до Морских ворот, и углубились в лабиринт узких городских  улочек.
Первая  же  гостиница,  которая  им  встретилась,  -  выбирать  здесь   не
приходилось, - показалась путешественникам весьма  сносным  убежищем,  тем
более что им предстояло провести там всего несколько дней, а быть может, и
несколько часов. Они выдали себя за людей скромного достатка, обыкновенных
тунисских  торговцев,  прибывших  в  Триполи,  чтобы  принять  участие   в
празднике аистов. Доктор так же хорошо говорил по-арабски, как и на других
североафриканских наречиях, и никто не догадался бы, что это европеец.
   Хозяин принял с  распростертыми  объятиями  пятерых  путников,  которые
оказали ему великую честь, остановившись в его гостинице. Это  был  весьма
болтливый толстяк. В завязавшемся оживленном разговоре доктор узнал немало
интересного.  Оказывается,  из  Марокко  в  Триполитанию  недавно   пришел
караван; с ним прибыл, по словам  хозяина,  человек,  хорошо  известный  в
стране, по имени Саркани, и поселился в доме Сиди Хазама.
   В  тот  же  вечер  доктор,  Петер  и  Луиджи,  приняв  кое-какие   меры
предосторожности, смешались с толпой пришельцев,  расположившихся  лагерем
на равнине. Прогуливаясь, они наблюдали за  домом  мокаддема,  стоящим  на
границе оазиса Менхие.
   Так вот где находилась взаперти  Сава  Шандор!  Со  времени  пребывания
доктора в Рагузе еще ни разу отец и дочь не были так близко друг от друга!
И все же их разделяла неприступная стена. Конечно, ради освобождения  Савы
Петер был готов на все, даже на сделку с  Саркани.  И  он  и  граф  Матиас
Шандор не задумываясь отдали бы  негодяю  состояние,  на  которое  он  так
зарился! Но они считали своим долгом  совершить  акт  правосудия,  покарав
негодяя, предавшего Иштвана Батори и Ладислава Затмара!
   Они прекрасно понимали, что захватить Саркани и вырвать  Саву  из  дома
Сиди Хазама чрезвычайно  трудно,  почти  немыслимо.  Быть  может,  следует
пустить в ход хитрость, а не силу? Нельзя ли воспользоваться для похищения
завтрашним праздником? Да, конечно, таков и был придуманный Пескадом план,
разработке которого доктор, Петер и  Луиджи  посвятили  весь  этот  вечер.
Выполнить его взялся Пескад, хотя и знал, что рискует при этом жизнью.  Но
если славному малому удастся пробраться в жилище мокаддема, быть может, он
сумеет освободить Саву Шандор? Он отличался такой ловкостью и отвагой, что
для него, казалось, не было ничего невозможного.
   Итак, на следующий день, часа в три пополудни, доктор Антекирт, Петер и
Луиджи заняли наблюдательные посты на равнине, в то  время  как  Пескад  и
Матифу готовились сыграть свою роль в самый разгар празднества.
   Пока еще не было никаких признаков, что с наступлением  вечера  равнина
наполнится шумом, движением, озарится светом  бесчисленных  факелов.  Едва
можно было заметить сновавших в  густой  толпе  просто  одетых  сенуситов,
которые передавали друг другу масонскими знаками приказы своих главарей.
   Теперь следует вкратце рассказать восточную, или, вернее,  африканскую,
легенду, основные эпизоды которой будут представлены на празднике  аистов,
имеющем огромную притягательную силу для мусульман.
   В давно минувшие времена на африканском материке  жило  племя  джиннов.
Именовали их тогда булхебрами,  и  они  занимали  обширную  территорию  на
границе  пустыни  Хамада-эль-Хамра,  между  Триполитанией   и   Феццанским
царством. Это был  могущественный,  грозный,  несправедливый,  вероломный,
воинственный и свирепый народ.  Ни  один  африканский  властитель  не  мог
справиться с джиннами.
   Настал день, и пророк Сулейман решил не напасть  на  джиннов,  нет,  но
обратить  их  на  путь  истинный.  Он  послал  к  ним  одного   из   своих
проповедников, чтобы научить их любить добро и ненавидеть  зло.  Напрасный
труд! Дикие джинны схватили  миссионера  и  убили  его.  Дерзость  джиннов
объяснялась тем, что ни один соседний король - они знали это - не  решился
бы послать свои войска для завоевания их пустынной и малодоступной страны.
Они думали, что никто не сообщит Сулейману, какой прием  они  оказали  его
проповеднику. Но они глубоко ошибались.
   В царстве джиннов водилось много аистов. А,  как  известно,  эти  птицы
отличаются благонравием, поразительным умом и, главное,  здравым  смыслом,
ибо, по словам легенды, они никогда не водятся в стране, название  которой
обозначено на монетах, ведь деньги являются источником всех бед и увлекают
человека в бездну пагубных страстей.
   Видя, что джинны погрязли в пороках, аисты созвали совещание  и  решили
послать гонца к пророку Сулейману, чтобы навлечь его справедливый гнев  на
убийц миссионера.
   Пророк тотчас же призвал своего любимца удода и приказал ему собрать  в
заоблачных высях африканского неба всех аистов, живущих на земле.
   Приказание было исполнено, и, когда целые сонмища  аистов  слетелись  к
пророку Сулейману, они,  говорит  легенда,  "походили  на  огромную  тучу,
которая покрыла своей тенью всю страну от Мизды до Мурзука".
   Каждый аист взял в клюв по камню, и все они полетели в страну  джиннов.
Там, паря над землей, птицы побили  камнями  этих  злых  людей,  чьи  души
заключены теперь на веки веков в глубине пустыни Хамада-эль-Хамра.
   Такова легенда, которую  добрые  мусульмане  собирались  представить  в
лицах на празднике. Сотни аистов были пойманы с этой целью и ожидали  часа
своего освобождения, стоя по большей  части  на  одной  ноге  под  защитой
огромных сетей, растянутых на равнине Сунг-Эттелате. Порой птицы  издавали
странный звук, похожий на  барабанную  дробь,  который  разносился  далеко
кругом. По сигналу аисты должны были подняться  в  воздух  и  сбросить  на
толпу верующих безобидные комья земли, в то время как на равнине  вспыхнут
разноцветные огни факелов и под крики толпы грянут музыкальные инструменты
и ружейные выстрелы.
   Пескад знал программу праздника, и это навело его на  мысль  сыграть  в
нем известную роль. Быть может, ему удастся пробраться в дом Сиди Хазама.
   Как только закатилось солнце, с крепости прогремел пушечный  выстрел  -
это был сигнал, которого с нетерпением ждали люди, собравшиеся у городских
стен.
   Доктор,  Петер  и  Луиджи  были  оглушены  поднявшимся  вокруг   шумом,
ослеплены мириадами вспыхнувших огней.
   Когда прозвучал выстрел, народ еще ужинал. Турки и выдававшие  себя  за
турок ели жареного барана или пилав из курицы,  арабы,  что  позажиточнее,
угощались "кускусом", а бедняки, у которых в карманах больше  медных,  чем
золотых монет,  утоляли  голод  похлебкой  из  ячменной  муки,  сдобренной
растительным маслом. Но всюду лился рекой "лагби" - сок финиковой  пальмы,
который, перебродив, доводит людей до буйного опьянения.
   Через несколько минут после пушечного выстрела мужчины, женщины и дети,
турки, арабы, негры уже  бесновались  без  всякого  удержу.  Очевидно,  их
варварские инструменты обладали поразительной звучностью, так  как  их  не
мог заглушить даже рев толпы. Всадники, подпрыгивая в  седле,  стреляли  в
воздух  из  ружей  и  пистолетов,  ракеты  и   хлопушки   грохотали,   как
артиллерийские орудия, среди шума и неразберихи, не  поддающихся  никакому
описанию.
   При  свете  факелов,  под  звуки  деревянных  колотушек  и   заунывного
гортанного пения танцевал причудливо одетый негритянский вождь. На нем был
пояс из громыхающих костей, на лице - маска демона, и он  жестами  увлекал
за  собой  в  пляс  человек  тридцать  чернокожих,  которые  кривлялись  и
гримасничали в кругу женщин, судорожно хлопавших в ладоши.
   В другом месте неистовствовали охваченные, религиозным экстазом  пьяные
члены мусульманской  секты  айсау.  Они  грызли  дерево,  глодали  железо,
наносили себе удары  ножом,  жонглировали  раскаленными  углями,  обвивали
вокруг шеи змей, которые кусали им руки, щеки, губы, а фанатики с пеной  у
рта и выпученными глазами пожирали окровавленные хвосты пресмыкающихся.
   Но внезапно толпа хлынула к дому Сиди  Хазама,  где  ее  ожидало  новое
зрелище.
   Там показывали чудеса силы и ловкости два акробата,  один  -  огромного
роста, другой  -  маленький  и  подвижной;  зрители  окружили  их  плотным
кольцом, выражая свое одобрение громогласными криками "ура".
   Это были Пескад  и  Матифу.  Они  избрали  местом  своих  артистических
подвигов площадку, расположенную всего в нескольких  шагах  от  дома  Сиди
Хазама. Ради такого случая друзья  вернулись  к  своему  прежнему  ремеслу
ярмарочных акробатов. Соорудив себе костюмы из ярких арабских тканей,  они
решили завоевать признание этой необычной для них публики.
   - Ты не слишком отяжелел? - спросил перед  выступлением  Пескад  своего
друга Матифу.
   - Нет, Пескад.
   - И ты пойдешь на все, чтобы привести в восторг это дурачье? Ничего  не
побоишься?
   - Это я-то... побоюсь?!
   - И ты готов грызть камни и глотать змей?..
   - Вареных? - спросил Матифу.
   - Нет... сырых?
   - Сырых?!
   - И даже живых!
   Матифу поморщился, но все же твердо решил, что,  если  понадобится,  он
съест змею, как рядовой член секты айсау.
   Доктор, Петер и Луиджи, смешавшись с толпой, не теряли  из  виду  обоих
друзей.
   Нет, Матифу не отяжелел. Он не потерял своей удивительной силы.  Первым
делом он положил на обе лопатки пять или шесть здоровенных арабов, которые
рискнули вступить с ним в единоборство.
   Потом оба  акробата  принялись  жонглировать,  чем  привели  публику  в
бешеный восторг. Особенно понравился номер с  горящими  факелами,  которые
перелетали из рук Пескада в руки Матифу,  скрещиваясь,  словно  молнии,  в
воздухе.
   А между тем зрители  были  весьма  разборчивы.  Среди  них  было  много
поклонников полудиких туарегов, "которые не уступают в  ловкости  наиболее
свирепым животным этих широт", как говорится в заманчивой афише знаменитой
труппы Бракко. Местные знатоки не раз аплодировали  бесстрашному  Мустафе,
или  человеку-пушке,  прозванному  также   Самсоном   пустыни,   "которому
английская  королева  велела  передать  через  камердинера,  чтобы  он  не
повторял своего номера во избежание несчастного  случая"!  Но  Матифу  был
неподражаем и мог не страшиться соперников.
   Последнее  упражнение  вызвало  бурные  овации  разноплеменной   толпы,
теснившейся вокруг европейских акробатов. Этот фокус, приевшийся на  арене
европейских цирков, еще не был известен триполитанским зевакам.
   Вот  почему  зрители,  расталкивая  друг  друга,  старались  пробраться
поближе к акробатам, "работавшим" при свете факелов.
   Матифу держал перед собой обеими руками шест в двадцать пять - тридцать
футов длиной, а Пескад с ловкостью обезьяны взобрался на  его  верхушку  и
балансировал там, принимая такие смелые позы, что шест клонился то в одну,
то в другую сторону.
   Однако  Матифу  казался  устойчивым,  как  монумент,  и   лишь   слегка
переступал ногами, чтобы сохранить равновесие. Очутившись возле дома  Сиди
Хазама, силач с усилием поднял  шест  на  вытянутых  руках,  меж  тем  как
Пескад, встав в  позу  аллегорической  Славы,  посылал  воздушные  поцелуи
публике.
   Арабы и негры, вне себя от восторга, орали, хлопали  в  ладоши,  топали
ногами. Нет, никогда Самсон пустыни, бесстрашный Мустафа,  отважнейший  из
туарегов, не достигал подобного совершенства!
   В эту минуту со стен  триполитанской  крепости  снова  грянул  пушечный
выстрел. По этому сигналу сотни выпущенных на свободу аистов  поднялись  в
воздух, и комья земли градом посыпались на равнину под пронзительные крики
птиц, которым вторил внизу не менее оглушительный концерт людских голосов.
   Праздник  достиг  своего  апогея.  Право,  можно  было  подумать,   что
обитателей всех сумасшедших домов Африки собрали на равнине  Сунг-Эттелате
в Триполитании.
   Только дом мокаддема оставался нем и глух в эти часы народного веселья,
ни один из подручных Сиди Хазама не показался ни на пороге  двери,  ни  на
плоской кровле.
   Но, о чудо из чудес! В ту  минуту,  когда  аисты  тучей  поднялись  над
равниной, а факелы погасли, исчез и Пескад, точно  он  улетел  в  небесную
высь вместе с любимыми птицами пророка Сулеймана.
   Куда он делся?
   Этот вопрос, очевидно, нисколько не беспокоил Матифу. Подбросив длинный
шест, силач ловко схватил его за другой  конец  и  принялся  вертеть  этой
огромной тросточкой, как барабанщик своей  палочкой.  Исчезновение  друга,
по-видимому, казалось Матифу явлением вполне естественным.
   Ошеломленные зрители выражали свой восторг громовыми  криками,  которые
были, наверно, слышны за пределами оазиса. Однако никто не усомнился,  что
ловкий гимнаст улетел вместе с аистами в их заоблачное царство.
   Как известно, на толпу особенное впечатление производит то, чего она не
может объяснить.



3. ДОМ СИДИ ХАЗАМА

   Было часов девять вечера. Пальба, музыка, крики внезапно смолкли.  Люди
стали расходиться. Одни возвращались в Триполи,  другие  в  оазис  Менхие,
третьи в соседние деревушки. Не пройдет и часа, как равнина  Сунг-Эттелате
опустеет,  затихнет.  Убрав  шатры,  сняв  лагерь,  негры  и  берберы  уже
разбрелись  в  разные  стороны  по  дорогам   Триполитании,   а   сенуситы
направились  в  Киренаику,  в  вилайет  Бенгази,  где  они   должны   были
сосредоточить свои силы под начальством калифа.
   Только доктору Антекирту, Петеру и Луиджи не суждено было спать  в  эту
ночь. С тех пор как исчез Пескад, они были готовы ко всему, и каждый занял
наблюдательный пост у высоких стен дома Сиди Хазама.
   Что же случилось с Пескадом? В тот  миг,  когда  Матифу  высоко  поднял
шест, Пескад одним прыжком перескочил  на  плоскую  кровлю  и  очутился  у
подножия минарета, венчавшего жилище Сиди Хазама.
   Ночь была так темна, что его не могли видеть ни со стороны равнины,  ни
из второго внутреннего двора, где собрались сенуситы, часть которых спала,
а другая стояла на страже по приказанию мокаддема.
   Пескад, естественно, не составил  себе  определенного  плана  действий,
ведь  смельчаку  могло  встретиться  столько  непредвиденного.  Ему   было
незнакомо устройство дома, он не знал, где заключена  Сава,  находится  ли
она одна, или ее охраняют, и хватит ли у девушки сил последовать за  своим
спасителем. Приходилось действовать наугад. И вот он сказал себе:
   "Так или иначе, силой или хитростью, но  я  должен  добраться  до  Савы
Шандор. Допустим, она не сможет пойти со мной или я не сумею  ее  похитить
этой ночью, в таком случае придется дать ей знать, что Петер  Батори  жив,
что он здесь, у стен дома, что  доктор  Антекирт  и  его  спутники  готовы
прийти ей на помощь, - словом, она не должна уступать угрозам,  ведь  рано
или поздно мы ее освободим!.. Правда, меня могут схватить,  прежде  чем  я
доберусь до нее!.. Ну, да там поглядим, что делать!"
   Перескочив через  белую  зубчатую  ограду,  в  которой  были  проделаны
многочисленные бойницы, Пескад первым  делом  вытащил  веревку  с  узлами,
которую он предусмотрительно спрятал под  своим  легким  одеянием  клоуна;
потом привязал веревку к угловому зубцу стены так, что конец  ее  свесился
до самой земли. Это была лишь мера  предосторожности,  но  принять  ее  не
мешало. Затем Пескад лег ничком на кровлю и, прижавшись к  ограде,  замер.
Ведь если его заметят,  тут  же  сбегутся  люди  Сиди  Хазама,  и  Пескаду
останется только воспользоваться  веревкой,  приготовленной  для  спасения
Савы Шандор.
   Кругом царила глубокая тишина. Ни Сиди Хазам, ни Саркани, ни  остальные
обитатели дома не принимали участия а празднике аистов, и дверь жилища  не
открывалась с раннего утра.
   Переждав несколько минут, Пескад дополз до угла кровли, где  возвышался
минарет. Лестница внутри минарета вела, очевидно, в первый  двор.  Тут  же
была и дверь, через которую можно было пробраться сперва  на  лестницу,  а
затем в дом. Но она была заперта изнутри, правда не на ключ, а  на  засов.
Чтобы отодвинуть его, пришлось бы проделать дыру в створке  двери.  Пескад
легко справился бы с этой задачей, ведь в  кармане  у  него  лежал  нож  с
несколькими лезвиями - драгоценный подарок доктора.  Однако  такая  работа
заняла бы слишком много времени и Пескад наделал бы шуму.
   Впрочем, этого и не потребовалось. Футах в трех над террасой,  в  стене
минарета, было  пробито  оконце,  напоминающее  по  форме  бойницу.  Окно,
правда, маленькое, но ведь и Пескад был невелик. К тому же  он  приходился
сродни кошкам и мог пролезть, вытянувшись в струнку, там, где это казалось
на первый взгляд невозможным. Итак, он рискнул и,  слегка  поцарапав  себе
плечи, очутился внутри минарета.
   "Матифу ни за что не удалось бы это проделать!" - вполне резонно  решил
Пескад.
   Затем он добрался ощупью до двери и отодвинул засов,  на  случай,  если
придется возвращаться тем же путем.
   Спускаясь по винтовой лестнице минарета, Пескад не шел, а  скользил  из
боязни, как бы не заскрипели  деревянные  ступени.  Внизу  он  остановился
перед второй дверью, но стоило слегка толкнуть ее, и она отворилась.
   Эта дверь вела на галерею с колоннами, опоясывавшую  первый  внутренний
двор, куда выходили и другие двери комнат минарета. После  кромешной  тьмы
здесь казалось несколько светлее. Впрочем, нигде не было видно  света,  не
слышно ни малейшего шума.
   В середине двора находился круглый бассейн с  проточной  водой,  вокруг
которого росли в огромных глиняных кувшинах различные кустики  и  деревца:
перечники, пальмы, Лавры, кактусы, образуя зеленый островок.
   Пескад обошел на цыпочках галерею, останавливаясь возле каждой комнаты.
Можно было подумать, что все люди вымерли. Однако  за  одной  дверью  ясно
слышались негромкие голоса.
   Пескад сперва отпрянул назад. Он узнал голос Саркани, так как несколько
раз слышал его в Рагузе. Затем приложил ухо к двери и все же  не  разобрал
того, что говорилось в комнате.
   В эту минуту шум голосов стал явственнее, и Пескад едва успел отскочить
от двери и спрятаться позади громадного кувшина, стоявшего возле бассейна.
   Из комнаты вышел Саркани в сопровождении высокого араба. Они продолжали
разговор, прогуливаясь по галерее.
   К несчастью, Пескад не понимал, о чем говорили Саркани и  его  спутник,
ибо он не знал арабского языка. Два слова, или, точнее, два имени, все  же
поразили его: имя Сиди Хазама - в самом деле,  сам  мокаддем  беседовал  с
Саркани - и название острова  Антекирты,  несколько  раз  повторявшееся  в
разговоре.
   "Что за притча! - подумал Пескад. - Почему они говорят об  Антекирте?..
Неужели Сиди Хазам, Саркани и  все  триполитанские  разбойники  собираются
напасть на наш остров? Тысяча чертей! Какая  жалость,  что  я  не  понимаю
языка этих негодяев!"
   И Пескад всеми силами старался уловить еще хоть  одно  знакомое  слово,
прячась среди зелени, когда Саркани и Сиди Хазам приближались к  бассейну.
Но было так темно, что они не могли его заметить.
   "Вот если бы Саркани был один,  -  продолжал  рассуждать  сам  с  собой
Пескад, - пожалуй, я схватил бы его за горло, и негодяю пришел  бы  конец!
Впрочем, это не спасло бы Саву Шандор, а ведь только ради нее  я  совершил
этот опасный прыжок!.. Но терпение!.. Очередь Саркани еще придет!"
   Разговор Сиди Хазама и Саркани продолжался  минут  двадцать.  Имя  Савы
было названо несколько раз и к нему прибавлено слово "арус", - тут  Пескад
вспомнил, что это означает по-арабски "невеста". Очевидно, мокаддему  были
известны намерения Саркани, и он содействовал их выполнению.
   Собеседники, наконец, удалились  в  глубину  двора,  прикрыв  за  собою
дверь. За ней находилась, очевидно, другая часть дома.
   Как только Саркани и Сиди Хазам вышли,  Пескад  двинулся  крадучись  по
галерее и остановился перед той же дверью. Толкнув ее, он очутился в узком
коридоре и ощупью стал пробираться  дальше.  В  конце  коридора  оказалась
двойная арка с небольшой колонной посредине, а за  ней  второй  внутренний
двор.
   Освещенные окна "скифы" выходили во двор, и свет яркими пятнами ложился
на плиточн