кое и умное лицо.
   Шлюпка обошла яхту с кормы и пристала к правому, почетному борту.
   По трапу,  который  под  тяжестью  Матифу  заметно  прогибался,  друзья
поднялись  на  палубу,  и  их  тотчас  же  провели  к  доктору  Антекирту,
поджидавшему их на корме.
   Он дружески поздоровался с ними, но они согласились  сесть  лишь  после
долгих церемоний и уговоров.
   Доктор некоторое время смотрел на них молча. Его внешность, холодная  и
величественная, производила на акробатов сильное впечатление. Однако можно
было с уверенностью сказать, что  если  на  лице  доктора  не  видно  было
улыбки, то в глубине души он улыбался.
   - Друзья мои, - сказал он, - вчера вы спасли экипаж моей  яхты  и  меня
самого от большой беды. Мне хотелось еще раз поблагодарить вас, поэтому  я
и пригласил вас к себе на яхту.
   - Господин доктор, вы очень  добры,  а  дело-то  пустячное,  -  ответил
Пескад, понемножку набравшийся храбрости. - Мой товарищ сделал то, что  на
его месте сделал бы и всякий другой, будь он такой же силач. Правда  ведь,
Матифу?
   Тот в знак согласия кивнул головой.
   - Допустим, - сказал доктор. - Но как-никак сделал это не кто иной, как
ваш товарищ. Он рисковал жизнью, и я у него в долгу.
   - Что вы, господин доктор, - возразил  Пескад,  -  от  ваших  слов  мой
приятель, пожалуй, покраснеет, а он такой полнокровный,  что  кровь  может
ему в голову броситься...
   - Хорошо,  друзья  мои;  видно,  вы  не  охотники  до  комплиментов,  -
продолжал доктор Антекирт. - Поэтому я воздержусь от похвал. Однако всякая
услуга должна быть...
   - Господин доктор, простите, что перебиваю вас, - вставил Пескад, -  но
всякий благородный поступок  уже  в  самом  себе  заключает  награду,  как
говорится  в  книгах  по  вопросам   морали.   Поэтому   мы   уже   вполне
вознаграждены.
   - Уже? Каким же это образом? - спросил доктор; он подумал,  что  кто-то
его опередил.
   -  Очень  просто,  -  ответил  Пескад.  -  Когда   люди   убедились   в
необыкновенной силе нашего Геркулеса, всем захотелось полюбоваться  им  на
подмостках. Вот публика и ринулась толпой в  наш  провансальский  балаган.
Матифу положил на лопатки с полдюжины здоровенных горцев и дюжих грузчиков
из здешнего порта, и мы выручили огромную сумму!
   - Огромную?
   - Да. Небывалую в наших странствиях.
   - А именно?
   - Сорок два флорина.
   - Да-а! Скажите на милость! А я и не  подозревал  этого,  -  добродушно
отвечал доктор. - Если бы я знал, что вы даете представление,  я  счел  бы
приятным долгом присутствовать на нем! Позвольте же мне уплатить за билет.
   - Вечером, господин доктор, вечером,  если  вам  угодно  почтить  своим
присутствием наши сеансы борьбы, - ответил Пескад.
   Матифу вежливо поклонился, играя могучими плечами, которые "еще ни разу
не приложились к земле", как объявлял с подмостков Пескад.
   Доктор Антекирт понял, что  акробаты  ни  за  что  не  примут  от  него
награды, во всяком случае в виде денег. Поэтому он решил изменить тактику.
Впрочем, этот план возник у  него  еще  накануне.  Еще  вечером  он  навел
кое-какие справки и убедился, что эти акробаты - люди  порядочные,  вполне
достойные доверия.
   - Как вас зовут? - спросил он.
   - Пескад, господин доктор. Другого имени не припомню.
   - А вас?
   - Матифу, - отвечал Геркулес.
   - Точнее - силач  Матифу,  -  поправил  его  Пескад,  не  без  гордости
произнеся имя, прославленное во всех балаганах Южной Франции.
   - Но ведь это прозвища... - заметил доктор.
   - А других имен у нас нет, - отвечал Пескад, - может быть, они и  были,
но карманы у нас дырявые, вот мы их и посеяли...
   - А... ваши родители...
   - Родители, господин доктор? Такая роскошь нам не по средствам. Но если
мы со временем разбогатеем - наследники небось найдутся.
   - Вы французы? Из каких мест?
   - Мы из Прованса, - гордо отвечал Пескад, - следовательно,  мы  вдвойне
французы.
   - А жизнерадостности у вас, Пескад, хоть отбавляй!
   - В нашем ремесле иначе  нельзя.  Представьте  себе,  господин  доктор,
паяца, фигляра, балаганного шута с мрачным характером.  Ведь  его  в  один
вечер закидают такой уймой яблок, что их  за  всю  жизнь  не  съесть!  Да,
ничего не скажешь, - я человек веселый, даже очень веселый!
   - А Матифу?
   - Матифу будет посерьезнее,  глубокомысленнее,  сдержаннее!  -  ответил
Пескад, награждая товарища дружеским шлепком, как хлопают по  шее  лошадь,
когда хотят ее приласкать. - Это  опять-таки  связано  с  ремеслом.  Когда
жонглируешь гирями килограммов в  пятьдесят,  поневоле  будешь  серьезным.
Когда борешься - работаешь не только руками, но  и  головой!  А  Матифу  с
детских лет только и знает, что со всеми борется... даже с нуждой.  И  она
его еще не одолела!
   Доктор Антекирт  с  любопытством  слушал  этого  маленького  человечка,
которому выпала такая тяжелая судьба, хоть  он  и  не  жаловался  на  нее.
Доктор чувствовал, что это умное и благородное существо, и  думал  о  том,
что могло бы из него получиться, если бы нищета не надломила его  в  самом
начале жизни.
   - А куда вы теперь направитесь? - спросил он.
   - Куда глаза глядят, наудачу, - ответил Пескад. - Случай  -  не  всегда
плохой вожатый; можно даже сказать, что  дороги  он  знает  хорошо.  Боюсь
только, не завел ли он нас теперь уж слишком далеко от родины. Впрочем, мы
сами виноваты. Надо было у него справиться, куда он держит путь.
   Доктор Антекирт внимательно присматривался к  приятелям.  Помолчав,  он
спросил:
   - Чем же я могу быть вам полезен?
   - Да ничем, господин доктор; уверяю вас - ничем...
   - Может быть, вам хочется поскорее вернуться в родной Прованс?
   У акробатов сразу же загорелись глаза.
   - Я мог бы отвезти вас туда, - продолжал доктор.
   - Вот это здорово! - воскликнул Пескад.
   Потом он обратился к товарищу:
   - Хочется тебе в Прованс, Матифу?
   - Еще бы... но, ясное дело, вместе с тобой.
   - А что мы там будем делать? Чем будем жить?
   Матифу почесал затылок, - это он делал во всех затруднительных случаях.
   - Мы будем... будем... - замялся он.
   - Вот и не знаешь... и я тоже не знаю. Да что ж, ведь  это  родина!  Ну
разве не чудно, господин доктор, что у таких  голодранцев,  как  мы,  есть
родина, что бедняки, не имеющие даже родителей, все-таки где-то  родились?
Это мне всегда казалось прямо-таки необъяснимым.
   - А не согласитесь ли  вы  оба  остаться  со  мной?  -  спросил  доктор
Антекирт.
   От такого неожиданного предложения Пескад вскочил с места,  а  Геркулес
смотрел на него, недоумевая, следует ли и ему встать.
   - Остаться с вами, господин доктор? - ответил, наконец,  Пескад.  -  Но
какой вам от нас толк? Ведь мы всю жизнь только и делаем,  что  жонглируем
да показываем свою силу. Если только вам угодно, чтобы мы  вас  развлекали
во время путешествия или у вас на родине...
   - Послушайте, - сказал доктор. - Мне нужны смелые, преданные, ловкие  и
смышленые люди, которые помогли бы мне осуществить кое-какие мои  замыслы.
Ведь вас здесь ничто не удерживает и на родине никто по  вас  не  скучает.
Хотите помочь мне?
   - А когда вы осуществите свои замыслы - тогда что? - спросил Пескад.
   - Вы так и останетесь у меня, если вам понравится,  -  ответил  доктор,
улыбнувшись.  -  Останетесь  на  яхте.  Можете   давать   матросам   уроки
вольтижировки. Если же вам вздумается вернуться на родину  -  вы  получите
возможность уехать туда, тем более что вы уже  будете  обеспечены  на  всю
жизнь.
   - Господин доктор! - воскликнул Пескад. - Но  ведь  не  хотите  же  вы,
чтобы мы бездельничали. Признаться, это нам не по нутру!
   - Я обещаю предоставить вам работу, которая вполне удовлетворит вас.
   - Что и говорить, предложение очень даже заманчивое, - сказал Пескад.
   - Какие же у вас возражения?
   - Да, пожалуй, только одно. Вот нас двое - Матифу и я. Мы  земляки,  и,
будь у нас семьи, мы, вероятно, были бы родственники.  Мы  -  как  братья.
Матифу не может жить без Пескада, Пескад  -  без  Матифу.  Все  равно  как
сиамские близнецы! Тех нельзя было разъединить, потому что это  стоило  бы
им жизни. Так вот - мы такие же сиамские  близнецы.  Господин  доктор,  мы
любим друг друга!
   И Пескад протянул Матифу руку, а тот прижал приятеля к своей груди, как
ребенка.
   - Дети мои,  никто  не  собирается  вас  разлучать,  -  отвечал  доктор
Антекирт, - вы ни при каких условиях не должны расставаться.
   - В таком случае дело пойдет, господин доктор. Если только...
   - Что "если"?
   - Если Матифу согласен.
   - Соглашайся, Пескад, - ответил Геркулес, - это будет значить,  что  ты
даешь согласие за нас двоих.
   - Итак, по рукам, - сказал доктор. - Вы об этом не пожалеете. Начиная с
сегодняшнего дня можете уже ни о чем не заботиться.
   - Смотрите, не просчитайтесь, господин доктор! - воскликнул  Пескад.  -
Вы и не подозреваете, как много берете на себя!
   - А что?
   - Ведь мы вам  обойдемся  недешево,  особенно  Матифу.  У  моего  друга
аппетит аховый, а ведь вы не захотите, чтобы он у вас исхудал!
   - Наоборот, пусть еще наберется сил!
   - В таком случае он вас пустит по миру!
   - Меня, Пескад, не так-то легко разорить.
   - Но ведь кормить два... три раза в день...
   - Пять, шесть, десять, если будет аппетит! - улыбнулся  доктор.  -  Для
него всегда будет накрыт стол!
   - Смотри-ка, дружище!  -  радостно  воскликнул  Пескад.  -  Ты  сможешь
наедаться досыта!
   - И вы тоже, Пескад.
   - Я - что! Я - птичка! Но позвольте узнать, доктор, будем мы плавать по
морям?
   - Очень часто, друг мой. У меня сейчас намечаются дела во всем бассейне
Средиземного  моря.  Клиентура  моя  рассеяна  по  всему  побережью.   Моя
врачебная практика принимает международный размах. Если,  скажем,  больной
вызовет меня в Танжер или на Балеарские острова, когда я буду находиться в
Суэце, я все равно отправлюсь к  нему.  То,  что  врач  делает  в  большом
городе, переезжая из квартала в квартал, я буду делать на пространстве  от
Гибралтара до Архипелага, от Адриатики до Лионского залива, от Ионического
моря  до  бухты  залива  Габес.  Я  располагаю   судами,   гораздо   более
быстроходными,  чем  эта  яхта,  и  в  большинстве   случаев   вы   будете
сопровождать меня.
   - Дело подходящее, господин доктор! - ответил Пескад, потирая руки.
   - Вы не боитесь моря?
   - Мы-то? Мы, сыны Прованса? Боимся моря? - воскликнул Пескад. -  Да  мы
еще мальчишками не вылезали из лодок. Нет, мы не боимся  моря,  и  нам  не
страшна морская болезнь. Мы привыкли ходить на  голове  вверх  тормашками.
Если  бы  господа  и  дамы,  что  отправляются  в  плаванье,  месяца   два
поупражнялись вроде нас,  им  не  пришлось  бы  тыкаться  носом  в  тазик.
"Входите, почтеннейшие, входите! Не отставайте, берите пример с других!"
   И Пескад начал сыпать шуточками, словно находился на подмостках у входа
в балаган.
   - Отлично, Пескад! - ответил доктор. - Я  вижу,  мы  с  вами  прекрасно
уживемся. Прошу вас об одном: не теряйте своей жизнерадостности. Смейтесь,
друг мой, смейтесь и пойте сколько душе угодно. Быть  может,  нас  ожидают
большие огорчения, и очень хорошо, если вы будете веселить нас в пути!
   Лицо доктора омрачилось.  Пескаду,  внимательно  наблюдавшему  за  ним,
подумалось, что в  прошлом  доктор  Антекирт,  вероятно,  пережил  сильные
потрясения, о которых они, быть  может,  со  временем  узнают.  И  акробат
сказал:
   - Господин доктор, о нынешнего дня мы ваши телом и душой.
   - И сегодня же, - отвечал доктор, - вы можете перебраться  на  судно  и
обосноваться у себя в каюте. Я думаю еще несколько дней пробыть в  Гравозе
и Рагузе; и хорошо, если вы сразу же начнете привыкать к  жизни  на  борту
"Саварены".
   - В ожидании дня, когда вы отвезете нас к себе  на  родину,  -  добавил
Пескад.
   - У меня нет родины, - ответил доктор, - или, вернее, родину  я  создал
себе сам; если захотите, она станет и вашей отчизной.
   - Пойдем, Матифу, - воскликнул Пескад. -  Пойдем  скорее,  -  нам  надо
закрыть  свою  лавочку.  Будь  покоен,  -  долгов  у  нас  нет,  и  мы  не
обанкротимся.
   С этими словами друзья простились с доктором,  сели  в  поджидавшую  их
шлюпку и вернулись в Гравозу.
   Здесь за каких-нибудь два часа они составили опись инвентаря и  продали
некоему товарищу по ремеслу свой балаган, размалеванные  холсты,  бубны  и
турецкий барабан, - словом, все свое имущество. Это было делом недолгим  и
несложным, а несколько флоринов, вырученных ими  от  продажи,  не  слишком
обременили их.
   Однако Пескад не  захотел  расстаться  со  своим  акробатским  трико  и
корнет-а-пистоном, а Матифу - с тромбоном и нарядом борца. Им  жалко  было
лишиться этих тряпок  и  инструментов,  напоминавших  о  былых  успехах  и
триумфах. И друзья сунули их на дно сундучка, где был  спрятан  их  убогий
скарб и одежда.
   К часу дня Пескад  и  Матифу  уже  вернулись  на  борт  "Саварены".  Им
отведена была просторная комфортабельная каюта,  "где  все  располагало  к
научным занятиям", - как шутил Пескад.
   Экипаж оказал новым товарищам весьма радушный прием: ведь благодаря  им
удалось избежать страшной катастрофы!
   Сразу же по водворении на яхте Пескад и Матифу  убедились,  что  кормят
здесь куда лучше, чем в деревенских трактирах.
   - Вот видишь, Матифу, - твердил Пескад, попивая  доброе  вино,  -  если
прилично себя вести - можно всего на свете добиться. Главное - вести  себя
прилично!
   Матифу в ответ только кивнул головой, ибо  рот  у  него  был  набит  до
отказу жареной ветчиной. В один миг он уничтожил огромный  ломоть  ветчины
да два печеных яйца в придачу.
   - Если только показывать, как ты ешь, Матифу, - заметил Пескад, - и  то
можно бы громадные деньги загребать.



4. ВДОВА ИШТВАНА БАТОРИ

   Появление доктора Антекирта вызвало большой шум не только в Рагузе,  но
и во всей Далмации. Газеты возвестили о прибытии яхты в  гравозский  порт,
репортеры так и кинулись на добычу, сулившую им  захватывающие  фельетоны.
Владелец  "Саварены"  не  мог   уклониться   от   почестей   и   избегнуть
неприятностей, сопряженных со славой. Он стал  героем  дня.  Им  завладела
молва. Никто не знал, кто он такой, откуда прибыл,  куда  направляется.  И
это разжигало всеобщее любопытство. Ведь когда ничего не знаешь,  остается
простор для догадок и фантазия разыгрывается  вовсю.  Всякий  делает  вид,
будто знает больше других.
   Желая угодить читателям, репортеры устремились в Гравозу,  а  некоторые
даже проникли на борт яхты. Однако им не удалось повидать  того,  чье  имя
было у всех  на  устах.  Доктор  никого  не  принимал.  На  все  расспросы
посетителей капитан Нарсос отвечал одно и то же.
   - Откуда прибыл доктор?
   - Это его дело.
   - А куда направляется?
   - Куда ему заблагорассудится.
   - Но кто же он такой?
   - Никому не известно, а может быть, он и сам этого не знает.
   Что же можно рассказать читателям на основе столь скудных данных? Итак,
воображению   предоставлялась   полнейшая   свобода.   Доктора   Антекирта
превращали кто во что горазд. Рыскавшие по его следам репортеры делали  из
него все, что им приходило в голову. Одни  утверждали,  будто  он  главарь
пиратов. Другие -  что  он  король  большого  африканского  государства  и
отправился в путешествие инкогнито, чтобы расширить свой кругозор.  Третьи
- что он политический  изгнанник.  Четвертые  -  что  он  был  свергнут  с
престола  восставшим  народом  и  теперь   странствует   как   философ   и
любознательный человек. Каждый  выбирал  версию  себе  по  вкусу.  Что  же
касается его докторского звания, то люди разделились на два  лагеря:  одни
допускали, что у него это звание действительно имеется, и уверяли, что  он
великий врач, излечивший множество  больных,  признанных  безнадежными;  в
другом лагере утверждали, что он  -  король  шарлатанов  и,  если  у  него
потребуют, не сможет предъявить никакого диплома или аттестата.
   Как бы то ни было, гравозским врачам не приходилось жаловаться, что  он
незаконно  практикует  в  их  городе:  доктор  Антекирт  держался   крайне
замкнуто, и когда кто-нибудь обращался  к  нему  за  советом,  он  тут  же
уклонялся от этой чести.
   К тому же владелец "Саварены" не поселился на берегу. Он даже  не  снял
комнаты в гостинице. Первые два дня он никуда не ездил дальше  Рагузы.  Он
ограничивался небольшими прогулками в окрестностях Гравозы и два-три  раза
брал с собой Пескада, природный ум которого уже успел оценить.
   В Рагузе он почти не бывал, зато в один  прекрасный  день  послал  туда
Пескада. Этому славному малому было, по-видимому, дано какое-то поручение,
может быть, требовалось навести ту или иную справку.
   - Итак, он живет на Страдоне?  -  спросил  доктор  Пескада,  когда  тот
вернулся на яхту.
   - Да, господин доктор, иначе говоря, на  самой  лучшей  улице.  У  него
собственный особняк неподалеку  от  площади,  где  показывают  иностранцам
дворец  древних  дожей,  -  роскошный  особняк  со  множеством  челяди,  с
выездами. Он живет как миллионер.
   - А другая?
   - Другая? Вернее сказать:  другие,  -  ответил  Пескад.  -  Они  живут,
правда, в том же самом квартале,  но  их  дом  сразу  не  найдешь,  -  там
множество узких, извилистых переулочков, которые круто поднимаются в гору,
точь-в-точь как  лестницы,  и  домишки  там  совсем  жалкие.  Их  домик  -
невзрачный на вид, маленький, хотя внутри там, как видно, полный  порядок.
Сразу чувствуется, господин доктор,  что  в  нем  живут  люди  бедные,  но
гордые.
   - А сама хозяйка?
   - Я ее не видал, и мне сказали, что она  почти  не  выходит  из  своего
домика.
   - А ее сын?
   - Его я мельком видел, господин доктор, - в тот момент, когда он пришел
к матери.
   - Какое же он на тебя произвел впечатление?
   - Он мне показался очень серьезным, даже  чем-то  озабоченным.  Молодой
человек, должно быть, много выстрадал... Это сразу видно.
   - Но ведь и ты, Пескад, много выстрадал, а это совсем даже незаметно.
   - Страдания телесные не то, что душевные, господин  доктор.  Поэтому-то
мне всегда удавалось скрывать их, и я даже подтрунивал над ними.
   Доктор уже говорил Пескаду "ты", об этом клоун просил его как  о  знаке
благоволения. Вскоре этой милостью  стал  пользоваться  и  Матифу.  Что  и
говорить,  у  Геркулеса  был  слишком  внушительный  вид,  чтобы  кто-либо
осмелился сразу же обратиться к нему на "ты".
   Расспросив Пескада и получив от  него  вышеприведенные  ответы,  доктор
прекратил свои  прогулки  в  окрестностях  Гравозы.  Он,  видимо,  кого-то
поджидал, но сам не хотел давать повода к этому визиту и поэтому не  ездил
в Рагузу, где о прибытии "Саварены" всем и без  того  уже  было  известно.
Итак, доктор не покидал борта яхты. И то, чего он ждал, вскоре случилось.
   Двадцать девятого мая, около одиннадцати часов утра, доктор, осмотрев в
бинокль набережную Гравозы, распорядился спустить  шлюпку,  сел  в  нее  и
высадился возле мола, где стоял какой-то человек, по-видимому, поджидавший
его.
   "Это он! - подумал доктор. - Это он! Хоть он и сильно изменился, я  его
узнаю!"
   То был старик, очень дряхлый, хотя ему было не  более  семидесяти  лет.
Его седая голова клонилась книзу. Лицо у  него  было  строгое,  печальное;
тусклые,  потухшие  глаза,  как  видно,  часто  заливались   слезами.   Он
неподвижно стоял на пристани, не спуская глаз со шлюпки  с  того  момента,
как она отделилась от яхты.
   Доктор не хотел подавать вида, что он обратил внимание на старика,  тем
более что его узнал. Поэтому он притворился, что даже не замечает его.  Но
не успел доктор пройти  несколько  шагов,  как  старик,  почтительно  сняв
шапку, приблизился к нему и спросил:
   - Доктор Антекирт?
   -  Да,  -  отвечал  доктор,  всматриваясь  в  беднягу,  который   стоял
потупившись.
   Потом он добавил:
   - Кто вы такой, друг мой, и что вам нужно?
   - Меня зовут Борик, - отвечал старик, - я  слуга  госпожи  Батори;  она
послала