ниченному с одной стороны мысом Бон, а с  другой  Карфагенским  мысом.
Слева тянутся отрога горных цепей Бон-Карнин, Росса, Загуан, а  в  глубине
ущелий приютились кое-где  маленькие  деревушки.  Справа  во  всем  блеске
раскинулся священный город Сиди-бу-Саид  с  его  великолепными  старинными
дворцами; по-видимому, в древности он был предместьем  Карфагена.  Дальше,
весь белый в лучах жгучего солнца, сверкает Тунис. Его  дома  высятся  над
лагуной   Эль-Бахира,   позади   канала,   гостеприимно   открытого    для
путешественников, прибывающих из Европы.
   В двух-трех милях от Ла-Гуллетт на якорях стояла французская эскадра, а
ближе к  берегу  покачивались  на  волнах  несколько  коммерческих  судов,
придававших нарядный вид рейду своими разноцветными флагами.
   Был час пополудни, когда "Феррато" бросил якорь в трех  кабельтовых  от
порта  Ла-Гуллетт.  После  посещения   карантинных   властей   и   обычных
формальностей пассажирам паровой  яхты  было  разрешено  сойти  на  берег.
Доктор Антекирт, Петер и Луиджи с сестрой сели в вельбот,  который  тотчас
же отвалил от яхты. Обогнув мол, он проскользнул по узкому  каналу,  между
двумя тесными  рядами  лодок,  барж  и  шлюпок,  и  причалил  к  берегу  у
обсаженной деревьями площади, на  которую  выходят  фасады  вилл,  контор,
кафе; здесь,  в  начале  главной  улицы  Ла-Гуллетт,  все  время  толпятся
мальтийцы, евреи, арабы, французские и туземные солдаты.
   На письме Борика  стояло  слово  "Карфаген".  Это  название  да  жалкие
развалины - вот все, что осталось от древнего города Ганнибала.
   Желающим добраться до Карфагена вовсе не надо ехать по железной дороге,
проведенной между Ла-Гуллетт и Тунисом и огибающей лагуну  Эль-Бахира.  До
небольшого  холма,  на  котором  стоит  часовня  св.Людовика  и  монастырь
алжирских миссионеров, нетрудно дойти пешком по ровному  песчаному  берегу
или по пыльной дороге, вьющейся по долине.
   Когда вельбот пристал к берегу, на  площади  стояло  несколько  наемных
экипажей, запряженных маленькими лошадками. Наши друзья мигом  вскочили  в
один из них, приказав кучеру ехать как можно  скорее  в  Карфаген.  Лошади
пробежали крупной рысью по  главной  улице  Ла-Гуллетт,  и  вскоре  экипаж
выехал на дорогу, по обеим сторонам которой  выстроились  роскошные  виллы
тунисских богачей, где они проводят жаркое время года.  А  ближе  к  морю,
там, где  некогда  находился  порт  древнего  города,  возвышались  дворцы
Кередин и Мустафа. Две с лишним тысячи лет  тому  назад  Карфаген  -  этот
соперник Рима - занимал все побережье от косы Ла-Гуллетт до  Карфагенского
мыса.
   Часовня св.Людовика построена на холмике высотой в двести футов, в  том
месте, где, по преданию, умер  в  1270  году  король  Франции.  Место  это
огорожено решеткой, но там гораздо меньше деревьев и кустов, чем  обломков
античных статуй, ваз, пилястров, колонн, капителей и стел. Позади  часовни
находится монастырь миссионеров,  настоятелем  которого  был  в  то  время
ученый-археолог, отец Делатр. Отсюда открывается вид на все  побережье  от
Карфагенского мыса до предместья Ла-Гуллетт.
   У подножия холма расположились несколько дворцов в арабском стиле, но с
английскими "пирсами", к причалам которых, изящно выдвинутым в море, могут
приставать самые различные суда.  Вдалеке  виднеется  великолепный  залив,
где, правда, нет античных развалин, зато каждая коса, каждый  мыс,  каждая
гора связаны с каким-нибудь историческим воспоминанием.
   Дворцы и виллы разбросаны по всему побережью до того места, где некогда
находился карфагенский  порт;  кое-где  на  дне  оврагов,  среди  каменных
россыпей,  или  на  сероватой  земле,  почти  непригодной   к   обработке,
примостились  жалкие   домишки   бедняков.   Большинство   их   обитателей
зарабатывают себе на жизнь тем, что  подбирают  или  выкапывают  из  земли
более или менее  ценные  предметы  карфагенской  эпохи  -  бронзу,  камни,
глиняные изделия, медали, монеты, которые монастырь  покупает  для  своего
археологического  музея  скорее  из  жалости  к  этим  беднякам,  чем   по
необходимости.
   У иных лачуг всего две-три стены. Можно "подумать,  что  это  развалины
древних мечетей, сохранившие свою белизну в этой солнечной стране.
   Доктор и его спутники подъезжали к каждому дому, тщательно  осматривали
его, разыскивая повсюду госпожу Батори, хотя им трудно было поверить,  что
она могла впасть в такую нищету.
   Вдруг экипаж остановился у  полуразрушенного  дома,  где  вместо  двери
зияло отверстие, пробитое в заросшей травой и кустами стене.
   Перед лачугой сидела старуха в темном плаще.
   Петер узнал ее!.. У него вырвался  крик!..  Это  была  его  мать!..  Он
подбежал к ней, бросился на  колени,  обхватил  ее  руками!..  Но  она  не
отвечала на ласки сына и, казалось, не узнавала его!
   - Матушка!.. Матушка!.. - повторял он. Доктор, Луиджи и Мария обступили
госпожу Батори.
   В этот миг из-за угла дома показался старик.
   Это был Борик.
   Прежде всего он узнал доктора Антекирта, и  ноги  у  него  подкосились.
Потом заметил Петера... Петера, которого сам проводил в последний путь  на
кладбище в Рагузе!.. Это было уж слишком! Старик замертво упал  на  землю,
успев только прошептать:
   - Она потеряла рассудок.
   Итак, Петер нашел свою мать, но  тело  ее  было  лишено  души!  И  даже
внезапное появление сына, которого она считала мертвым, не пробудило в ней
воспоминаний о прошлом!
   Госпожа Батори встала, глаза ее, еще  не  совсем  потухшие,  растерянно
блуждали по сторонам. Никого не узнав, не промолвив ни слова, она вошла  в
лачугу, куда по знаку доктора за ней последовала Мария.
   Петер остался недвижно стоять на пороге: он не мог, не смел сделать  ни
одного шага!
   Между тем доктору удалось привести в сознание Борика, и, открыв  глаза,
старик воскликнул:
   - Вы, господин Петер!.. Вы живы?
   - Да!.. - ответил Петер. - Да!.. Я жив... Но лучше бы мне было умереть!
   В нескольких словах доктор передал Борику все, что произошло в  Рагузе,
после чего старый слуга слабым, прерывающимся голосом с  трудом  рассказал
обо всех бедствиях, пережитых им за последние два месяца.
   - Скажите, Борик, - спросил еще  до  этого  доктор,  -  госпожа  Батори
потеряла рассудок после смерти сына?
   - Нет, сударь, нет! - ответил Борик.
   И вот что он поведал.
   Оставшись одна на свете, госпожа Батори решила переехать  из  Рагузы  в
деревушку Винтичелло, где у нее были дальние, родственники. Перед отъездом
она распорядилась продать свой скромный домик вместе со  всем  имуществом,
ибо жить там не собиралась.
   Через полтора месяца она вернулась вместе с  Бориком  в  Рагузу,  чтобы
закончить свои дела, и в почтовом ящике на улице Маринелла нашла  какое-то
письмо.
   Прочитав это письмо, госпожа Батори  громко  вскрикнула,  бросилась  со
всех ног на улицу Страдоне  и  постучалась  в  дверь  особняка  Торонталя,
которая тут же отворилась.
   - Мать пошла к Торонталю?! - воскликнул Петер.
   - Да! - подтвердил Борик. - И когда я нагнал госпожу Батори,  она  меня
не узнала!.. Она потеряла...
   - Но зачем же мать пошла к Торонталю?..  Зачем?  -  повторял  Петер,  с
недоумением глядя на старого слугу.
   - Может, она хотела поговорить  с  господином  Торонталем,  -  высказал
предположение Борик. - Но оказалось, что он уехал вместе с дочерью два дня
тому назад, и никто не мог сказать, куда именно.
   - Ну, а письмо?.. Письмо?..
   - Я так его и не нашел, господин Петер,  -  ответил  старик.  -  Думаю,
госпожа Батори потеряла  письмо  или  уничтожила,  а  возможно,  оно  было
похищено у нее, только я никогда не узнал, о чем там говорилось!
   Здесь  крылась  какая-то  тайна.  Доктор,  слушавший  Борика  в  полном
молчании, не знал, что и подумать о странном поведении госпожи Батори. Что
заставило ее отправиться в особняк на улице Страдоне, которого она  должна
была бы всячески избегать, и почему отъезд Торонталя так потряс несчастную
женщину, что она сошла с ума?
   Старый слуга закончил в нескольких словах  свой  рассказ.  Ему  удалось
скрыть от людей душевное  заболевание  хозяйки,  и  он  распродал  все  их
имущество. Тихое, спокойное помешательство вдовы Иштвана Батори  позволило
ему действовать, не вызывая подозрений. Он хотел только одного: укрыться в
каком-нибудь  месте,  безразлично  где,  только  бы  подальше   от   этого
проклятого города. Через несколько  дней  он  сел  с  госпожой  Батори  на
пассажирский пароход, совершающий рейсы по Средиземному морю,  и  добрался
до Туниса, или, точнее, до Ла-Гуллетт. Здесь он и решил поселиться.
   Они заняли эту заброшенную лачугу, и  старик  посвятил  себя  уходу  за
своей хозяйкой, которая, по-видимому, потеряла не только  рассудок,  но  и
дар речи. Теперь денег у Борика оставалось так мало, что им грозила полная
нищета.
   Тут старый слуга вспомнил о докторе Антекирте и о  сочувствии,  которое
тот всегда выказывал семейству Иштвана  Батори.  Но  Борик  не  знал,  где
искать доктора. Все же он написал несколько строк и поедал на  волю  божью
свой  отчаянный  призыв.  Оказалось,  что   провидение   довольно   хорошо
справилось с задачей почтового ведомства, ибо письмо дошло до адресата!
   Само положение  подсказывало,  что  надо  предпринять.  Госпожу  Батори
усадили в коляску с Петером, Бориком и Марией, которая отныне должна  была
неотлучно оставаться при ней. Впрочем, несчастная больная  не  оказала  ни
малейшего сопротивления. Экипаж покатил по дороге в Ла-Гуллетт, между  тем
как доктор и Луиджи направились туда же пешком по песчаному берегу.
   Час спустя все были на борту яхты. Якорь тут же подняли,  и  "Феррато",
обогнув мыс Бон, взял курс на маяк острова  Пантеллерия.  Через  день,  на
рассвете, судно уже входило в порт Антекирты.
   Госпожу Батори тотчас  же  высадили  на  берег,  отвезли  в  Артенак  и
поместили в одну из  комнат  Ратуши,  куда  переселилась  и  Мария,  чтобы
ухаживать за ней.
   Как  страдал   Петер   Батори!   Его   мать   потеряла   рассудок   при
обстоятельствах, которые, по-видимому, так и не удастся выяснить. Ах, если
бы узнать причину болезни госпожи Батори, тогда еще можно было бы  вызвать
какую-нибудь спасительную реакцию! Но никто этой причины не знал и вряд ли
когда-нибудь узнает!
   - Необходимо вылечить больную!.. Да!.. Необходимо!  -  решил  доктор  и
посвятил себя этой задаче.
   Дело было, однако, трудное, ибо госпожа Батори  по-прежнему  ничего  не
слышала, не замечала, и прошлое никогда не всплывало в ее памяти.
   Но разве нельзя было использовать в лечебных  целях  ту  огромную  силу
внушения,  которой  обладал  доктор?  Разве  не  следовало  прибегнуть   к
животному  магнетизму,  чтобы  вернуть  рассудок  несчастной  женщине,   -
погрузить ее в гипнотический сон и не  пробуждать  до  тех  пор,  пока  не
наступит желаемая реакция?
   Петер Батори заклинал доктора сделать все возможное, чтобы вылечить его
мать.
   -  Видишь  ли,  -  отвечал  доктор,  -   здесь   гипноз   не   поможет!
Душевнобольные как раз сильнее всего противятся внушению. Чтобы  поддаться
гипнозу, Петер, твоя мать должна была бы иметь собственную волю, которую я
заменил бы своей! Повторяю, на нее гипноз не подействует!
   - Не может быть! - твердил Петер, который никак не  мог  примириться  с
этой мыслью. - Нет, я ни за что не поверю, чтобы  мать  так  и  не  узнала
меня. Придет день, и она узнает сына... сына, которого считает умершим!
   - Да!.. Считает умершим! - повторил доктор. - Но... если бы она считала
тебя живым... или очутилась перед твоей могилой... а ты вдруг появился  бы
перед ней...
   Доктор ухватился за эту мысль. Ведь при  благоприятных  обстоятельствах
такое нервное потрясение могло  оказать  прекрасное  действие  на  госпожу
Батори!
   - Да, я попытаюсь! - воскликнул он.
   И когда доктор объяснил, каким образом  он  надеется  вылечить  госпожу
Батори, Петер бросился в его объятья.
   Начиная с этого дня стали тщательно  подготовлять  задуманную  доктором
инсценировку. Речь шла о том,  чтобы  вызвать  у  госпожи  Батори  тяжелые
воспоминания, стертые болезнью, и сделать  это  в  обстановке,  поражающей
воображение, - тогда можно было надеяться, что в  ее  сознании  произойдет
благотворный сдвиг.
   Итак, доктор обратился к Борику и Пескаду с просьбой воспроизвести  как
можно точнее рагузское кладбище и склеп семейства Батори.
   На кладбище острова, в какой-нибудь миле от Артенака, стояла под купами
вечнозеленых деревьев часовенка, очень похожая на ту, которая находилась в
Рагузе. Оставалось внести кое-какие изменения, чтобы  придать  еще  больше
сходства этим двум памятникам. Затем во внутреннюю стену  часовни  вделали
черную мраморную доску, где были начертаны имя Иштвана Батори и  дата  его
смерти - 1867 год.
   Тринадцатого ноября все было готово, оставалось приступить к испытаниям
и постараться постепенно пробудить рассудок госпожи Батори.
   Часов в семь вечера Мария и Борик вывели вдову из Ратуши и проводили на
кладбище. На пороге часовенки госпожа Батори остановилась,  равнодушная  и
безразличная, как всегда, хотя  при  свете  лампады  ясно  выделялось  имя
Иштвана Батори, выгравированное на мраморной доске. Только когда  Мария  и
старик слуга  опустились  на  колени,  в  глазах  больной  блеснула  искра
сознания, но тотчас же потухла.
   Через час госпожа Батори вернулась в Ратушу, а вместе с нею и  все  те,
кто наблюдал хотя бы издали за этим опытом.
   Прогулка повторялась изо дня в день, но безрезультатно.  Петер  Батори,
сильно волнуясь, присутствовал на  всех  испытаниях  и  уже  отчаивался  в
успехе, хотя доктор твердил ему, что  время  -  их  лучший  помощник.  Вот
почему он намеревался нанести последний удар, лишь  когда  госпожа  Батори
будет достаточно подготовлена, чтобы ощутить всю его силу.
   И все же при каждом посещении кладбища  в  душевном  состоянии  госпожи
Батори наблюдалась некоторая перемена. Так, однажды вечером, когда Борик и
Мария  опустились  на  колени   на   пороге   часовни,   госпожа   Батори,
остановившаяся  позади  них,  медленно  приблизилась  к  железной  ограде,
положила на нее руку и, взглянув на мраморную доску, освещенную  лампадой,
поспешно удалилась.
   Мария,  следовавшая  за  ней,  услышала,  как  старуха  несколько   раз
прошептала чье-то имя.
   Впервые за долгое время госпожа Батори заговорила!
   Но каково было удивление, более того, недоумение  тех,  кто  расслышал,
что она сказала!
   Госпожа Батори произнесла не имя своего сына, не имя Петера!.. Нет, она
назвала Саву!
   Легко понять, что испытал при этом Петер Батори, но  кто  опишет  бурю,
поднявшуюся в душе доктора при столь  неожиданном  упоминании  имени  Савы
Торонталь? Однако он ничего не сказал, и на  лице  его  не  отразилось  ни
малейшего волнения.
   Вскоре опыт опять повторили. На этот  раз  госпожа  Батори,  словно  ею
руководила чья-то невидимая рука, сама  опустилась  на  колени  на  пороге
часовни. Голова ее  поникла,  глубокий  вздох  вырвался  из  груди,  слеза
скатилась по щеке. Но в этот вечер ни одно слово  не  слетело  с  ее  уст,
можно было додумать, что старуха забыла имя Савы.
   По возвращении в Ратушу больной  овладело  необычное  для  нее  нервное
возбуждение. Апатия,  столь  характерная  для  состояния  госпожи  Батори,
сменилась странной экзальтацией. Очевидно, душа ее оживала, и  это  давало
надежду на выздоровление.
   Ночь прошла беспокойно, тревожно.  Госпожа  Батори  бормотала  какие-то
невнятные слова, которых Мария так и  не  разобрала,  но  было  ясно,  что
больная говорит во сне. А если она видит сны, значит рассудок возвращается
к ней, значит она выздоровеет, необходимо только, чтобы ее душевная  жизнь
не замерла после пробуждения!
   Поэтому доктор решил сделать на следующий же  день  новую  попытку,  но
обставить все так, чтобы произвести на больную потрясающее впечатление.
   Весь день восемнадцатого ноября госпожа Батори находилась  в  состоянии
сильнейшего нервного возбуждения, что очень удивляло Марию.  А  у  Петера,
почти  не  разлучавшегося  с  матерью,  сердце  замирало  от  предчувствия
счастья.
   После жаркого дня, какие бывают на широте  Антекирты,  наступила  ночь,
ночь темная и душная, без малейшего ветерка.
   Госпожа Батори вышла из Ратуши около половины девятого в  сопровождении
Марии и Борика. Доктор шел сзади с Луиджи и Пескадом.
   Вся маленькая колония с тревогой  ожидала,  что  будет  дальше.  Факелы
озаряли красноватым светом высокие деревья  кладбища  и  вход  в  часовню.
Вдалеке, в церкви  Артенака,  однообразно,  уныло  звонил  колокол,  точно
созывая верующих на похороны.
   В процессии, медленно двигавшейся по дороге, недоставало только  Петера
Батори. Но если он и опередил  своих  друзей,  то  лишь  для  того,  чтобы
появиться в конце этого решающего испытания.
   Было около девяти часов,  когда  госпожа  Батори  пришла  на  кладбище.
Внезапно она отстранила  Марию  Феррато,  на  руку  которой  опиралась,  и
поспешно направилась к маленькой часовне.
   Никто не удерживал больную, было ясно, что она действует  под  влиянием
непреодолимого чувства, внезапно овладевшего ею.
   Среди глубокой тишины, прерываемой лишь звоном колокола, госпожа Батори
замерла у двери  часовенки,  затем  опустилась  на  колени  на  первой  же
ступеньке и закрыла лицо руками... Послышались рыдания.
   В эту  минуту  решетка  часовни  медленно  открылась.  Озаренный  ярким
светом, на пороге появился Петер в белом саване, как  мертвец,  восставший
из гроба...
   - Сын!.. Сын мой! - воскликнула госпожа Батори, протягивая к нему руки,
и тут же упала без чувств.
   Но какое это  имело  значение!  Важно  было,  что  воспоминание,  мысль
пробудились в ней! Сердце матери заговорило: она узнала сына!
   Доктору вскоре удалось привести в  чувство  больную,  и  когда  госпожа
Батори окончательно очнулась и глаза ее встретились с  глазами  сына,  она
воскликнула:
   - Ты жив, Петер!.. Жив!
   - Да!.. Я остался жив, матушка, для тебя, родная, чтобы любить тебя...
   - И ее тоже!..
   - Кого?
   - Саву!..
   - Саву Торонталь?.. - крикнул доктор.
   - Нет!.. Саву Шандор!
   И госпожа Батори, вытащив из кармана смятое  письмо,  написанное  перед
смертью госпожой Торонталь, протянула его доктору.
   Эти строчки не оставляли ни малейшего сомнения относительно  того,  кто
были родители Савы!.. Сава в младенческом возрасте была похищена из  замка
Артенак!.. Сава была дочерью графа Матиаса Шандора!




ЧАСТЬ ПЯТАЯ


1. ПОЖАТИЕ РУКИ МАТИФУ

   Как известно, граф Матиас Шандор пожелал остаться  доктором  Антекиртом
для всех членов маленькой колонии, кроме Петера,  до  тех  пор,  пока  его
задача не будет окончательно выполнена. Вот почему, когда  госпожа  Батори
неожиданно произнесла имя его дочери, он  огромным  усилием  воли  подавил
волнение. И все же сердце отца на  минуту  перестало  биться,  и,  потеряй
доктор Антекирт власть над собой, он  рухнул  бы  у  порога  часовни,  как
человек, пораженный молнией.
   Итак, его дочь жива! Она любит Петера и любима юношей!  Он  же,  Матиас
Шандор, сделал все, чтобы помешать их союзу! И тайна, благодаря которой он
вновь обрел свою дочь, никогда не  была  бы  открыта,  если  бы  рассудок,
словно чудом, не вернулся к госпоже Батори!
   Что же произошло пятнадцать лет тому назад в замке Артенак? Теперь  все
было ясно! Девочка, единственная наследница графа  Матиаса  Шандора,  была
похищена из замка и передана в руки Силасу Торонталю, вот почему  труп  ее
так и не удалось обнаружить. А несколько позже, когда банкир переселился в
Рагузу, госпожа Торонталь, по-видимому, уже воспитывала  Саву  Шандор  как
родную дочь.
   Таков был преступный замысел Саркани, выполненный его сообщницей Намир!
Саркани прекрасно знал, что по  достижении  восемнадцати  лет  Сава  может
вступить во владение  огромным  состоянием.  Ему  надо  лишь  жениться  на
девушке, а там он уже заставит п