меня к вам сказать, что хотела бы повидаться с вами.
   - Госпожа Батори? - повторил доктор. - Неужели это вдова  того  венгра,
который поплатился жизнью за любовь к отечеству?
   - Она самая, - ответил старик. - И раз вы доктор Антекирт, вы не можете
не знать ее, хотя никогда с ней не встречались!
   Доктор внимательно слушал  старого  слугу,  который  по-прежнему  стоял
понурившись. Антекирт, казалось, думал: а нет ли  у  старика  какой-нибудь
задней мысли?
   - А что госпоже Батори угодно от меня? - спросил он, помолчав.
   - По причинам, которые должны быть вам известны,  господин  доктор,  ей
хотелось бы переговорить с вами.
   - Я к ней заеду.
   - Она предпочла бы встретиться с вами у вас на яхте.
   - Почему?
   - Разговор ваш должен остаться в тайне.
   - В тайне? От кого?
   - От ее сына. Господин  Петер  не  должен  знать,  что  вы  виделись  с
госпожой Батори.
   Такой ответ, казалось, изумил доктора, но  он  ничем  не  выдал  своего
удивления.
   - Я предпочитаю посетить госпожу Батори на дому, - возразил он. - Разве
этого нельзя сделать в отсутствие ее сына?
   - Можно, но только в  том  случае,  если  вы  приедете  к  ней  завтра,
господин доктор. Петер Батори сегодня вечером уезжает  в  Зару,  но  через
сутки он уже вернется.
   - А чем занимается Петер Батори?
   - Он инженер, но до сего времени не нашел места. О,  им  обоим  живется
нелегко.
   - Нелегко... - повторил доктор Антекирт. - А разве  госпожа  Батори  не
располагает средствами?..
   Он умолк. Старик опустил голову, и грудь его содрогнулась от рыданий.
   - Господин доктор, я больше ничего не могу вам сказать, - проговорил он
наконец. - Во время встречи, о которой просит госпожа Батори,  вы  узнаете
все, что вам следует знать.
   Доктору пришлось призвать  на  помощь  все  свое  самообладание,  чтобы
скрыть, до какой степени он потрясен.
   - Где живет госпожа Батори? - спросил он.
   -  В  Рагузе,  в  районе  Страдона,  на  улице  Маринелла,  дом   номер
семнадцать.
   - Может она меня принять завтра от часа до двух?
   - Может, господин доктор, и я сам доложу ей о вас.
   - Передайте госпоже Батори, что в назначенный день и час я буду у нее.
   - Благодарю вас от ее имени! - сказал старик.
   Потом, после некоторого колебания, он добавил:
   - Не думайте, пожалуйста, что она собирается просить вас о чем-то...
   - А если бы и так? - живо возразил доктор.
   - Она ни о чем не будет просить, - ответил Борик.
   И, почтительно поклонившись, он побрел по дороге, ведущей из Гравозы  в
Рагузу.
   Видно было, что  последние  слова  старого  слуги  несколько  озадачили
доктора Антекирта. Он долго простоял на месте,  глядя  вслед  удаляющемуся
Борику. Вернувшись на яхту, он отпустил Пескада и Матифу  погулять.  Потом
заперся у себя в каюте и весь остаток дня провел в уединении.
   Пескад и Матифу, ставшие теперь настоящими рантье, решили  как  следует
воспользоваться полученным  отпуском.  Они  даже  позволили  себе  роскошь
заглянуть  в  ярмарочные  балаганы.  Утверждать,  что  ловкого  клоуна  не
подмывало утереть нос иному незадачливому эквилибристу  или  что  могучему
великану не хотелось принять участие в  схватках  силачей,  -  значило  бы
погрешить против истины. Но  оба  хорошо  помнили,  что  они  имеют  честь
принадлежать к экипажу "Саварены". Поэтому они не выходили из роли простых
зрителей и не скупились на рукоплескания, когда номер им нравился.
   На другой день доктор около полудня приказал доставить себя  на  берег.
Он отослал шлюпку обратно, а сам пошел по дороге,  соединяющей  Гравозу  с
Рагузой,  -  по  прекрасной  дороге,  осененной  тенистыми   деревьями   и
обрамленной виллами, которые уступами расположены по обеим ее сторонам.
   Дорога была еще почти безлюдна, потому что оживляется она позже,  когда
появляются многочисленные экипажи  и  толпы  гуляющих:  кто  прогуливается
пешком, кто - верхом на лошади.
   Размышляя о предстоящей встрече с госпожой Батори, доктор шел по  одной
из боковых дорожек и вскоре добрался до Борго-Пилле - это каменный выступ,
своего  рода  башня,  примыкающая  к  Рагузской  крепости.   Ворота   были
растворены, и, миновав три пояса укреплений,  можно  было  войти  в  самую
крепость.
   Страдон - великолепный проспект, выложенный каменными плитами и  идущий
от Борго-Пилле  до  предместья  Плоссе,  то  есть  через  весь  город.  Он
начинается у подножья холма, на котором расположено амфитеатром  множество
домиков.  В  конце  этой  улицы   высится   старинный   дворец   дожей   -
величественное сооружение XV века, с внутренним двором, портиком  в  стиле
эпохи Возрождения и сводчатыми окнами, стройные колонки которых напоминают
о цветущей поре тосканской архитектуры.
   Доктору не пришлось дойти до этой площади. Улица  Маринелла,  названная
ему накануне Бориком, начинается  приблизительно  в  середине  Страдона  и
тянется влево от него. Шаги доктора слегка замедлились,  когда  он  бросил
беглый взгляд на гранитный особняк, богатый фасад которого, с флигелями по
бокам, возвышался с  правой  стороны  улицы.  Во  дворе,  через  раскрытые
ворота, виднелся барский экипаж с превосходной упряжкой; на  козлах  сидел
кучер, а выездной лакей дожидался на крыльце, под изящным навесом.
   Почти в тот же миг какой-то господин сел  в  экипаж,  лошади  понеслись
через двор на улицу, и ворота захлопнулись.
   Господин этот был не кто иной, как человек,  подошедший  три  дня  тому
назад к доктору  Антекирту  на  гравозской  набережной,  другими  словами,
бывший триестский банкир Силас Торонталь.
   Желая избежать этой встречи, доктор поспешно отступил назад и продолжал
путь лишь после того, как быстро мчавшийся экипаж исчез за углом Страдона.
   "Оба в одном городе! - прошептал он. - Это вина случая, я  тут  ни  при
чем".
   Как узки, круты, как плохо вымощены  и  убоги  переулки,  расположенные
слева от Страдона! Представьте себе широкую реку, притоками которой служат
только мутные ручьи,  вливающиеся  в  нее  лишь  с  одного  берега.  Чтобы
глотнуть немного воздуха, домишки лезут тут один на  другой.  Они  смотрят
друг другу прямо в глаза, если только  позволительно  назвать  глазами  их
невзрачные оконца. Домики эти громоздятся до самых вершин двух холмов,  на
которых расположены форты Минчетто и Сан-Лоренцо.  Здесь  не  проехать  ни
одному экипажу. Правда, тут не видно горного потока (он появляется  только
в сильные ливни), все же уличка представляет собою не что иное, как овраг,
и чтобы сгладить ее уступы и рытвины,  пришлось  прибегнуть  ко  множеству
площадок и ступенек.  Какая  разница  между  этими  скромными  жилищами  и
роскошными особняками и зданиями Страдона!
   Доктор дошел до улицы  Маринелла  и  стал  подниматься  по  бесконечной
лестнице, заменяющей тут мостовую. Ему пришлось пройти  более  шестидесяти
ступенек, пока он не остановился возле дома N_17.
   Дверь немедленно растворилась. Старый Борик поджидал доктора. Ни  слова
не говоря, он провел его в бедно обставленную, но чистенькую гостиную.
   Доктор сел. Он не обнаруживал ни малейшего волнения, даже когда госпожа
Батори вышла и спросила:
   - Доктор Антекирт?
   - Да, сударыня, - ответил он, вставая.
   - Я хотела избавить вас от необходимости идти так далеко и  так  высоко
подниматься.
   - Мне очень хотелось посетить вас, сударыня, и прошу верить, что я весь
к вашим услугам.
   - Доктор,  я  только  вчера  узнала  о  вашем  прибытии  в  Гравозу,  -
продолжала госпожа Батори, - и немедленно же послала Борика, чтобы просить
вас о встрече.
   - Я готов выслушать вас, сударыня.
   - Я пойду, - сказал старик слуга.
   - Нет, останьтесь, Борик! - возразила госпожа Батори. - Вы единственный
друг нашей семьи, и все, что я хочу сказать доктору Антекирту, для вас  не
тайна.
   Госпожа Батори села, доктор занял место возле нее, а  старик  продолжал
стоять у окна.
   Вдове профессора  Иштвана  Батори  было  в  то  время  шестьдесят  лет.
Невзирая на возраст, она еще  держалась  прямо,  однако  совершенно  седые
волосы, лицо, изборожденное морщинами, свидетельствовали о том, как упорно
пришлось ей бороться с невзгодами и нищетой. Но чувствовалось, что она все
так же энергична, как и в былые  годы.  Это  была  все  та  же  доблестная
подруга, которой поверял свои сокровенные  мысли  человек,  пожертвовавший
карьерой ради великого дела, - словом, это была сообщница того, кто вместе
с Матиасом Шандором и Ладиславом Затмаром возглавлял заговор.
   - Сударь, раз вы доктор Антекирт, - сказала она взволнованным  голосом,
- значит, я многим обязана вам, и мой долг - рассказать  вам  о  том,  что
произошло в Триесте пятнадцать лет тому назад...
   - Сударыня, раз я доктор Антекирт, избавьте себя от  рассказа,  который
для вас слишком мучителен. Все, что вы хотите мне сказать,  мне  известно.
Больше того, раз я доктор  Антекирт,  мне  известно,  как  вы  жили  после
незабываемого дня тридцатого июня  тысяча  восемьсот  шестьдесят  седьмого
года.
   - Скажите же, доктор, чем объясняется то участие, которое вы  принимали
в моей жизни? - продолжала госпожа Батори.
   - Такое участие, сударыня, должен проявлять каждый  порядочный  человек
ко вдове мадьяра, который не задумываясь поставил на карту свою жизнь ради
независимости отечества!
   - Вы знали профессора  Иштвана  Батори?  -  спросила  вдова  дрогнувшим
голосом.
   - Знал, сударыня, любил и чту всех, кто носит его имя.
   - Вы из той же страны, за которую он пролил свою кровь?
   - Я ниоткуда, сударыня.
   - Кто же вы в таком случае?
   - Мертвец, еще не погребенный, - холодно ответил доктор Антекирт.
   При этом неожиданном ответе  госпожа  Батори  и  Борик  вздрогнули.  Но
доктор поспешил добавить:
   - Я просил вас не рассказывать мне  об  этих  событиях.  Однако  я  сам
должен вам рассказать все, как было, ибо вам далеко  не  все  известно,  а
между тем вы должны знать все подробности.
   - Что же, я слушаю вас, доктор, - ответила госпожа Батори.
   - Сударыня, - продолжал доктор Антекирт, - пятнадцать  лет  тому  назад
три благородных венгра возглавили заговор,  целью  которого  было  вернуть
Венгрии ее былую независимость. То  были  граф  Матиас  Шандор,  профессор
Иштван Батори и граф Ладислав Затмар, три  друга,  долгие  годы  связанные
общими надеждами и едиными чувствами.
   Восьмого июня тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года, накануне  того
дня, когда должны были подать  сигнал  к  восстанию,  которому  предстояло
охватить всю венгерскую землю и  Трансильванию,  в  дом  графа  Затмара  в
Триесте, где находились главари заговора, нагрянула  австрийская  полиция.
Граф Затмар и его два друга были  арестованы,  увезены  и  в  ту  же  ночь
заключены в темницу в башне Пизино, а несколько  недель  спустя  они  были
приговорены к смертной казни.
   Молодой счетовод, по имени Саркани, задержанный одновременно с  ними  в
доме графа Затмара, но совершенно  чуждый  заговору,  вскоре  был  признан
непричастным к делу и после развязки - освобожден.
   Накануне казни трое приговоренных, находясь  в  общей  камере,  сделали
попытку к бегству. Спустившись из окна башни по проводу громоотвода,  двое
из них - граф Шандор и Иштван Батори - упали в стремнину Фойбы, в то время
как Ладислав Затмар был  схвачен  тюремщиками  и  не  мог  последовать  за
товарищами.
   Хотя у беглецов и  было  очень  мало  надежды  на  спасение,  поскольку
подземная река увлекла их в местность, совсем им  незнакомую,  все  же  им
удалось достичь берегов Лемского канала, затем пробраться в город  Ровинь,
где они и нашли приют в доме рыбака Андреа Феррато.
   Этот рыбак -  человек  мужественный  и  благородный  -  уже  готов  был
переправить их по ту сторону Адриатического моря, когда некий  испанец  по
имени Карпена, проведав о том, что они скрываются  у  Феррато,  из  личной
мести к нему выдал беглецов полиции. Они попытались ускользнуть  вторично.
Но Иштван Батори был ранен и сразу же попал в  руки  полицейских.  Что  же
касается Матиаса Шандора, то за ним гнались до самого взморья; тут он пал,
сраженный градом пуль, погрузился в воду, и даже трупа его  обнаружить  не
удалось.
   Через два дня Иштван  Батори  и  Ладислав  Затмар  были  расстреляны  в
Пизинской крепости. А рыбака Андреа Феррато за то, что он дал им  убежище,
приговорили к пожизненной каторге и сослали в Штейн.
   Госпожа Батори склонила голову. Сердце ее  обливалось  кровью,  но  она
выслушала рассказ доктора, ни разу не прервав его.
   - Вы, сударыня, знали эти подробности? - спросил он.
   - Да, доктор, знала. Знала, как и вы, из газет.
   - Да, это из газет, - ответил доктор.  -  Но  кое-что,  чего  не  могли
сообщить газеты, поскольку следствие велось в строжайшей тайне, я  выведал
у тюремщика, который проговорился мне. Вот это и вам сейчас и расскажу.
   - Говорите, доктор, - насторожилась, госпожа Батори.
   - В доме рыбака  Феррато  граф  Матиас  Шандор  и  Иштван  Батори  были
застигнуты потому, что их выдал испанец  Карпена.  А  в  Триесте,  за  три
недели  перед  тем,  они  были  арестованы  потому,  что  на  них  донесли
австрийской полиции.
   - Донесли? - воскликнула госпожа Батори.
   - Да,  сударыня,  донесли!  И  это  подтвердилось  во  время  судебного
разбирательства.  Во-первых,  предателям  удалось  перехватить   почтового
голубя, который летел с шифрованной запиской на имя графа Шандора; с  этой
записки негодяями была снята копия. Во-вторых, уже в доме графа Затмара им
удалось снять копию сетки, которая давала ключ  к  шифрованной  переписке.
Наконец, ознакомившись с содержанием перехваченной записки, они сообщили о
ней триестскому губернатору. И, конечно, часть  конфискованного  имущества
графа Шандора послужила наградою за этот донос.
   - А известно ли, кто эти негодяи? - спросила госпожа Батори дрожащим от
волнения голосом.
   - Нет, сударыня, - отвечал доктор.  -  Но  трое  осужденных,  вероятно,
знали их и могли бы назвать их имена, если  бы  только  им  удалось  перед
смертью еще раз повидаться с родными!
   А ведь действительно, ни госпожа Батори, которая тогда вместе  с  сыном
была в отъезде, ни Борик, сидевший в триестской тюрьме, не могли  посетить
приговоренных в последние часы их жизни.
   - Неужели так и не удастся выяснить имена  этих  негодяев?  -  спросила
госпожа Батори.
   - Сударыня, - отвечал доктор  Антекирт,  -  всякий  предатель  в  конце
концов выдает и себя. А теперь я скажу вам  еще  кое-что  в  дополнение  к
своему рассказу.
   Вы остались вдовою с восьмилетним сыном почти без средств. Борик, слуга
графа Затмара, не захотел вас покинуть после смерти  хозяина;  но  он  был
беден и не мог вам предложить ничего, кроме своей преданности.
   Тогда вы уехали, сударыня, и  поселились  в  Рагузе,  в  этом  скромном
жилище.  Вы  стали   работать,   работать   собственными   руками,   чтобы
удовлетворять как материальные, так  и  умственные  свои  потребности.  Вы
хотели,  чтобы  ваш  сын  последовал  в  науке  по  стопам   отца.   Какую
ожесточенную борьбу, сколько лишений вы мужественно  вынесли!  И  с  каким
беспредельным уважением я склоняюсь перед  благородной  женщиной,  которая
проявила столько твердости, перед матерью, стараниями которой ее сын  стал
человеком!
   С этими словами  доктор  поднялся,  и  под  его  обычной  сдержанностью
почувствовалось волнение.
   Госпожа Батори ничего не отвечала. Она не  знала,  закончил  ли  доктор
свой рассказ, или собирается его продолжить и коснуться тех  чисто  личных
вопросов, ради которых она и хотела с ним встретиться.
   - Однако, сударыня,  -  продолжал  доктор,  уловив  ее  мысль,  -  силы
человеческие ограничены, и вы, больная, истерзанная  невзгодами,  пожалуй,
не вынесли бы этой борьбы, если бы некий незнакомец, - да что я говорю,  -
друг профессора Батори не пришел вам на помощь. Я никогда не заговорил  бы
об этом, если бы ваш старый слуга не сообщил  мне,  что  вы  желаете  меня
видеть...
   - Да, я хотела вас видеть, - ответила госпожа Батори. - Разве мне не за
что благодарить доктора Антекирта?
   - За что ж благодарить, сударыня? За то, что лет пять-шесть тому назад,
в память дружбы, которая связывала доктора Антекирта с графом  Шандором  и
его  единомышленниками,  доктор  послал  вам  сто  тысяч  флоринов,  чтобы
поддержать вас? Разве для него не было  великим  счастьем,  что  он  имеет
возможность предоставить в ваше распоряжение  эту  сумму?  Нет,  сударыня!
Наоборот, я должен благодарить вас за то, что вы великодушно приняли  дар,
если только он принес пользу вдове и сыну Иштвана Батори!
   Вдова поклонилась и ответила:
   - Как бы то ни было, сударь, я  непременно  хотела  выразить  вам  свою
признательность. Ради этого главным образом я  и  собиралась  нанести  вам
визит. Но есть и еще причина...
   - Какая же, сударыня?
   - Это... вернуть вам эту сумму...
   - Как, сударыня? - живо возразил доктор. - Вы не пожелали принять...
   - Доктор, я не сочла себя вправе распорядиться  этими  деньгами.  Я  не
была знакома с доктором Антекиртом. Я никогда не слышала этого имени.  Эти
деньги могли быть своего рода подаянием со стороны тех, с кем боролся  мой
муж, а их жалость была бы мне невыносима.  Поэтому  я  не  воспользовалась
этой суммой, не употребила ее на  те  нужды,  какие  имел  в  виду  доктор
Антекирт.
   - Значит... эта сумма...
   - Осталась нетронутой.
   - А ваш сын?
   - Мой сын всем будет обязан только самому себе...
   - И матери! - добавил доктор, пораженный благородством и мужеством этой
женщины, внушавшей ему глубокое уважение.
   Тем временем госпожа Батори встала, открыла ключом секретер и, вынув из
него пачку ассигнаций, протянула ее доктору.
   - Прошу вас принять эти деньги, доктор, - ведь они  ваши;  поверьте,  я
глубоко  вам  благодарна  за  них,  хотя  и  не  воспользовалась  ими  для
воспитания сына!
   - Эти деньги уже  не  принадлежат  мне,  сударыня!  -  ответил  доктор,
отстраняя ассигнации.
   - Повторяю, я не могу их принять.
   - Но, может быть, Петер Батори найдет им применение...
   - Мой сын выхлопочет в конце  концов  место,  которого  он  достоин,  и
станет мне опорою, как я была опорою для него!
   - Он не откажется от этих денег, если друг его отца будет  настоятельно
просить его их принять.
   - Откажется!
   - Все-таки позвольте мне, сударыня, попытаться?..
   - Прошу вас, доктор, не делать этого, - возразила госпожа Батори. - Мой
сын даже не знает, что я получила эту сумму, и мне хотелось бы,  чтобы  он
так и не узнал об этом.
   - Хорошо, сударыня.  Я  понимаю  чувства,  которые  побуждают  вас  так
поступать, ведь для вас я был и остаюсь незнакомцем. Да, эти  чувства  мне
понятны, и я преклоняюсь перед вами. Но,  повторяю,  если  эти  деньги  не
принадлежат вам, то они уже не принадлежат и мне!
   Доктор Антекирт встал. В отказе госпожи Батори для него не было  ничего
оскорбительного. Ее щепетильность не вызвала у него иного  чувства,  кроме
глубокого благоговения. Он поклонился  вдове  и  уже  собирался  уйти,  но
госпожа Батори остановила его.
   - Доктор, - сказала она, - вы упомянули о кознях, из-за которых погибли
Ладислав Затмар, Иштван Батори и граф Шандор.
   - Я рассказал вам все, как было, сударыня.
   - Но имена этих предателей никому не известны?
   - Известны, сударыня!
   - Кому же?
   - Богу!
   Тут доктор еще раз поклонился и вышел.
   Госпожа Батори долго сидела в раздумье. Странное чувство,  быть  может,
не вполне осознанное, непреодолимо влекло ее к этому загадочному человеку,
причастному  к  важнейшим  событиям  ее  жизни.  Увидит  ли  она  его  еще
когда-нибудь? Если он прибыл на своей яхте  в  Рагузу  только  ради  этого
свидания, то, быть может, "Саварена"  скоро  уйдет  в  море  и  больше  не
вернется?
   На другой день газеты возвестили,  что  местная  больница  получила  от
неизвестного лица дар в сто тысяч флоринов.
   Эти деньги были пожертвованы доктором Антекиртом,  но  не  я