?
   Лоцман не знал. Он мог только  сказать,  что  в  судовом  журнале  яхты
значится,  что  она  идет  из  Бриндизи;  документы  ее   были   проверены
начальником порта и оказались  в  полном  порядке.  А  так  как  это  была
спортивная яхта, - власти решили уважить ее инкогнито.
   Затем Петер Батори подозвал лодку и велел доставить себя на "Саварену",
а марокканка с великим изумлением наблюдала, как он удаляется от берега.
   Через несколько минут юноша уже стоял на палубе яхты и спрашивал, здесь
ли доктор.
   Приказ, запрещавший  посторонним  находиться  на  "Саварене",  явно  не
касался Петера, так как боцман ответил ему, что доктор у себя в каюте.
   Петер Батори передал свою визитную карточку и попросил узнать, может ли
доктор принять его.
   Вахтенный взял карточку и спустился  по  трапу,  ведущему  в  салон  на
корме.
   Через минуту он вернулся и доложил, что доктор просит гостя  пожаловать
к нему.
   Молодого человека тотчас же провели вниз, и он очутился в  салоне,  где
царил полумрак, ибо все иллюминаторы были занавешены.
   Доктор Антекирт сидел на диване, в темном углу. При виде  сына  Иштвана
Батори он вздрогнул, но Петер не мог этого заметить.  У  доктора  невольно
вырвалось: "Это он! Это Иштван!"
   И правда, Петер Батори был живой портрет отца, каким тот был в двадцать
два года: та же решимость во взоре,  та  же  благородная  осанка,  тот  же
взгляд, мгновенно воспламеняющийся при виде всего светлого,  возвышенного,
прекрасного.
   - Я очень рад, господин Батори, - сказал  доктор,  вставая,  -  что  вы
приняли мое приглашение.
   Доктор жестом указал ему на кресло, и Петер Батори сел  в  другом  углу
салона.
   Доктор говорил по-венгерски, зная, что это родной язык юноши.
   - Сударь, - ответил Петер Батори, - я отдал бы  вам  визит,  нанесенный
вами моей матери, даже если бы вы и не пригласили меня к себе. Я знаю, что
вы - один из тех неведомых нам друзей, кому дорога память о моем отце и  о
двух патриотах, погибших вместе с ним. Я благодарен  вам  за  то,  что  вы
чтите их память.
   Вспомнив прошлое, теперь уже далекое, назвав имена отца и  его  друзей,
графа Матиаса Шандора и Ладислава Затмара, Петер не в силах  был  сдержать
волнение.
   - Простите, доктор, - сказал он. - Когда я вспоминаю их  подвиг,  я  не
могу...
   Неужели он не чувствовал, что доктор растроган, пожалуй, больше него  и
молчит только потому, что боится выдать свое волнение?
   -  Вам  незачем  просить  у  меня  извинения  -  ваша   скорбь   вполне
естественна, господин Батори, - сказал он наконец. - К  тому  же  в  ваших
жилах течет венгерская кровь, а у кого из сынов Венгрии не сожмется сердце
при этих воспоминаниях! В то время,  пятнадцать  лет  тому  назад,  -  да,
прошло уже пятнадцать лет, - вы были  еще  ребенком.  Вы,  можно  сказать,
почти не знали своего отца и не представляли себе тех событий,  в  которых
он принимал участие.
   - Моя мать - его двойник, доктор! -  ответил  Петер  Батори.  -  Она  с
детства  внушила  мне  благоговение  к  памяти  человека,   которого   она
оплакивает и по сей день! Все, что он сделал, все, что он хотел совершить,
вся его жизнь, полная забот о соотечественниках, полная любви к отчизне, -
все это мне хорошо известно благодаря ей. Когда отец умер, мне было  всего
восемь лет, но мне кажется, что он и не умирал,  потому  что  он  живет  в
сердце моей матери!
   - Вы горячо любите мать, и она вполне этого заслуживает, Петер  Батори,
- отвечал доктор Антекирт, - мы же все чтим ее, как вдову мученика!
   Петер был глубоко благодарен доктору за выраженные  им  чувства.  Когда
доктор говорил, сердце юноши взволнованно билось, и  он  даже  не  замечал
того холодка, нарочитого или невольного,  который  чувствовался  в  словах
собеседника и был, по-видимому, присущ ему.
   - Позвольте вас спросить, вы были знакомы с  моим  отцом?  -  продолжал
Петер.
   - Да, - ответил доктор не без колебания, - но я знал  его  лишь  в  той
мере, в какой студент знает профессора, а ведь ваш отец был одним из самых
талантливых венгерских профессоров. Я изучал медицину и физику  у  вас  на
родине. Я был учеником вашего отца, который был старше меня всего  лет  на
десять. Он внушал мне искреннее  уважение  и  любовь,  потому  что  в  его
лекциях чувствовалось то душевное благородство, которое  было  свойственно
этому пламенному патриоту. Я расстался  с  ним  только  тогда,  когда  мне
пришлось уехать за границу, чтобы продолжить образование, начало  которому
было положено в Венгрии. Но вскоре после  этого  профессор  Иштван  Батори
пожертвовал  своей  карьерой  ученого  ради  идей,   которые   он   считал
благородными и справедливыми, и  уже  никакие  личные  интересы  не  могли
остановить его на избранном им пути. Именно тогда он уехал из Братиславы и
поселился в Триесте. В это трудное время ваша мать поддерживала его своими
советами,  окружила  его  нежной  заботой.  Она  обладала  всеми  женскими
добродетелями, как ваш отец - всеми мужскими.  Простите,  господин  Петер,
что я воскрешаю эти тягостные воспоминания, но ведь  вы,  конечно,  не  из
тех, кто отрекается от прошлого.
   - Разумеется, нет, доктор, - воскликнул Петер со всем пылом юности. - Я
не забуду этого, как и Венгрия никогда не забудет трех героев, что  отдали
жизнь за родину - Ладислава Затмара, Иштвана Батори и, быть может,  самого
отважного из них, графа Матиаса Шандора.
   - Если он и был самым отважным, - ответил  доктор,  -  то  его  друзья,
поверьте, не уступали ему ни в самоотверженности, ни в преданности,  ни  в
храбрости! Все трое достойны равного уважения! Все трое заслуживают  того,
чтобы за них отомстили!
   Доктор умолк. Он думал: сказала  ли  госпожа  Батори  сыну,  при  каких
обстоятельствах были преданы главари заговора, произнесла ли она  при  нем
слово "предательство"?.. Поведение молодого человека не давало  ответа  на
этот вопрос.
   В действительности госпожа  Батори  ничего  не  сказала  ему  об  этом.
По-видимому, ей не хотелось отравлять  жизнь  сына  ненавистью,  а,  может
быть, она боялась направить его на ложный след, поскольку имена предателей
неизвестны.
   Поэтому доктор счел себя не вправе - по крайней мере теперь -  касаться
этой темы.
   Зато он не колеблясь сказал юноше, что  если  бы  не  гнусный  поступок
испанца, который выдал беглецов, укрывшихся в доме рыбака Андреа  Феррато,
то граф Шандор и Иштван Батори, вероятно,  ускользнули  бы  от  ровиньскнх
жандармов. А перейди они в каком угодно месте австрийскую  границу  -  все
двери распахнулись бы перед ними, чтобы их принять.
   - У меня они нашли бы убежище в любое время, - добавил он.
   - А где именно, доктор?
   - В Кефалонич, где я тогда жил.
   - Да, на Ионических островах, под покровительством Греции, они были  бы
спасены, и отец мой был бы еще жив!
   Некоторое время оба молчали, отдавшись  воспоминаниям.  Но  вот  доктор
снова заговорил:
   - Господин  Петер,  мы  с  вами  унеслись  в  прошлое.  Но  вернемся  к
настоящему, даже более того, я хочу поговорить  с  вами  о  будущем,  -  я
кое-что имею в виду для вас.
   - Я слушаю вас, доктор, - ответил Петер. - В своем письме вы  дали  мне
понять, что речь идет о моих интересах, быть может...
   - Так оно и есть, господин Батори. Я знаю, как заботилась  о  вас  ваша
мать, когда вы были ребенком, как она отдавала вам все свои силы,  но  мне
известно также, что вы достойно пережили тяжкие испытания, выпавшие вам на
долю, и теперь, когда вы стали мужчиной...
   - Мужчиной! - не без горечи повторил Петер Батори. - Мужчиной,  который
до сих пор не может прокормить себя, а тем более  -  отплатить  матери  за
все, что она сделала для него!
   - Пусть так, - возразил доктор, - но ведь это не ваша вина.  Я  отлично
знаю, как теперь трудно пробиться, - конкурентов  множество,  а  мест  так
мало. Вы инженер?
   - Да, доктор. У меня аттестат инженера, но  я  не  хочу  иметь  дело  с
государственными  учреждениями.  Поэтому   я   старался   устроиться   при
какой-нибудь промышленной фирме, но до сих пор не нашел ничего подходящего
- по крайней мере в Рагузе.
   - А вне Рагузы?
   - Вне... - повторил Петер Батори, замявшись.
   - Да, в другом месте. Разве вы не по этому  поводу  ездили  на  днях  в
Зару?
   -  Действительно,  мне  говорили,   что   на   одном   металлургическом
предприятии есть место...
   - И что же?
   - Мне его предложили.
   - А вы отказались?
   -  Пришлось  отказаться,  потому  что  это  связано   с   переездом   в
Герцеговину...
   - В Герцеговину? Так, значит, госпожа  Батори  не  может  поехать  туда
вместе с вами?
   - Матушка поехала бы со мною всюду, куда мне пришлось бы направиться.
   - Так почему же вы не приняли это место? - настойчиво спросил доктор.
   - Сударь, в настоящее время  я  не  могу  уехать  из  Рагузы  по  очень
серьезной причине, - ответил юноша.
   Доктор заметил, что Петер смущается, отвечая ему ка  последний  вопрос.
Когда юноша говорил о своем решении не покидать Рагузу - голос его заметно
дрожал. Что же это за важная причина, по которой он отклоняет предложенную
ему должность?
   - Значит, неосуществим и тот план, который я хотел  предложить  вам,  -
продолжал доктор Антекирт.
   - Он связан с отъездом из Рагузы?
   - Да... в страну, где я провожу большие работы, руководство которыми  я
охотно поручил бы вам.
   - Я весьма сожалею, сударь, но, поверьте, что такое  решение  я  принял
лишь...
   - Верю, господин Петер, и сожалею об этом, быть может, даже больше, чем
вы сами. Я был бы счастлив перенести на вас любовь, какую питал  к  вашему
отцу.
   Петер Батори молчал. В его душе происходила борьба; видно было, что ему
очень тяжело. Доктор чувствовал, что юноша хотел  бы  высказаться,  но  не
решается. Но вот какая-то непреодолимая  сила  повлекла  Петера  Батори  к
человеку, проявившему такое участие и к его матери и к нему самому.
   - Доктор... доктор... - проговорил  он  в  волнении,  которого  уже  не
пытался скрыть. - Пожалуйста, не думайте, что я отказываюсь из-за  простой
прихоти, из-за упрямства! Вы говорили со мною как друг  Иштвана  Батори!..
Вы всю эту дружбу хотите перенести на  меня!..  Я  тоже  испытываю  к  вам
безграничное доверие, хоть  знаком  с  вами  всего  несколько  минут...  О
сударь, я готов полюбить вас, как родного отца!..
   - Петер!.. Дитя мое! - воскликнул доктор, схватив руку юноши.
   - Да, сударь! - продолжал Петер Батори. - И я признаюсь вам во всем!  Я
люблю девушку, которая живет в этом городе!..  Между  нами  лежит  бездна,
отделяющая нищету от  богатства!..  Но  я  не  пожелал  считаться  с  этой
бездной, да и девушка, вероятно, пренебрегает ею. Хотя я вижу ее  редко  -
на улице или в окне, - для меня это такое счастье,  от  которого  я  не  в
силах отказаться... Мысль, что мне  придется  уехать,  и  уехать  надолго,
сводит  меня  с  ума!..  Доктор!..  Поймите  меня...  и  простите,  что  я
отказываюсь...
   - Да, Петер, я понимаю вас, и мне нечего вам прощать! - ответил  доктор
Антекирт.  -  Вы  хорошо  сделали,  что  откровенно  признались  мне.  Это
обстоятельство все меняет... А ваша мать знает то, о  чем  вы  мне  сейчас
рассказали?
   - Я еще ничего не говорил ей, сударь. Я не решался открыться ей потому,
что  она,  приняв  во  внимание  наше  бедственное  положение,   вероятно,
постаралась бы лишить меня всякой надежды!.. А  может  быть,  она  и  сама
догадывается и понимает, как мне тяжело!..
   - Петер, вы мне доверились, и вы  поступили  правильно!..  Эта  девушка
богата?
   - Очень богата! Очень! Слишком богата для меня!
   - А она вас достойна?
   - Если бы эта девушка была недостойна, разве  я  осмелился  бы  просить
мать, чтобы она назвала ее своей дочерью?
   - В таком случае, Петер, - продолжал доктор, - быть может, пропасть  не
так уж глубока и ее можно перейти.
   - Сударь! Не смущайте меня несбыточной надеждой! - вскричал юноша.
   - Несбыточной!
   И в тоне, каким доктор Антекирт произнес это, слово, звучала такая вера
в свои силы, что Петер  Батори  как  бы  преобразился,  почувствовав  себя
хозяином настоящего, хозяином будущего.
   - Да, Петер, положитесь на меня!.. Когда сочтете удобным - назовите мне
имя этой девушки, и я приму меры...
   - Зачем мне скрывать его от вас, доктор? - возразил Петер Батори. - Это
мадемуазель Торонталь!
   Чтобы сохранить спокойствие при звуке этого ненавистного имени, доктору
пришлось сделать неимоверное усилие; словно бомба разорвалась возле  него.
На некоторое время - всего лишь на несколько секунд - он умолк и замер  на
месте.
   Потом, скрывая волнение, он сказал:
   - Хорошо, Петер! Дайте мне время все это обдумать, все взвесить...
   - Позвольте откланяться, доктор, - ответил юноша,  крепко  пожимая  ему
руку, - разрешите мне поблагодарить вас,  как  я  поблагодарил  бы  своего
отца!
   Петер Батори вышел из салона,  поднялся  на  палубу,  сел  в  лодку  и,
высадившись на пристани, направился в Рагузу.
   Иностранка, поджидавшая его возвращения с "Саварены", опять пошла вслед
за ним.
   Петер Батори испытывал  огромное  облегчение.  Наконец-то  ему  удалось
излить душу! Нашелся Друг, которому можно все сказать... Может быть,  даже
больше, чем другу! Какой блаженный день! Судьба не часто дарит такие дни!
   Когда он проходил мимо особняка на Страдоне, счастье еще раз улыбнулось
ему: он заметил, как занавеска на одном из окон на мгновение приподнялась,
потом сразу же опустилась!
   Но движение занавески не ускользнуло  и  от  взора  иностранки,  и  как
только  Петер  Батори  завернул  за  угол  улицы   Маринелла,   марокканка
остановилась. Потом она поспешила на телеграф и  отправила  депешу,  текст
которой состоял из одного-единственного слова: "Приезжай!"
   Адрес же был такой: "Сицилия. Сиракузы. До востребования. Саркани".



6. УСТЬЕ КАТАРО

   Итак, рок, играющий решающую роль в этом мире, привел в один и  тот  же
город семью Батори и семью Торонталь. И не только привел в один город,  но
приблизил, ибо обе они жили в районе Страдона. Более того, Сава  Торонталь
и Петер Батори увидели друг друга, встретились, друг в друга  влюбились  -
Петер, сын человека,  погибшего  из-за  доноса,  и  Сава,  дочь  человека,
который донес.
   Вот о чем думал доктор Антекирт после того, как молодой инженер ушел от
него.
   "И Петер уходит полный  надежды,  -  размышлял  доктор,  -  и  надежду,
которой у него не было, внушил ему не кто иной, как я!"
   Был ли доктор готов начать беспощадную борьбу с роком? Чувствовал ли он
в себе достаточно сил, чтобы по-своему направить ход событий? Достанет  ли
у него могущества, нравственной мощи, чтобы обуздать судьбу?
   - Да, я буду бороться! -  воскликнул  он.  -  Такая  любовь  немыслима,
преступна! Если Петер Батори станет мужем дочери Силаев Торонталя и в один
прекрасный день узнает истину - он уже не сможет отомстить за отца! У него
не останется ничего другого, как только  в  отчаянии  покончить  с  собою!
Поэтому, если понадобится, я открою ему все!.. Я расскажу ему, какой  удар
эта семья нанесла его семье! Так или иначе - я эту любовь разобью!
   И правда, в таком союзе было бы что-то чудовищное!
   Как уже говорилось, во время беседы с госпожой Батори  доктор  Антекирт
сообщил ей, что три вождя заговора стали жертвами  отвратительных  козней,
вскрывшихся в процессе судебного разбирательства, и что он узнал об этом у
подкупленного тюремщика башни Пизино.
   Мы знаем также, что госпожа Батори по некоторым соображениям еще ничего
не сказала сыну об этом предательстве. Впрочем, имена предателей  были  ей
неизвестны. Она не знала, что один из них, человек  богатый  и  уважаемый,
живет в Рагузе, неподалеку от нее. Доктор не назвал  ей  имен  предателей.
Почему? Только потому, что час их разоблачения еще не  пробил.  Но  он  их
знал. Он знал, что один из  предателей  -  Силас  Торонталь,  а  другой  -
Саркани.  Он  не  рассказал  все  до  конца  потому,  что  рассчитывал  на
содействие  Петера  Батори;  он  хотел  привлечь   его   к   осуществлению
справедливого возмездия за гибель отца и вместе с тем к отмщению  за  двух
соратников Иштвана Батори -  за  Ладислава  Затмара  и  за  графа  Матиаса
Шандора.
   И вот теперь он не может сказать этого сыну Иштвана Батори,  не  нанося
ему удара в самое сердце!
   - Что ж! - повторил он. - Придется разбить это сердце!
   Приняв такое решение, он задумался: как же осуществить его?  Рассказать
госпоже Батори и ее сыну о прошлом триестского банкира? Но есть ли у  него
неопровержимые  доказательства  доноса?  Нет,  таких  доказательств   нет,
поскольку  Матиаса  Шандора,   Иштвана   Батори   и   Ладислава   Затмара,
единственных  людей,  располагавших  этими  данными,  уже  нет  в   живых.
Распространить  по  городу  слух  об  этом   гнусном   предательстве,   не
предупредив семью Батори? Да, этого, конечно, было  бы  достаточно,  чтобы
углубить пропасть, отделяющую Петера от богатой девушки, - и эта  пропасть
стала бы и в самом деле непреодолимой. Но если об этом станут говорить,  -
то, пожалуй, можно опасаться, что Силас Торонталь уедет из Рагузы.
   А доктор не хотел, чтобы Торонталь скрылся. Предатель должен оставаться
в руках судьи до того часа, когда начнется суд.
   Но событиям суждено было развернуться совсем иначе, чем думал доктор.
   Взвесив все обстоятельства, доктор пришел к  выводу,  что  в  настоящее
время  не  может  принять  никаких  мер  непосредственно   против   Силаса
Торонталя; надо сначала заняться тем, что не терпит отлагательства. Прежде
всего необходимо удалить Петера Батори из города, где может пострадать его
доброе имя. Да! Он сумеет  запрятать  Петера  так  далеко,  что  никто  не
разыщет его следов. Когда юноша окажется в его руках, он откроет ему  все,
что знает о Силасе Торонтале и его сообщнике Саркани; он  приобщит  его  к
своей борьбе. Но нельзя терять ни одного дня!
   Для осуществления этого плана доктор вызвал из порта, расположенного  в
устье Катаро, на Адриатическом море, к югу от  Рагузы,  свое  быстроходное
судно.  То  был  один  из  чудесных  "торникрафтов",   которые   послужили
прототипом для современных миноносцев. Это было стальное судно,  длиною  в
сорок один метр и водоизмещением в семьдесят тонн,  без  мачт  и  труб,  с
простой платформой снаружи  и  металлической  рубкой  с  чечевицеобразными
иллюминаторами, предназначенными  для  рулевого;  оно  могло  герметически
закрываться, если того требовало состояние моря, и плыть не  сбиваясь  при
этом  с  курса  и  не  тратя  времени  на  борьбу  с  волнами.  Судно  это
превосходило скоростью все миноносцы Старого и Нового Света и легко делало
пятьдесят километров в час. Благодаря  такой  неслыханной  скорости  судам
доктора Антекирта уже не раз  удавалось  покрывать  большие  расстояния  в
поразительно короткий срок, и доктор молниеносно  переносился  от  берегов
Триполитании к самым глухим островкам Архипелага; этим  и  объяснялась  та
вездесущность, которую приписывала ему молва.
   Однако  между  торникрафтами  и  судами  доктора  имелась  существенная
разница:   доктор   заменил   перегретый   пар   электричеством;    мощные
аккумуляторы,  изобретенные  им,  давали  возможность  аккумулировать  ток
колоссального  напряжения,  который  он  употреблял  для  движения  судов.
Поэтому эти быстроходные  суда  назывались  просто  "Электро"  и  к  этому
названию прибавлялся  только  порядковый  номер.  Таков  был  "Электро-2",
вызванный доктором из устья Катаро.
   Отдав это распоряжение, доктор  стал  ждать  часа,  когда  можно  будет
приступить к действиям. Одновременно он предупредил Пескада и Матифу,  что
в скором времени ему понадобятся их услуги.
   Излишне  говорить,  как  счастливы  были   приятели,   что   наконец-то
представится возможность доказать свое усердие.
   Их радость была омрачена лишь одним-единственным облачком.
   Пескаду предстояло оставаться  в  Рагузе,  чтобы  вести  наблю