тобой.  Прикинь,  почему это
произошло с тобой.
   Нет, я никогда не  слышал о Лорбире. Я  не знаю длинноногой  венгерской
красавицы по фамилии Ковач, и больше не стану прислушиваться к безрассудным,
бездоказательным  версиям, которые,  как  церковные колокола, гудят  в  моей
голове, и теперь меня абсолютно не интересуют смуглые плечи хрупкой,  одетой
в сари  Гиты  Пирсон. Одно  я  знаю точно: после тебя никому  не будет  дано
узнать, какой робкий ребенок обитает в теле солдата".

x x x

   Чтобы отвлечься,  Вудроу  принялся  изучать  церковные витражи.  Святые
мужского  пола,  все  белые,  никаких  Блюмов.  Тесса пришла  бы  в  ярость.
Мемориальный витраж:  белый мальчик  в матросском костюмчике в  окружении  с
обожанием  смотрящих на  него обитателей джунглей. "Хорошая гиена чует кровь
за десять километров". Опять к глазам  подступили слезы. Вудроу сосредоточил
все внимание  на  стареньком святом  Андрее,  очень  похожем на  Макферсона,
хозяина  гостиницы, в  которой  они  жили, когда возили мальчиков на  Лох-О,
половить  лосося. Яростный шотландский взгляд, рыжеватая шотландская борода.
"Что они о нас думают? - он обежал взглядом черные лица. - И  что, по нашему
разумению,  делаем здесь мы, молясь нашему белому  английскому богу и нашему
белому   шотландскому   святому,   одновременно   превратив  эту  страну   в
испытательный полигон для высококлассных авантюристов?"
   "Лично я пытаюсь что-то  изменить", - ответила ты, когда я игриво задал
тебе этот вопрос  на  танцевальной  площадке "Мутайг-клаб". Но  ты не просто
ответила  на  вопрос,  ты попыталась использовать  его против  меня. "А  что
делаете здесь вы, мистер Вудроу?"  - пожелала знать ты. Оркестр  играл очень
громко, и нам  приходилось прижиматься друг  к другу, чтобы расслышать  друг
друга. Да, говорили твои  груди,  да, говорили твои  глаза, когда  я решался
взглянуть в них. Да,  говорили твои бедра, покачивающиеся под моей рукой. Ты
можешь взглянуть  и на них,  насладиться  ими.  Многие мужчины наслаждались,
незачем тебе ходить в исключениях.
   "В  основном  помогаю  кенийцам сберегать  то,  что мы  же  и  дали", -
прокричал я, перекрывая музыку, и почувствовал, как твое тело  напряглось  и
отпрянуло еще до того, как я закончил фразу.
   "Мы  ничего им не дали! Они все взяли!  Силой!  Мы ничего им не дали...
ничего!"
   Вудроу резко обернулся. Как и  Глория.  Как и по другую сторону прохода
Коулриджи. Снаружи  донесся крик, послышался удар  чем-то тяжелым, зазвенело
разбитое стекло. Через открытую дверь  Вудроу увидел,  как два  перепуганных
церковных служки в черных костюмах закрывают ворота во двор, а полицейские в
касках,  с  дубинками  в руках  образуют  кордон.  На  улице, где  собрались
студенты, горело дерево, а  два  автомобиля лежали на крыше, колесами вверх.
Перепуганные водители  и пассажиры не  решались вылезти из кабин. Поощряемые
толпой, десятка полтора девушек  и юношей облепили сверкающий черный лимузин
"Вольво", на таком же ездил Вудроу. Общими усилиями приподняли его, завалили
сначала набок, а потом, с громким "бам", на крышу. Вот тут полиция перешла в
наступление.  Если   и  ждала  сигнала,  то  он  поступил.  Секундой  раньше
полицейские  стояли, как изваяния,  а тут рванулись  вперед,  останавливаясь
лишь на пару мгновений, чтобы угостить еще несколькими  ударами дубинок тех,
кого им уже удалось сбить с ног. Подкатил брон
   евик, в кузов покидали с полдюжины окровавленных тел.
   - Университет - это пороховая бочка, старина, - объяснил Донохью, когда
Вудроу  поинтересовался его мнением. - В грантах отказано,  преподаватели не
получают жалованья, должности отдают богатым и глупым, общежития и аудитории
переполнены, туалеты заколочены, двери сорваны  с петель, вероятность пожара
огромная,  потому  что еду  они  готовят на  кострах,  которые  разжигают  в
коридорах. Нет света, при котором можно читать, нет  книг,  по которым можно
учиться. Бедных  студентов  вышвыривают  на  улицу,  потому  что государство
приватизирует  систему  высшего  образования,  ни  с  кем  не  советуясь,  и
образование   становится  доступным  только  для  богатых,  плюс  результаты
экзаменов  покупаются,   а   студентам  настоятельно  рекомендуют   получать
образование за  рубежом.  Да  еще вчера полиция  убила  пару студентов, а их
друзьям,  по  какой-то  причине, это  определенно не понравилось.  Есть  еще
вопросы?
   Церковные ворота опять открылись, заиграл орган. Служба возобновилась.

x x x

   На кладбище  властвовала  жара. Старый священник  замолчал,  но шум  не
стихал,  а  солнце  по-прежнему жарило немилосердно. По одну  сторону мощный
динамик  обрушивал  рок-версию "Аве Марии" на группу черных монашек  в серых
рясах. По другую  -  футбольная  команда прощалась с  одним из  игроков. А в
аэропорту Уилсона в этот день  проходили  какие-то соревнования:  маленькие,
ярко  окрашенные самолетики взлетали  каждые двадцать секунд и  выписывали в
небе   фигуры   высшего  пилотажа.  Старик-священник   опустил  молитвенник.
Носильщики шагнули к гробу.  Взялись за  него. Джастин, по-прежнему стоявший
один,  вроде бы  пошатнулся. Вудроу уже шагнул вперед, чтобы поддержать его,
но Глория ухватила его за рукав затянутой в перчатку рукой.
   - Он хочет побыть с ней наедине, идиот, - прошипела она сквозь слезы.
   Пресса такой тактичности  не проявила.  То был снимок, которого они все
ждали: черные носильщики, которые опускают гроб с убитой  белой  женщиной  в
африканскую землю, и наблюдающий за  этим муж, которому она наставляла рога.
Мужчина с изрытым оспинами лицом, короткой стрижкой и фотоаппаратами на пузе
протянул Джастину садовый совок с землей, надеясь заснять вдовца, бросающего
землю на  гроб. Джастин  отвел его  руку. При этом его взгляд упал  на  двух
оборванцев,  которые  подкатили  деревянную  тачку  к краю  могилы. В  тачке
бултыхался цементный раствор.
   - Будьте любезны сказать, что вы тут делаете? - спросил он таким резким
голосом, что все повернулись к  нему. - Не затруднит  кого-нибудь выяснить у
этих господ, зачем они привезли  сюда  цемент? Сэнди, пожалуйста,  мне нужен
переводчик.
   Забыв  о Глории, Вудроу, генеральский сын, быстро  подошел к  Джастину.
Тут же рядом  оказалась  Шейла, подчиненная  Донохью. Обменялась несколькими
фразами с оборванцами. Повернулась к Джастину.
   - Они говорят, что делают это для всех богатых, Джастин.
   - Делают что? Я тебя не понимаю. Пожалуйста, объясни.
   - Цемент.  Препятствует грабителям,  которые разрывают могилы.  Богатых
хоронят с  обручальными  кольцами и в красивой  одежде.  Вазунгу  -  лакомый
кусок. Они говорят, что залитые цементом гробы не вскрывают.
   - Кто научил их это делать?
   - Никто. Их услуги стоят пять тысяч шиллингов.
   -  Пожалуйста,  пусть  они уйдут.  Попроси их  об  этом, Шейла,  только
вежливо. Мне не  нужны их услуги, и  я не собираюсь платить им деньги. Пусть
забирают свою  тачку и уходят,  -  а потом,  возможно, не  доверяя Шейле, не
будучи  уверенным, что  она донесет до них точный  смысл его слов, подошел к
самой могиле, встал  между ее краем  и  тачкой и, как  Моисей, простер руку,
указывая  куда-то за  головы собравшихся проводить Тессу в последний путь. -
Пожалуйста, уходите, - приказал он. - Немедленно. Благодарю вас.
   Люди  расступились,   освобождая  тропу,  указанную  простертой   рукой
Джастина. Оборванцы  покатили  по ней тачку.  Джастин наблюдал,  пока они не
скрылись из виду. В  жарком мареве могло показаться, что уходят они прямо  в
бездонное небо. Джастин развернулся, обвел взглядом репортеров.
   - Буду  вам очень признателен,  если вы уйдете.  Вы  были очень  добры.
Благодарю вас. Прощайте.
   Без возражений, к удивлению остальных,  репортеры убрали фотоаппараты и
блокноты и ретировались, бормоча: "До встречи, Джастин". Он же вновь встал в
изголовье могилы. И  тут  же  к  могиле  протиснулись  африканские  женщины,
образовав  полукруг  в  ногах. Все, как одна, в  платьях в  синий цветочек с
гофрированной  юбкой и наброшенном на волосы  шарфе из того же материала. По
отдельности они казались бы  инородным телом, вместе  - неотъемлемой  частью
общества.  Они  запели,  поначалу очень  тихо. Никто  не  руководил ими,  не
обеспечивал музыкального сопровождения,  многие плакали, но они не позволяли
слезам  отражаться  на  голосах. Пели  они  в лад, на  английском и суахили,
голоса набирали силу: "Kwa heri, Tessa... Тесса, наша подруга,  прощай... Ты
пришла к нам,  мама Тесса, маленькая мама, ты  отдала нам свое сердце... Kwa
heri, Tessa, прощай".
   - Откуда они, черт побери, взялись? - спросил  он Глорию, едва разжимая
губы.
   - Оттуда, - пробормотала Глория, мотнув головой в сторону Киберы.
   Пение продолжалось, пока гроб опускали в могилу. Джастин не  отрывал от
него  глаз.  Его передернуло, когда  гроб стукнулся  о дно, еще передернуло,
когда  на гроб упала первая лопата земли, а вторая угодила прямо на  фризии,
запачкав нежные  лепестки. Раздался  резкий вскрик,  словно скрипнули ржавые
петли  открывшейся двери, Вудроу успел повернуть голову,  чтобы увидеть, как
Гита Пирсон  медленно опускается на колени,  ложится  на землю,  закрыв лицо
руками, а потом  вновь поднимается, опираясь  на руку  Вероники  Коулридж, и
застывает, как все остальные скорбящие.
   Позвал Джастин Киоко? Или Киоко проявил  инициативу?  Легкий, как тень,
он проскользнул  к Джастину  и, не  стыдясь проявления  эмоций,  взял его за
руку. Сквозь пелену слез Глория  видела, как переплелись их пальцы,  белые и
черные.   Соединившись,   лишившийся  жены  муж  и  потерявший  сестру  брат
наблюдали, как гроб Тессы исчезает под слоем земли.

x x x

   В тот же вечер  Джастин покинул Найроби. Вудроу, навечно обидев Глорию,
не  сказал ей  ни слова.  Распорядившись накрыть  обеденный стол  на  троих,
Глория  собственноручно открыла  бутылку бордо  и поставила  в духовку утку,
чтобы поднять всем настроение. Услышала  шаги в холле, довольно  улыбнулась,
предположив, что Джастин  решил пропустить стаканчик перед обедом, на пару с
ней, пока Сэнди наверху читал мальчикам детскую книгу.  И внезапно он возник
перед  ней,  в  компании  саквояжа "гладстон"  и  большого  серого чемодана,
который ему  принес Мустафа, с плащом, переброшенным через руку,  и дорожной
сумкой на плече, с тем чтобы передать ей ключ от винного погреба.
   - Но, Джастин, ты же не уезжаешь?
   - Ты была ко мне бесконечно добра, Глория. Просто не знаю, как мне тебя
за все отблагодарить.
   - Извини, дорогая, - радостно воскликнул Вудроу, слетая с лестницы. - К
сожалению,  пришлось  подпустить секретности. Хотелось обойтись  без сплетен
слуг. Иначе ничего не выходило.
   В этот самый момент звякнул дверной звонок, вошел Ливингстон, прибывший
на  красном  "Пежо",  который занял у  друга,  чтобы не ехать  в аэропорт на
автомобиле  с  такими  приметными  дипломатическими  номерами. И с переднего
пассажирского сиденья появился опухший от слез Мустафа.
   -  Но мы должны поехать с  тобой,  Джастин! Мы должны тебя проводить! Я
настаиваю!  Я должна  подарить тебе  одну из моих  акварелей!  А  кто  будет
встречать тебя  по прилете? -  Глория чуть не плакала. -  Не можем же мы вот
так выставить тебя из дома на ночь глядя... дорогой!...
   Вроде  бы  "дорогой"  относилось к  Вудроу,  но  где-то,  должно  быть,
включало  и  Джастина,  потому  что  слово  это   она  промямлила,  а  потом
разразилась-таки слезами, последний  раз за  этот длинный и  слезливый день.
Всхлипывая,  прижалась к груди Джастина,  вцепилась пальцами  в спину: "О не
уезжай,  о  пожалуйста,  о  Джастин".  Она   пробормотала  что-то  еще,  уже
совершенно неразборчиво,  потом оттолкнулась от Джастина,  локтем отодвинула
мужа с  дороги,  взлетела  по  лестнице,  метнулась в  спальню  и с  треском
захлопнула дверь.
   - Немного переволновалась, - с улыбкой объяснил Вудроу.
   - Как все мы, - Джастин крепко пожал протянутую руку Вудроу. - Еще  раз
спасибо тебе за все, Сэнди.
   - Будем держаться на связи.
   - Обязательно.
   - Ты действительно не хочешь, чтобы тебя встречали? Они рвутся в бой.
   - Действительно, большое тебе спасибо. Адвокаты Тессы все организуют.
   Минуту  спустя  Джастин  уже спускался  по ступеням к  красному "Пежо".
Мустафа нес "гладстон", Ливингстон - серый чемодан.
   -  Я оставил конверты для вас всех у  мистера Вудроу, - по пути  сказал
Джастин  Мустафе. -  А вот это ты должен передать  лично  Гите Пирсон. И  ты
знаешь, что значит "лично".
   -  Мы  знаем,  что  вы  всегда  будете  хорошим человеком,  господин, -
пророчески  ответил Мустафа, убирая конверт во внутренний карман пиджака. Но
в голосе слышалось осуждение: отъезда из Африки Мустафа никак не одобрял.
   В аэропорту,  несмотря на  недавнюю реконструкцию, царил хаос. Уставшие
от  путешествий, обожженные  солнцем туристы выстроились в длинные  очереди,
следуя  указаниям своих гидов,  и лихорадочно  пропихивали громадные рюкзаки
через  рентгеновские установки. Клерков ставил  в тупик  едва  ли  не каждый
билет,  и они с кем-то связывались по телефону. Противоречивые объявления по
громкой  связи  сеяли  панику,  спокойствие  сохраняли  только  носильщики и
полицейские. Но  Вудроу все устроил.  Едва Джастин вылез из автомобиля,  как
представитель  "Бритиш эруэйз" препроводил его в маленький кабинет, подальше
от лишних глаз.
   - Я  бы  хотел, чтобы мои друзья пошли со мной, пожалуйста,  - попросил
Джастин.
   - Нет проблем.
   В  кабинетике,   с  Ливингстоном  и  Мустафой  за  спиной,  он  получил
посадочный талон  на  имя Альфреда Брауна.  Тут же на серый чемодан навесили
соответствующую бирку.
   -  Это я  возьму  с  собой,  -  указав  на саквояж, объявил Джастин, не
допускающим возражений голосом.
   Представитель  "Бритиш  эруэйз",  светловолосый новозеландец, приподнял
"гладстон", прикидывая вес, хмыкнул.
   - Столовое серебро, сэр?
   - Моего  хозяина, - ответил Джастин, показывая, что принимает шутку, но
свое решение не изменит.
   - Если вы можете нести его, сэр, мы тоже  сможем, - блондин  вернул ему
саквояж.  -  Хорошего  вам  полета,  мистер  Браун. Если  не возражаете,  мы
проведем вас через коридор для прибывающих пассажиров.
   - Вы очень добры.
   Повернувшись, чтобы попрощаться, Джастин крепко пожал обе огромные руки
Ливингстона.  Мустафа  от  волнения  не  нашел  в себе  сил  прикоснуться  к
Джастину. Как всегда молчаливый, он выскользнул из кабинета.  С "гладстоном"
в  руке, следом  за  провожатым, Джастин  вошел  в  коридор для  прибывающих
пассажиров, чтобы наткнуться на гигантскую, двадцать футов в высоту и пять в
ширину,  грудастую  женщину  неопределенной  национальности и  расы, которая
улыбалась  ему со  стены.  Других рекламных плакатов  в  коридоре  не  было.
Женщину обрядили  в униформу медсестры, на каждом  ее плече сверкали  по три
золотых пчелы.  Еще три украшали нагрудный карман, и она предлагала поднос с
фармакологическими деликатесами  многонациональной семье  счастливых детей и
их родителей. Каждый из них мог найти на подносе  что-то по душе: для отца -
бутылки  золотисто-коричневого лекарства,  очень смахивающего на виски,  для
детей - покрытые шоколадом таблетки, а для мамаши - средства ухода за телом,
с изображением обнаженной богини, тянущейся к солн
   цу. По верху и по  низу плаката яркие буквы сообщали всем,  у кого есть
глаза, из чьих рук счастливая семейка могла получить все это великолепие:
   ТРИ БИЗ ЖУЖЖИМ РАДИ ЗДОРОВЬЯ АФРИКИ.
   Джастин не мог оторвать глаз от плаката.
   Точно так же, как раньше не могла оторвать от него глаз Тесса.
   Глядя   на   плакат,  Джастин   вдруг  услышал   справа   от   себя  ее
игриво-возмущенный голос...
   Уставшие после длительного перелета, нагруженные пакетами  с покупками,
сделанными в  последние минуты  перед  посадкой  в  самолет, они  только что
прибыли  из Лондона. И он, и Тесса прилетели в  Африку впервые. Кения... вся
Африка... дожидалась, чтобы раскрыть им  свои объятия. Но именно этот постер
приковал внимание Тессы.
   - Джастин, посмотри! Ты не видишь.
   - Как это не вижу? Разумеется, вижу.
   - Они  украли наших  чертовых  пчел! Кто-то полагает  себя  Наполеоном.
Какое бесстыдство! Это отвратительно. Ты должен с этим что-то сделать!
   Спорить не  приходилось. Да, бесстыдство, да, отвратительно, но весело.
Три  наполеоновские  пчелки,  символы  его  славы, гордость  любимого Тессой
острова Эльба, где великий человек отбывал свою первую ссылку, депортировали
в Кению и продали в коммерческое рабство...
   Глядя  на  тот  же  постер,  Джастин мог  только изумляться бесстыдству
совпадений, с которыми приходится сталкиваться по жизни.


Глава 7

   Застыв  в  кресле салона первого класса с  саквояжем "гладстон" в полке
над  головой,  Джастин  Куэйл  смотрел  сквозь  свое  отражение  на  черноту
открывающегося за  иллюминатором  космоса. Свободен. Его  не  помиловали, не
примирили  с жизнью, он не мог  найти  покоя, решить, как жить  дальше.  Его
мучили  кошмары, в которых  она умирала, а потом,  просыпаясь, он осознавал,
что она  таки умерла.  Никуда  не ушла вина  оставшегося в живых.  Никуда не
делась злость на Арнольда. Но он обрел  свободу, дающую  право  скорбеть  по
Тессе, как ему  того хотелось. Он  освободился  из своей ужасной камеры.  От
тюремщиков, которых давно уже презирал. От необходимости кружить по комнате,
как  заключенный,  сходя с  ума от  распирающих голову  мыслей  и  убожества
окружающей обстановки. От необходимости заглушать собственный голос, вновь и
вновь задавая себе молчаливый вопрос: "Почему?" Освободился от тех постыдных
моментов,  когда  усталость и внутренняя опустошенность едва  не подводили к
мысли, что ему на все глубоко наплевать, что же
   нитьба эта с самого начала отдавала безумием и надо благодарить  судьбу
за то,  что все уже  в прошлом. И если горе,  как он  где-то  прочитал, есть
разновидность  праздности, тогда  он обрел свободу  от праздности, которой и
являлось его горе.
   В  прошлом остались  и допросы  полиции,  когда  Джастин,  сам того  не
подозревая,  вышел на авансцену и в безупречно  составленных и произнесенных
на  отличном  английском  предложениях выложил  удивленным следователям свои
подозрения, во всяком случае, многие из них. А поначалу следователи обвинили
в убийстве его самого.
   - Нам  не дает покоя  одна версия, Джастин,  -  в голосе Лесли слышатся
извиняющиеся нотки, - и мы считаем необходимым сразу внести ясность, хотя  и
понимаем,   что  причиним   вам   боль.  Версия  эта   называется  "любовный
треугольник". Вы  - ревнивый муж и прибегли к помощи наемных убийц, чтобы те
убили вашу  жену  и  ее  любовника  где-нибудь подальше  от  вас,  тем самым
гарантируя  ваше алиби. Вы  приказали убить их  из  ревности. А  потом  тело
Арнольда Блюма вытащили из джипа и спрятали, чтобы мы подумали, что убийца -
Блюм, а не вы. В озере Туркана п