лона отражалась
надежда, но потом он вдруг сильно побледнел.
     - Почти  нет  никакой  надежды,  -  объявил  он,  поднимая  голову. - Я
испробую решительное средство.
     Он  взял  банку,  положил  в  нее  кусок  ваты,  пропитанный спиртом, и
приставил  эту банку к левой стороне груди богатыря. Банка подействовала, на
груди  вздулся  огромный  желвак.  Три раза повторил доктор эту операцию над
левой  стороною  груди,  потом  над  правой,  после чего влил больному в рот
ложку приготовленного питья и сказал:
     - Если  через несколько минут не обнаружится признаков жизни, это будет
значить, что смерть сделала свое дело.
     Только  что  он  это  сказал,  как  на  щеках  Гуттора показался слабый
румянец.
     - Слава Богу! - вскричал доктор. - Он приходит в себя.
     Все  присутствующие  вскрикнули  от  радости, как один человек. Доброго
богатыря одинаково любили и белые, и эскимосы.
     Доктор  надрезал  ланцетом  все  шесть опухолей. Из них полилась кровь,
несомненно  доказывая, что больной жив. Затем доктор сделал кровопускание из
руки  и,  выпустив полстакана крови, остановил ее. На руку наложили повязку.
Гуттор  слабо  вздохнул и открыл глаза, но сейчас же закрыл их опять. Доктор
велел  завернуть  богатыря  в  одеяла  и дал ему ложку горячего вина. Гуттор
выпил его сам и знаком попросил еще. Доктор исполнил его желание.
     С  этой  минуты  выздоровление  быстро пошло вперед. Через десять минут
Гуттор  открыл глаза уже совсем и узнал присутствующих. Чтобы рассмотреть их
лучше,  он  даже  хотел  привстать,  но  доктор  запретил  ему это. Богатырь
послушался и, взяв руку Грундвига в свою, стал нежно пожимать ее.
     С возвращением сознания к больному вернулась и память.
     - Спасибо,  доктор!  - говорил он. - Вы меня спасли от смерти. Теперь я
должен  исполнить  великую  обязанность  и  сделать  важное  разоблачение. Я
никогда  не  забуду,  что  вам я обязан возможностью сделать это, и если вам
когда-нибудь понадобится моя жизнь, берите ее.
     - Ладно, ладно! Не говорите слишком много, это вам вредно.
     - Мне  лучше,  когда  я говорю. Я задохнусь, если не выскажу всего, что
знаю.
     - Ну, как хотите, только, пожалуйста, не утомляйте себя слишком много.
     - Добрый  мой  Грундвиг,  -  сказал  тогда богатырь, обращаясь к своему
другу,  -  как мне тебя благодарить? Я уверен, что это ты меня спас, отыскав
умирающего  на  снегу.  Смерти  я  не  боюсь - я видел ее близко, но умереть
теперь, когда... Скажи, ведь это, конечно, ты первый вспомнил обо мне?..
     - А как же иначе? Разве мы можем жить друг без друга?
     - Правда, Грундвиг. Мы друг друга дополняем: ты голова, а я руки.
     - Милый Гуттор!..
     Прочие  норрландцы  скромно  отошли  в сторону, чтобы не мешать друзьям
беседовать по душам.
     - Кстати,  Грундвиг,  что  же  ты  не  спрашиваешь  меня,  как  со мной
случилась эта история? - сказал богатырь.
     - Я боюсь, что тебе повредит разговор.
     - Не  бойся,  я крепок, а есть вещи, которые следует сообщать как можно
скорее.
     - Ты меня пугаешь!
     - То, что я собираюсь тебе сказать, Грундвиг, - дело очень серьезное.
     - Я слушаю.
     В  нескольких  словах  Гуттор  рассказал товарищу о своем подслушивании
близ  палатки  эскимосов.  Грундвиг,  выслушав  этот рассказ, почувствовал у
себя на лбу холодный пот. Кто такие эти новые враги? Какая у них цель?
     - Послушай,  Гуттор,  -  сказал  старик, - не задавался ли ты вопросом:
почему  этот  мнимый  эскимос  прячет от нас свое лицо? А главное, почему он
притворяется немым?
     - Не  задавался,  но  думаю, что немым он прикинулся для того, чтобы мы
не узнали по голосу, - отвечал богатырь.
     - А кого бы могли узнать по голосу, как ты думаешь?
     - Я знаю только одного такого человека, - задумчиво произнес Гуттор.
     - Как его зовут?
     - Красноглазый,  -  нерешительно выговорил богатырь, как бы сам не веря
своей догадке.
     - В  добрый  час!  Ты  становишься  очень  проницателен, как я замечаю.
Действительно,  только  Красноглазый  и  способен подвести такую дьявольскую
махинацию.
     - Но почему же он кажется меньше ростом?
     - Очень  просто:  от  меховой  одежды. Это всегда так бывает. Это обман
зрения.
     - Какая же у него цель?
     - Цель  самая  понятная:  убить  при первом же удобном случае герцога и
его  брата, а потом обратиться в бегство, взяв для этого легкие сани. Теперь
нам остается только следить за ним в оба глаза.
     - Как  же  ты  это  сделаешь,  если  мы  дали  господину  Эдмунду слово
остаться на станции?
     - Не лучше ли рассказать все герцогу?
     - Боже тебя сохрани!
     - Отчего?
     - Если  ты  можешь  доказать, что Густапс и Надод одно и то же лицо, то
говори,  но  если  не  докажешь,  то  выйдет только одна неприятность. Нас с
тобой  окончательно  объявят сумасшедшими и не будут верить ни одному нашему
слову.
     - А  ты,  пожалуй,  прав,  -  сказал  Гуттор,  всегда  в  конце  концов
соглашавшийся с доводами товарища.
     Действительно,  в  словах Грундвига было много справедливого, но не это
главным  образом побуждало его к молчанию. Грундвиг вообще любил действовать
тайно  и  уж  потом,  когда  задуманное дело удалось, объявлять о нем. Так и
теперь  он  решился  не  говорить  ничего,  а  только  следить  за  Надодом,
рассчитывая,  что  в конце концов бандит сделает какой-нибудь ложный шаг, по
которому его можно будет вывести на чистую воду.
     Крепкое  телосложение  Гуттора,  который  был  лет на пятнадцать моложе
Грундвига,  помогло ему поправиться так быстро, что через несколько часов он
уже  был почти совсем здоров и только чувствовал небольшую боль в тех местах
груди,  где  ему  ставили  банки.  Он рассчитывал, что на следующий день ему
можно будет выехать вместе с остальным караваном.
     Иорник  и  Густапс  вернулись  из  своей  экскурсии  очень  поздно и не
спешили  с  отчетом к герцогу, хотя сани, в которых они ездили, давным-давно
уже были распряжены и убраны.
     Фредерику  Биорну  хотелось  узнать  поскорее,  чем  кончилась  поездка
эскимосов и потому он сам послал за ними, желая их расспросить.
     Эскимосы  отвечали  посланному  от  герцога,  что они только приведут в
порядок свои костюмы и сейчас же явятся.
     Читатель  увидит  ниже,  что  Густапс  и  Иорник  не без причины прошли
сначала к себе в палатку, а не явились прямо к герцогу.
     Войдя  в  помещение  станции, они искусно разыграли сцену изумления при
виде  лежащего Гуттора. Они держали себя так, как будто сейчас только узнали
о приключении с богатырем.
     Когда  Иорник  начал  излагать  Фредерику  Биорну  результаты  поездки,
Густапс   вдруг   перебил  его,  жестом  показывая,  что  он  желает  что-то
объяснить.
     - Что он говорит? - спросил герцог у Иорника.
     - Он  находит,  что  здесь  очень  жарко,  и просит позволения снять на
минуту капюшон.
     - Сколько угодно! Есть о чем спрашивать! - отвечал герцог.
     Эскимос, не торопясь, развязал ремни капюшона и откинул его.
     Показалось черное скуластое лицо, настоящее лицо эскимоса.
     Грундвиг и Гуттор были изумлены.
     Не  такого  человека  ожидали они увидеть. Тут даже Грундвиг нашел, что
Гуттор  слишком  уж увлекся своим воображением, когда ему показалось, что он
видел белые руки и белую шею Густапса.
     - Но ведь не во сне же я это видел! - думал бедный богатырь.
     Когда  он после ухода эскимосов поделился своим раздумьем с Грундвигом,
тот отвечал:
     - В  темноте  тебе  могло  показаться...  глаза  твои были воспалены от
холода... не мудрено было ошибиться...
     Старику хотелось прибавить:
     - Что  же  касается  до слышанных тобою слов, будто бы сказанных немым,
то это, по всей вероятности, был не более, как шум ветра.
     Однако он промолчал, не желая огорчать друга.
     Что  бы  он  сказал,  если  б  знал,  что  в  пещеру приходил настоящий
эскимос,  не  имеющий  ничего общего с Густапсом, который все время спокойно
сидел у себя в палатке?
     Эскимос  был тот самый, который принял сани от Густапса и Иорника по их
приезде  и  который  рассказал  им  о  приключении  с  Гуттором.  Узнав, что
богатыря  подняли около палатки, Густапс понял, что Гуттор подглядывал за ее
обитателями.  Осмотрев  ее  материю,  Густапс  нашел  даже дырку, проколотую
богатырем.  Тогда-то  он и задумал подставить вместо себя другое лицо, чтобы
обмануть обоих норрландцев.
     Простоватого  эскимоса ему без труда удалось уговорить, чтобы он вместо
него пошел к герцогу.
     - Тебе  даже  говорить  ничего  не придется, - говорил Иорник, - потому
что  Густапс  немой.  Тебе  только придется из учтивости сослаться на жару и
попросить  у  герцога  позволения  снять  капюшон,  который  перед уходом ты
наденешь опять.
     Эскимосу  подарили за будущую услугу пачку табаку. Он согласился, и все
произошло  как  по  писаному.  Фредерик  Биорн для поддержания связи со всем
персоналом  своей  экспедиции  каждый  раз  приглашал  к  своему  ужину двух
моряков  и  двух  эскимосов.  Из  последних  в  тот раз оказалась очередь за
Густапсом  и  Иорником.  За  столом  их  места  пришлись  между  Гуттором  и
Грундвигом.  Ужин шел весело. Пили за здоровье воскресшего богатыря, пили за
успех  экспедиции.  Все  заметили,  что  Грундвиг  в этот вечер был какой-то
сонный и едва ворочал языком.
     - Слабеет   наш   старик!   -   заметил   Пакингтон   на   ухо  герцогу
Норрландскому.
     - Ведь  уж  и  лет ему много, - так же тихо ответил Фредерик Биорн. - А
если  б  вы знали, как много он потрудился за свою жизнь! Другой бы не вынес
и десятой доли того, что вынес он.
     Друзья разошлись спать довольно поздно.
     На  другой  день  Грундвиг  проснулся с головной болью, как от угара, и
пошатнулся, когда встал на ноги.
     - Господи! Что же это такое со мной! - пробормотал он.
     Кругом  было  все тихо. Гуттор крепко спал, ослабев от вчерашней потери
крови.
     Старик крикнул, но ему не отозвался никто.
     - Непонятно!  - сказал он и направился к двери, но на пороге столкнулся
с  молодым моряком Эриксоном, выставившим из двери свое добродушное, веселое
лицо. За Эриксоном шел эскимосский вождь Рескиавик.
     - Ух,  как здесь жарко после холода на улице! - вскричал молодой моряк.
-  Здравствуйте, господин Грундвиг, как ваше здоровье? Как поживает наш друг
Гуттор?.. Надеюсь, что он теперь долго будет помнить...
     Эриксон  говорил как-то особенно бойко и развязно. Видимо, ему хотелось
оттянуть ту минуту, когда придется отвечать на неизбежные вопросы.
     - Где  герцог?  -  круто  перебил  его  Грундвиг.  - Где все остальные?
Отвечайте, Эриксон!
     - Они,  вероятно,  еще  недалеко  отъехали,  мой  дорогой  Грундвиг,  -
пролепетал  юноша.  -  Впрочем,  это  зависит  от  езды... Могут встретиться
препятствия...
     Как будто свод пещеры обрушился на старика.
     - Они уехали! - вскричал он. - Они нас бросили - и меня, и Гуттора!
     Опустившись на рогожу, которою был покрыт пол, старик горько заплакал.
     Эриксону сделалось жаль его до глубины души.
     - Полноте,  что  вы!  -  возразил  он.  -  Где  же они вас бросили? Они
оставили  при  вас  меня  и  Рескиавика  и еще одного из наших, но он теперь
привязывает собак...
     - Собак?.. Что ты путаешь? - спросил Грундвиг.
     - Ну  да, собак. Нам оставили сани и лучших собак господина Эдмунда. Он
непременно  желал  этого. Он сказал: "Если уж старику окончательно невтерпеж
оставаться здесь, то пусть он нас догоняет".
     - О, дитя, дитя!.. Милое, дорогое дитя!..
     Гуттор тем временем успел проснуться и расслышал конец разговора.
     - Грундвиг!  Грундвиг!  -  позвал  он  слабым голосом. - Я не знаю, что
такое со мной... Точно меня дурманом опоили.
     - Да  ведь  и  со  мной  то же самое! - отвечал старик, вдруг озаренный
внезапной  мыслью.  -  Я был вчера так слаб, да и сегодня утром опять... Кто
же бы это мог сделать?
     - Грундвиг!  Грундвиг!  -  вскричал  Гуттор,  привставая  на постели. -
Помоги мне подняться, надо ехать... Наши господа погибли!..
     - Что ты говоришь? - сказал старик, получив как бы электрический удар.
     - О,  припомни  все  хорошенько!..  Это  они,  негодяи,  подсыпали  нам
чего-то...  Да  опомнись  же,  сообрази!.. Ах, Боже мой, ты все перезабыл!..
Вспомни говорящего немого!
     При  этих  словах Грундвиг вспомнил всю вчерашнюю сцену, ударил себя по
лбу и с ужасным криком повалился без чувств на пол.
     Гуттор  сделал  над  собой  усилие,  чтобы  подняться,  но почувствовал
невыносимую боль и опрокинулся навзничь.
     Эриксон и Рескиавик бросились к ним обоим.


XIII

     Драма   в   полярных  ледниках.  -  Ледяная  стена.  -  Чудный  вид.  -
Восхождение.

     Прошло   пять  месяцев  с  тех  пор,  как  экспедиция  под  начальством
Фредерика  Биорна  покинула  первую устроенную им станцию на противоположной
стороне  Гудзонова мыса, и в течение всего этого времени не было ни слуху ни
духу  о  Грундвиге  и Гутторе, оставленных на этом посту с Эриксоном и двумя
эскимосами.
     После   неслыханных   трудов   и  целого  ряда  благополучно  одоленных
препятствий,   наши  исследователи  достигли,  наконец,  знаменитой  ледяной
стены,  почти  отвесно  поднимающейся  на  тысячу  двести  ярдов  в вышину и
преграждающей,  как  говорили, всякий доступ к свободной ото льда земле, где
на зиму укрываются птицы почти всех северных морей.
     Вычисления  показывали  89o  33'  северной  широты;  следовательно,  до
пункта  географического полюса было уже не более двенадцати миль. Этот полюс
не   вполне   совпадает   с  полюсом  холода.  Путешественники  шли  вперед,
руководясь  компасом,  прямо  к северному центру, ежедневно отмечая на карте
пройденный  путь. Небо было необыкновенно чисто и, благодаря полярной звезде
и соседним созвездиям, позволяло делать наблюдения вполне успешно.
     Наши  исследователи  прибыли  почти  к самой цели своей экспедиции; они
находились  накануне  своего  полного  торжества, но встречавшиеся им до сих
пор  препятствия  были ничто в сравнении с тем, которое возникало перед ними
в    виде    ледяного    барьера.   Вообразите   себе,   читатель,   ледяную
кристаллизованную  гору  без  малейших  неровностей, почти отвесную, вершина
которой  как  бы  подпирает  небесный  свод. Прозрачность ее так велика, что
звезды  отражаются  в  ней,  как  в  самой  чистой  воде...  Путешественники
смотрели  и  дивились: никогда еще перед глазами человека не являлось такого
величественного  зрелища.  Оно  превосходило  всякое  воображение.  Звездное
синее  небо  отражалось  в  кристально-прозрачном  неподвижном  льде;  земля
отражала величие Божьего мира...
     Фредерик опомнился первый.
     - О чем ты задумался, Эдмунд? - спросил он брата.
     - Сам  не  знаю,  -  отвечал  тот, возвращаясь к действительности. - Не
находишь  ли  ты,  брат,  что  перед  лицом  такого величия человек невольно
чувствует  все свое ничтожество и проникается не только презрением к смерти,
но   даже   жаждет   ее,  желает  растворить  свою  ничтожную  душу  в  этой
неизмеримости?
     - А,  и  ты  тоже  замечтался,  как  я!  -  сказал  Фредерик  Биорн.  -
Действительно,  зрелище бесподобное, но вот вопрос: каким образом перешагнем
мы через это препятствие?
     - Придется вырубать ступени во льду и лезть при помощи наших лестниц.
     - Я  то  же думаю, но мне кажется, что прежде чем окончательно решиться
на  что-нибудь,  мы  должны посоветоваться с нашими проводниками. Их мнением
нельзя пренебрегать: они полгода служили нам так преданно и успешно.
     В  нескольких  шагах  поодаль  стоял Густапс и, скрестив на груди руки,
тоже  смотрел на прозрачную ледяную массу. Чудное зрелище подействовало и на
него.  Под  влиянием  нахлынувших  чувств  этот  старый  бандит,  вся  жизнь
которого  была  одно сплошное злодейство, на один миг сделался лучше и почти
готов был подбежать к братьям Биорнам и сказать им:
     - Двадцать  уже  лет я веду беспощадную борьбу с вашей семьей. Во время
этого  путешествия  я  сто раз имел возможность зарезать вас и убежать, но я
этого   не  сделал...  Перед  лицом  этой  величественной  природы  забудьте
прежнее,  скажите  слово  прощения, и я исчезну навсегда, так что вы никогда
обо мне не услышите...
     Он  уже сделал шаг навстречу братьям, но в ту же минуту ему показалось,
что  он слышит голос Фредерика: "Нет, никогда не прощу я убийце моего отца и
брата! Прочь от меня, гнусный злодей!"
     Ложный Густапс остановился. Он снова сделался свирепым зверем.
     Когда  он  после  случая с Гуттором уехал со станции, он решил привести
свой  преступный  замысел в исполнение немедленно. Иорник только и дожидался
сигнала.  Густапсу  стоило  лишь  сказать:  "Нынче  ночью" - и кровавое дело
совершилось бы.
     Но  -  странное  дело!  Потому  ли,  что в нем охладело горячее желание
убить  своих  врагов,  или по врожденной причудливости характера, но Густапс
этого сигнала не давал и откладывал со дня на день убийство Биорнов.
     До  сих  пор  его  жизнь  состояла  только  из преступлений и разврата:
других  интересов у него не было. Приняв участие в экспедиции, он увлекся ею
и  вошел  во  вкус  новой  жизни.  Когда Иорник приставал к нему с вопросом:
"Скоро ли?" - Густапс отвечал ему: "Еще успеем".
     Эскимос,  которому  было  решительно  все равно убить что человека, что
моржа,  удивлялся  этим  отсрочкам. Они ему нисколько не нравились. Он желал
поскорее  исполнить  то  дело,  ради  которого  его  наняли, и получить свою
плату.  Однажды он даже дал понять Густапсу, что убьет Биорнов, не дожидаясь
его приказания.
     - Вот  что  я  тебе  скажу, Иорник, - холодно ответил ему самозванец. -
Если  ты  осмелишься сделать что-нибудь подобное, я тебя задушу собственными
руками. Понял?
     Иорнику осталось только покориться.
     Так  прошел  первый  месяц.  Однажды  на  экспедицию  напала стая белых
медведей,  штук  около  десяти.  Эдмунд  выбежал первый на крик оленей и лай
собак  и  едва  не  поплатился  жизнью, но был спасен другом Фрицем, который
заслонил  собою своего господина и завязал борьбу с самым сильным из зверей.
Победа  в  этой  борьбе  осталась  за  цивилизацией:  ручной медведь задушил
дикого.
     Покуда  это  происходило  в  одном  углу  лагеря, в другом углу еще два
медведя  напали  на  Густапса  с  Иорником.  Несчастные  проводники  едва не
погибли,  но  их спас подоспевший Фредерик Биорн с матросами. Покуда матросы
спасали  Иорника,  герцог Норрландский всадил в одного из медведей кинжал по
самую рукоятку.
     Негодяй  решил,  что  за  такое  великодушие  он даст обоим братьям еще
отсрочку на десять дней...
     Проходили  недели,  месяцы.  Построена  была  уже одиннадцатая станция.
Наконец,  Густапс  объявил,  что ему хочется участвовать в открытии полюса и
что  он  позволит  Иорнику  убить  Биорнов лишь после того, как это открытие
состоится.  Иорник  протестовал,  но  Густапс  остался  непреклонен  в своем
решении.
     - Наконец,  не все ли тебе равно? - сказал он эскимосу. - Свою плату ты
получишь во всяком случае.
     Иорник успокоился на время.
     Так  как  на  пройденных  станциях оставался всякий раз гарнизон, то до
стены   дошли  только  пятнадцать  человек  эскимосов  и  сорок  европейцев.
Впрочем, этого количества вполне было достаточно для предстоящих работ.
     Во  все  время  похода  умерло  только  двое,  да и те были американцы.
Смерть  их  приключилась  по  их же собственной вине. Несмотря на увещевания
Фредерика  как  можно  более  разнообразить  свою  пищу, американцы питались
почти   исключительно  солониной  и  консервами  и  заболели  скорбутом.  Их
схоронили  в  ледяной  земле,  и  Эдмунд  пропел  над  ними своим прекрасным
голосом  трогательную молитву De profundis. Биорны Норрландские исповедовали
католическую  религию  по  примеру  своих  предков, несмотря на то, что были
окружены лютеранс