вой  дорожке.  Из-под
носа его поднимался пар, вызванный трением, а корма уже окунулась в воду.
   Вдруг из толпы зрителей выскакивает какой-то человек. Он хватает  трос,
висящий на носу трабаколо.  Но  тщетно  старается  он,  упираясь  в  землю
ногами, удержать трос в руках. Его не страшит мысль, что  трабаколо  может
увлечь его за собою. Поблизости врыта в землю швартовая пушка. В мгновение
ока  неизвестный  набрасывает  на  нее  трос,  который  начинает  медленно
разматываться, а храбрец, рискуя попасть под  него  и  быть  раздавленным,
сдерживает его со сверхчеловеческой силой. Это длится секунд десять.
   Наконец трос  лопнул.  Но  этих  десяти  секунд  оказалось  достаточно.
Трабаколо погрузилось в воды залива, закачалось, как при килевой качке, и,
устремясь в канал, прошло за кормой яхты на расстоянии на  более  фута  и,
наконец, было остановлено брошенным якорем.
   Яхта была спасена.
   А неизвестный, которому никто на успел помочь, -  до  того  неожиданным
оказался его поступок, - был не кто иной, как Матифу.
   - Молодчина! Вот молодчина! - воскликнул Пескад, бросившись к товарищу;
а тот  схватил  его  на  руки  -  на  этот  раз  не  для  того,  чтобы  им
жонглировать, а чтобы поцеловать, как он всегда целовал: до  того  крепко,
что у человека перехватывало дыхание.
   Тут со всех сторон раздались рукоплескания. Толпа обступила  силача,  а
он держался скромно,  как  мифологический  герой,  совершивший  двенадцать
подвигов, и понять не мог, чем это так восторгаются люди.
   Пять минут спустя яхта бросила  якорь  в  середине  гавани,  и  изящная
шестивесельная шлюпка доставила ее владельца на набережную.
   То был человек высокого роста, лет пятидесяти, с почти белыми волосами,
с седеющей бородой, подстриженной на восточный лад. Лицо его, отличавшееся
правильностью черт,  слегка  загорелое  и  все  еще  прекрасное,  освещали
большие, проницательные, на редкость живые глаза. С первого же взгляда  на
этого человека поражало то благородство, даже величие,  которым  веяло  от
всего его облика. Морской костюм - темно-синие брюки, такой  же  китель  с
металлическими пуговицами,  черный  пояс,  перехватывавший  талию,  легкая
коричневая полотняная шляпа - все это было ему к лицу, и  подо  всем  этим
угадывалось могучее и безупречное телосложение, еще не тронутое  временем.
По всему видно было, что это человек энергичный и могущественный.
   Сойдя на берег, он сразу же направился к акробатам, которых окружала  и
приветствовала шумная толпа.
   Люди расступились, давая приезжему дорогу.
   Подойдя к Матифу, он не стал сразу  же  вынимать  из  кармана  кошелек,
чтобы наградить силача щедрым подаянием. Нет! Он протянул великану руку  и
сказал по-итальянски:
   - Благодарю вас, друг мой, за то, что вы сейчас сделали.
   Матифу страшно смутился от неожиданной чести. Право, стоит ли  говорить
о таких пустяках!
   - Нет, молодчина ты! Молодчина! - снова воскликнул  Пескад,  и  в  этом
восторженном возгласе явственно прозвучал его провансальский акцент.
   - Вы француз? - осведомился иностранец.
   - Самый что ни на есть француз, - не без гордости ответил Пескад. -  Из
Южной Франции.
   Иностранец посмотрел на них с искренней симпатией и заметным волнением.
Нищета их была так очевидна, что сомневаться в ней не  приходилось.  Перед
ним  действительно  стояли  два  бедных  циркача,  из  коих  один,  рискуя
собственной жизнью, оказал ему великую услугу: ведь столкновение трабаколо
с яхтой могло повлечь за собою многочисленные жертвы.
   - Прошу навестить меня на борту яхты, - сказал им незнакомец.
   - А когда прикажете явиться, ваша светлость? - спросил Пескад  с  самым
любезным поклоном, на какой он только был способен.
   - Завтра утром, в первом часу.
   - В первом часу, - повторил Пескад,  в  то  время  как  Матифу  в  знак
согласия лишь молча покачал своей огромной головой.
   А толпа по-прежнему окружала героя дня.  Его  несомненно  принялись  бы
качать, если бы вес его не устрашал даже самых решительных и крепких.  Что
касается Пескада, который всегда был себе на уме, то он решил не  упускать
счастливого случая и воспользоваться  расположением  окружающих.  Поэтому,
когда иностранец, еще  раз  дружески  поблагодарив  силача,  направился  к
набережной, Пескад весело и зазывно закричал:
   - Господа! Сейчас начнется схватка между Матифу  и  Пескадом!  Входите,
милостивые государи, входите! Платить только при выходе...  А  по  желанию
можно и при входе.
   На этот раз призыв его возымел действие, и за паяцем последовало  такое
множество зрителей, какого он никогда и не видывал.
   Представьте себе, - даже мест не  хватило.  Многим  пришлось  отказать!
Пришлось возвращать деньги!
   Между  тем  иностранец,  пройдя  несколько  шагов  по   направлению   к
набережной, повстречался с девушкой, которая вместе с отцом присутствовала
при спуске трабаколо.
   Неподалеку шел и юноша, бросившийся за нею вслед. На  его  поклон  отец
девушки ответил свысока, и это не ускользнуло от внимания иностранца.
   Самому же иностранцу при виде  этого  господина  еле  удалось  сдержать
охватившее его чувство отвращения; его  слегка  передернуло,  а  в  глазах
блеснула ненависть.
   Но вот отец девушки подошел к незнакомцу и весьма любезно осведомился:
   - Я вижу, что вы, сударь, благодаря мужеству  этого  акробата  избежали
большой опасности?
   -  Да,  сударь,  -  ответил  чужестранец,  и  голос  его   дрогнул   от
непреодолимого волнения.
   Потом он спросил у собеседника:
   - Позвольте узнать, сударь, с кем я имею честь говорить?
   - С Силасом Торонталем из Рагузы, - ответил бывший триестский банкир. -
Позвольте и мне узнать, кто является владельцем этой прекрасной яхты?
   - Доктор Антекирт, - ответил иностранец.
   Они обменялись поклоном и расстались, в то время как издали  доносились
восторженные крики и рукоплескания, гремевшие на арене французского цирка.
   В этот вечер не только Матифу поел досыта, другими словами за четверых,
но еды хватило и еще на  одного  человека.  А  такой  порции  было  вполне
достаточно для его славного товарища, маленького Пескада.



3. ДОКТОР АНТЕКИРТ

   Есть люди, задающие немало хлопот Славе, этому  тысячеустому  глашатаю,
которому приходится возвещать о них трубным гласом всем народам мира.
   Таков был знаменитый доктор  Антекирт,  только  что  прибывший  в  порт
Гравозу. Вдобавок его прибытие  ознаменовалось  происшествием,  которое  и
само  по  себе  привлекло   бы   внимание   даже   к   самому   заурядному
путешественнику. А доктора Антекирта никак нельзя было  назвать  человеком
заурядным.
   Действительно, уже несколько лет  вокруг  доктора  Антекирта  создалась
своего рода легенда во всех легендарных странах Востока. По всей  Азии  от
Дарданелл до Суэцкого канала, по всей Африке от Суэца до крайних  пределов
Туниса, по всему населенному арабами побережью и на берегах Красного  моря
беспрестанно повторяли его имя,  как  имя  человека,  стяжавшего  славу  в
области естественных  наук,  как  имя  некоего  гностика,  посвященного  в
сокровенные тайны вселенной. В библейские времена его назвали бы пророком.
В долине Евфрата его почитали бы как потомка древних магов.
   Преувеличивала ли молва способности  и  познания  этого  человека?  Да,
преувеличивала,  когда  делала  из  него  чернокнижника,  приписывая   ему
сверхъестественную власть. В действительности доктор Антекирт был  простым
смертным - человеком  очень  образованным,  справедливым,  проницательным,
изумительно прозорливым, обладающим ясным  и  глубоким  умом;  к  тому  же
обстоятельства на редкость благоприятствовали ему. Например,  в  одной  из
центральных областей Малой Азии ему удалось спасти целое племя от страшной
повальной болезни, против которой  он  нашел  нужное  лекарство.  Вот  чем
объяснялась его беспримерная слава.
   Вдобавок доктора окружала атмосфера тайны. Откуда он родом? Этого никто
не знал. Каково его прошлое? Это также никому не  было  известно.  Где,  в
каких условиях он  жил  -  на  этот  вопрос  никто  не  мог  бы  ответить.
Утверждали только, что население Малой Азии и Восточной Африки  боготворит
доктора Антекирта, что его считают из ряда вон выдающимся  врачом,  что  в
европейских научных центрах уже стало известно о его чудесном  врачевании,
что он с одинаковой готовностью лечит и бедняков, и богачей,  и  восточных
правителей. Но в западных странах его никогда не видели, а последние  годы
даже не знали, где он живет. Вот почему его появление в том или ином месте
склонны были связывать с  очередным  таинственным  перевоплощением,  вроде
тех, о каких говорят индусы, и почитали его существом  сверхъестественным,
исцеляющим сверхъестественными средствами.
   Доктор Антекирт до сих  пор  еще  не  обнаруживал  своего  искусства  в
крупнейших странах Европы, и все же молва о нем опередила  его  появление.
Хотя он прибыл в Рагузу как простой путешественник,  как  богатый  турист,
который плавает на собственной яхте и  знакомится  с  различными  уголками
Средиземного моря, - имя его сразу же стало переходить из уст в уста, и  в
ожидании доктора все взоры были прикованы к  его  яхте.  Впрочем,  подвига
Матифу, предотвратившего катастрофу,  было  бы  вполне  достаточно,  чтобы
привлечь к чужестранцу" всеобщее внимание.
   И  в  самом  деле,  яхта  делала  бы  честь  самому  богатому,   самому
тщеславному спортсмену Америки, Англии  и  Франции.  Две  стройных  мачты,
расположенные ближе к центру корабля, что давало большой размах латинскому
фоку, а также и гроту, длинный бушприт  с  двумя  кливерами,  расположение
прямых парусов на фок-мачте,  изящество  флагштоков  -  все  это  парусное
вооружение  сообщало  яхте  необыкновенную  скорость   в   любую   погоду.
Водоизмещение яхты равнялось тремстам пятидесяти тоннам. Она была  длинная
и  изящная,  подвижная  и  быстроходная,  при  этом  довольно  широкая,  с
достаточно  глубокой  осадкой  для  обеспечения  отличной  остойчивости  -
настоящее морское судно, отлично повиновавшееся рулю. При полном бакштаге,
при хорошем бризе яхта делала тринадцать с половиной узлов в час.  Никакие
британские "Боадицеи", "Гаетаны" и "Мордоны" не могли бы соперничать с ней
в международных соревнованиях.
   Даже самому требовательному яхтсмену не удалось бы  обнаружить  в  яхте
никаких недостатков, - так красив был ее облик и так  тщательно  она  была
оборудована. Белизна палубы, доски которой  были  из  Канадской  ели,  без
единого сучка, тонкая полировка с внутренней стороны  фальшборта,  входные
рубки и световые люки из тикового дерева, медные  части,  сверкающие,  как
золото, отделка штурвала, расположение ростр, накрытых ослепительно белыми
чехлами, полировка блоков с металлической гальванизированной оковкой, фалы
и шкоты для подъема и управления  парусами,  лакированные  шлюпки,  изящно
подвешенные на шлюпбалках, весь корпус, черный и блестящий,  с  украшением
из деревянной золоченой рейки, протянувшейся от носа  до  кормы,  скромный
орнамент на корме - все было сделано на этом судне  с  отменным  вкусом  и
изяществом.
   Нам важно знать как внешний вид, так и устройство яхты, ибо  она  почти
все время служила жилищем таинственного человека,  который  станет  героем
настоящей истории. Между тем посещать яхту посторонним было запрещено.  Но
всякий сочинитель наделен как бы  вторым  зрением,  и  это  позволяет  ему
описывать даже то, чего ему не дано было видеть.
   Во внутренних помещениях яхты комфорт  соперничал  с  роскошью.  Каюты,
салоны и кают-компания были тщательно выкрашены и богато отделаны.  Ковры,
обивка, мебель, -  словом,  вся  обстановка  отвечала  требованиям,  какие
предъявляются к  судну,  предназначенному  для  приятного  отдыха.  Каждая
мелочь была обдумана, образцовый порядок царил не только в каютах капитана
и  офицеров,  но  и  в  буфете,  где  особые  приспособления  предохраняли
серебряную и фарфоровую посуду от толчков, связанных с килевой  и  носовой
качкой,  и  на  кухне,  которая   содержалась   с   поистине   голландской
опрятностью, и в просторном  кубрике,  где  покачивались  койки  матросов.
Экипаж, состоявший из  двенадцати  человек,  был  одет  в  нарядную  форму
мальтийских  моряков:  шаровары,  морские   сапоги,   полосатая   рубашка,
коричневый пояс, красная феска и  фуфайка,  на  которой  выделялись  белые
инициалы названия яхты и имени ее владельца.
   Но к какому порту была приписана яхта?  В  каком  морском  реестре  она
числилась? В  какой  средиземноморской  гавани  была  ее  зимняя  стоянка?
Наконец, какова была ее национальность?  Этого  никто  не  ведал,  как  не
известна была и национальность доктора. На гафеле  ее  развевался  зеленый
флаг с красным крестом в верхнем углу. Но тщетно  стали  бы  искать  такой
флаг в справочниках и перечнях флагов, какие можно встретить на всех морях
и океанах земного шара.
   Прежде  чем  доктор  Антекирт  сошел  на  берег,  документы  яхты  были
представлены портовому чиновнику и, как видно, оказались в полном порядке,
ибо  после  санитарного  осмотра   судна   пассажирам   и   экипажу   была
предоставлена полная свобода действий.
   Название яхты было обозначено на  корме  маленькими  золотыми  буквами:
"Саварена", без указания порта приписки.
   Таково  было  великолепное  спортивное  судно,   которым   всякий   мог
любоваться на рейде Гравозы. Пескад  и  Матифу,  которых  на  другой  день
должен был принять на борту своей яхты  доктор  Антекирт,  в  этот  вечер,
закончив представление, отправились в гавань. Как и  местные  моряки,  они
рассматривали  яхту  с  большим  интересом,  но  у   них   к   любопытству
примешивалось известное волнение. Эти  простодушные  уроженцы  прованского
побережья любили море и не равнодушны были к  кораблям,  особенно  Пескад,
который любовался яхтой как истинный знаток.
   - Да-а! - мычал Матифу.
   - Ото! - вторил ему Пескад.
   - Ну что, Пескад?
   - Что и говорить, Матифу!
   Эти восклицания выражали неподдельный восторг.
   К тому времени все работы, связанные с постановкой на  якорь,  были  на
"Саварене" уже закончены, паруса убраны и  закреплены,  такелаж  тщательно
обтянут, над кормовой палубой натянут тент. Яхта заняла  место  в  глубине
гавани,  что  означало,  что  она   простоит   здесь   более   или   менее
продолжительное время.
   Вечером доктор Антекирт ограничился прогулкой в окрестностях Гравозы. В
то время как Силас Торонталь с  дочерью  возвращались  в  Рагузу  в  своем
экипаже, поджидавшем их на набережной, а молодой человек,  о  котором  шла
речь, брел пешком по длинной аллее, покинув ярмарку, находившуюся в полном
разгаре, - доктор Антекирт осматривал порт.  Это  один  из  лучших  портов
побережья,  и  в  тот   вечер   там   находилось   немало   судов   разных
национальностей. Затем доктор направился за город и пошел по берегу  бухты
Омбра-Фиумера, простирающейся на двенадцать лье в глубь материка до  устья
небольшой речки - Омбры, русло  которой  все  же  настолько  глубоко,  что
корабли, даже имеющие большую осадку, могут следовать по ней  до  подножья
Властицких гор. Часам к девяти доктор вернулся на пристань и наблюдал, как
в гавань входил большой пароход компании Ллойда, прибывший из Индии, затем
доктор вернулся на яхту, спустился в свою каюту, освещенную двумя лампами,
и уже не выходил из нее до следующего дня.
   Таково было обыкновение доктора,  и  капитану  "Саварены",  моряку  лет
сорока, по имени Нарсос, было приказано не беспокоить хозяина по вечерам и
не нарушать его одиночества.
   Надо сказать, что не только широкая публика, но и служащие Антекирта  и
его матросы ничего не знали о прошлом этого человека.  Тем  не  менее  они
были преданы ему душою и телом. Доктор Антекирт не допускал  ни  малейшего
нарушения дисциплины, но был ко всем  добр,  не  жалел  денег  и  отечески
опекал свой экипаж. Поэтому не было матроса, который не мечтал бы состоять
в экипаже "Саварены". И доктору никогда не  приходилось  делать  выговора,
налагать  взыскания  и  увольнять  кого-либо  из  матросов.  Экипаж   яхты
представлял собою как бы одну семью.
   По возвращении доктора были сделаны все приготовления к ночи. На  корме
и на носу были зажжены фонари, вахтенные встали на свои посты, и на  борту
яхты воцарилась глубокая тишина.
   Доктор Антекирт уселся на широкий диван, стоявший в углу его каюты;  на
столике  лежало  несколько  газет,  купленных  лакеем  в  Гравозе.  Доктор
рассеянно пробежал их, останавливаясь не  столько  на  серьезных  статьях,
сколько на происшествиях, прочел сообщения о кораблях, прибывших в порт  и
ушедших в море, а также о значительных лицах, отправившихся в  путешествие
или прибывших на свои дачи в окрестности Рагузы. Потом он отложил  газеты.
Им овладела дремота. Часов в одиннадцать доктор лег  в  постель,  даже  не
вызвав камердинера. Но он долго не мог заснуть.
   И если бы можно было прочесть мысль, особенно занимавшую  доктора,  то,
как это ни странно, ее пришлось бы передать такими словами:
   "Кто же тот юноша, который поклонился Силасу Торонталю на набережной?"
   На следующее утро, часов в восемь, доктор Антекирт вышел на палубу. Все
обещало восхитительную погоду. Солнце позлатило вершины  гор,  обрамляющих
бухту. Тень постепенно покидала порт, скользя по водной глади. Вскоре  вся
"Саварена" была залита солнцем.
   Капитан  Нарсос   подошел   к   доктору,   чтобы   получить   очередные
распоряжения; доктор поздоровался с ним и дал ему краткие указания.
   Немного погодя от яхты отошла шлюпка с четырьмя матросами и  старшиной;
она  направилась  к  набережной,  где  ее  должны  были  ждать,  как  было
условлено, Пескад и Матифу.
   Великий день, великое событие в бродячей жизни этих двух славных малых,
заброшенных судьбою далеко от родины, на несколько сот  лье  от  Прованса,
который им так хотелось бы увидеть вновь!
   Они уже стояли на набережной. Сбросив наряд, подобающий их ремеслу, они
переоделись в сильно поношенное, но опрятное платье и теперь  смотрели  на
яхту и, как накануне, восхищались ею. Настроение у  них  было  прекрасное.
Они   не   только   поужинали   накануне,   но   и   позавтракали   утром.
Умопомрачительная  роскошь!  Она   объяснялась   небывалым   сбором:   они
заработали сорок два флорина! Но не думайте, пожалуйста, что они  все  это
уже  растратили.  Нет!  Пескад   был   человек   осторожный,   аккуратный,
предусмотрительный, и приятели были обеспечены по  крайней  мере  дней  на
десять.
   - А ведь такой удачей мы обязаны тебе, Матифу!
   - Брось, Пескад.
   - Тебе, тебе, великий ты человек!
   - Ну, пускай мне... раз тебе так хочется, - согласился Матифу.
   В это время шлюпка "Саварены" причалила к набережной. Старшина сошел на
берег и, подойдя с феской в руке к нашим приятелям,  вежливо  доложил  им,
что "он к услугам господ".
   - Господ? - удивился Пескад. - Каких это господ?
   - К вашим услугам, - отвечал старшина,  -  к  услугам  господ,  которых
доктор Антекирт ждет на борту яхты.
   - Вот как! Значит, мы уже господами стали, - заметил Пескад.
   Матифу вытаращил глаза и растерянно мял в руках шляпу.
   - Когда вам будет угодно, господа? - спросил старшина.
   - Да нам угодно... вот сейчас угодно!  -  ответил  с  галантным  жестом
Пескад.
   Минуту спустя приятели сидели в  шлюпке,  на  скамье,  покрытой  черным
ковром с красной каймой, а старшина стоял позади них.
   Как и следовало ожидать, от  тяжести  Геркулеса  лодка  погрузилась  на
четыре-пять дюймов ниже своей обычной ватерлинии. Пришлось даже  подобрать
уголки ковра, чтобы они не намокли.
   Раздался свисток, четыре весла одновременно опустились в воду, и шлюпка
понеслась к "Саварене".
   Нечего скрывать, наши бедные малые были несколько  взволнованы  и  даже
смущены. Такой почет - и кому? - комедиантам! Матифу не смел шевельнуться.
А  Пескад,  как  ни  конфузился,  не  мог  сдержать  добродушной   улыбки,
осветившей его тон