а голове!
     Он   бросился   на   лестницу,  за  ним  все  остальные  розольфцы,  за
исключением двух матросов, оставшихся стеречь Мак-Грегора.
     Наверху  лестницы  их  ожидало  новое разочарование: железным заслоном,
подобным  первому,  был  загражден коридор, по которому нужно было проходить
во внутренние комнаты.
     - Ура! Ура! Вперед! - ревел гигант, бешено бросаясь на препятствие.
     На  этот  раз  заслон был заключен в деревянных пазах и обрушился легче
первого. Гуттор ворвался в коридор, а за ним бросились и его спутники.
     Отыскивая настоящую дверь, он закричал:
     - Огня! Ради Бога, огня!.. Скорее!..
     - Да  перестань  же ты так волноваться! - сказал Грундвиг. - Сейчас дам
огня, я захватил с "Олафа" фонарь.
     Наступила  томительная  тишина.  Слышно  было только, как бьются сердца
нескольких  десятков  человек.  Грундвиг  высекал  трут...  Вдруг среди этой
тишины послышался откуда-то издалека странный крик:
     - Грундвиг! Гуттор!.. Храбрецы мои!.. Помогите!..
     Гуттор,  с  пеной  у  рта,  кусал  себе  губы.  Наконец  фонарь зажгли.
Богатырь,  метавшийся  все  это  время  по  узкому  коридору, точно зверь по
клетке,  бросился  на  дубовую  дверь,  которую  увидал в конце коридора. От
богатырского  напора  дверь разом разлетелась вдребезги, и Гуттор очутился в
квадратной комнате, имевшей три двери.
     Но увы! Эти три двери были опять-таки заставлены железными заслонами.
     Не  тратя  времени на размышление, Гуттор бросился на среднюю дверь, но
на этот раз заслон устоял, и гигант тяжело упал на землю.
     Его сила тоже имела свой предел, как и все на свете.
     Богатырь горько заплакал над своим бессилием.
     Итак,  его остановило препятствие, которого он не в силах преодолеть, и
его господа останутся во власти бандитов, устроивших эту западню!
     Все  розольфцы стояли в унынии. Они так твердо рассчитывали на Гуттора,
что его неудача поразила их удивлением.
     Нет,  этому  не  бывать!  Разве  он  всю  свою  силу истощил? Он просто
рассчитал плохо - вот и все. Он попробует опять.
     Богатырь  вскочил  на  ноги, решившись или добиться цели, или разбиться
самому.   Заслон   приходился   между   двумя   каменными   косяками  двери,
покоившимися  на  гранитных подставках, выступы которых представляли удобную
точку  опоры.  Гуттор  уперся  ногами  в  эти подставки, а спиною в железный
заслон и начал, закрыв глаза, постепенно натуживаться.
     Вся  кровь  бросилась  ему  в  лицо, и, казалось, вот-вот, она хлынет у
него  из  носа.  Шея  богатыря  надулась  так,  что готова была лопнуть, все
мускулы напряглись и как бы закаменели.
     Легкие гиганта работали как кузнечные меха.
     Зрители  этой  потрясающей  сцены  затаили  дыхание, с минуты на минуту
ожидая,   что   гигант  надорвется  и  грохнется  на  землю  мертвый.  Вдруг
послышался легкий треск...
     Гуттор собрал всю свою энергию и приналег еще крепче.
     О  чудо!  Заслон  упал,  увлекая в своем падении часть стены, которая с
грохотом обрушилась на пол.
     Единодушное   "ура!"   вырвалось  у  всех  розольфцев.  Стоявшие  ближе
бросились   к   богатырю   и   помогли   ему  подняться.  Гуттор  чувствовал
головокружение, губы его были покрыты пеной с примесью крови.
     - Ничего,  -  сказал  он окружающим, - обо мне не заботьтесь... Вперед!
Вперед!
     Все, теснясь, вбежали в библиотеку и разом вскрикнули от отчаяния.
     В   глубине  комнаты  находилась  единственная  дверь,  но  и  та  была
заставлена  железным  заслоном. Между тем Гуттор был совершенно изнурен и не
способен на новое усилие.
     Вдруг  препятствие  исчезло  с  быстротою  молнии:  заслон  вдвинулся в
стену.
     Произошло  это  по  очень  простому  случаю: один из матросов подошел к
столу и прижал кнопку. Механизм пришел в действие и отодвинул заслон.
     В  одну  минуту  розольфцы  наводнили  все  комнаты  дома, вслед за тем
отовсюду послышались возгласы удивления.
     Ни  в  одной из комнат не было и следа ни герцога, ни его спутников, ни
даже их врагов.
     Раз  двадцать  обежали  розольфцы  все  помещения,  осматривали  стены,
исследовали  паркет,  но  ничего  не нашли. Заподозрить сообщение с соседним
домом  не  было  ни  малейшего  основания.  Эксмут-Гаус  выходил  фасадом на
набережную, а тремя другими сторонами - на улицы и переулки.
     Грундвиг  решил,  что  под  домом  есть  подземный ход, но отыскать его
никто  не  мог, несмотря на все усилия. Стали спрашивать Мак-Грегора, но тот
не мог или не пожелал дать никаких указаний.
     - Я  ничего  не знаю, - сказал он. - Я бедный шотландец, нанятый лордом
Эксмутом всего лишь два дня тому назад. Делайте со мной, что хотите.
     Гуттор  собирался  ни  больше,  ни  меньше, как разрушить весь отель до
последнего  камня,  и  его  насилу  убедили, что этого никак нельзя сделать,
потому что полиция не допустит.
     Время  шло,  а  между  тем  розольфцы  не  уходили  из  отеля.  Они все
надеялись  найти  какой-нибудь  след,  по  которому можно будет узнать, куда
увезли  Фредерика  и  Эдмунда.  Жаль  было видеть этих храбрых, мужественных
моряков,  в  отчаянии  оплакивавших свое совершенное бессилие. Между ними не
было  ни  одного  наемника,  все  они были прирожденные розольфские вассалы,
боготворившие семью своих герцогов.
     Их  ужасала мысль, что бандиты поторопятся убить своих пленников, чтобы
навсегда  оградить  себя от их мести... Как же теперь известить юного Эрика,
что  у  него  больше  нет  братьев?  Ведь  он их же, то есть вассалов своих,
станет  упрекать  за  то,  что  они не сумели уберечь Фредерика и Эдмунда от
гибели.
     На  Гуттора  и  Грундвига  тяжело было смотреть: они плакали, как дети.
Возбуждение их прошло и сменилось полнейшим упадком духа.
     Несчастный  гигант  бил  себя  в  грудь и возводил на себя всевозможную
вину.  То  он  укорял себя, зачем послушался Эдмунда и не пошел с ним вместе
защищать  герцога, то ставил себе в вину медлительность, которую он будто бы
проявил  при  сокрушении  препятствий и через это дал бандитам время сделать
свое  дело.  Грундвиг,  несмотря  на  собственное  горе,  старался утешить и
ободрить друга.
     - Нет,  -  говорил  он,  - тебе не за что себя упрекать. Ты сделал все,
что  только  мог,  для  спасения  своего господина. Ну же, Гуттор, ободрись.
Нельзя  так  предаваться  отчаянию.  Ведь ты мужчина. Мы должны прежде всего
думать о мести. Как только мы захватим злодеев в свои руки...
     - О!  - вскричал Гуттор, глаза которого вспыхнули мрачным огнем. - Если
когда-нибудь  они попадутся ко мне в руки, то уж не уйдут от меня! Нет такой
ужасной  пытки,  которой  я не подвергну их, прежде чем они умрут в страшных
муках!


XI

     Клочок бумаги. - Мы их найдем! - "Смерть убийце!" - Его надо спасти.

     Между  тем  Билль  не  прекращал поисков, обшаривая все комнаты и в них
все  углы  и  закоулки.  Вернувшись  в  библиотеку,  он в сотый раз принялся
шарить  там  и,  оглядывая  стол,  покрытый длинною скатертью, концы которой
почти лежали по полу, приподнял эту скатерть.
     Под  столом  валялся  клочок бумаги, по-видимому, вырванный из записной
книжки.
     Молодой  человек  поднял  его  и  невольно  вздрогнул:  на бумажке было
что-то  написано. Видно было, что писали второпях, одни буквы были непомерно
крупны,  другие  слишком  мелки.  Невозможно  было  разобрать, что такое тут
написано.  Билля  окружили,  старались  ему  помочь,  но  даже и соединенные
усилия не привели ни к чему.
     Грундвиг,   в   первое  время  не  обративший  внимания  на  оживленный
разговор,  вдруг поднял голову и прислушался. Услыхав, в чем дело, он сказал
юному капитану:
     - Давайте мне сюда бумажку, Билль, я посмотрю.
     Молодой человек исполнил желание норрландца.
     Как  только  Грундвиг  взглянул  на  таинственные каракули, им овладело
такое волнение, что он не сразу мог заговорить.
     - Что такое? Что такое? - спрашивали его со всех сторон.
     - Слушайте!  Слушайте!  - сказал он дрожащим голосом. - Кто-то из наших
извещает  нас  об  ожидающей  его  участи...  Записка написана по-норвежски.
Писали ее украдкой, держа руку и бумагу в кармане или за пазухой...
     - Да  в  чем  дело? Читайте, читайте скорее! - послышались нетерпеливые
голоса.
     Грундвиг прочитал:
     "Не  убили,  но перевели на Безымянный остров навсегда. Одна надежда на
вас".
     - В  конце  стоит одна буква, - прибавил Грундвиг, - которая не вяжется
ни  с  одним  из  предыдущих  слов. Должно быть, писавший начал какое-нибудь
слово и не успел его дописать.
     - Какая буква? - спросил Билль.
     - Буква Э большое.
     - Так это Эдмунд, брат герцога! Это его подпись.
     - Господи  Боже  мой! - вскричал Гуттор, не веря своим ушам. - Если они
живы, мы их спасем!
     Но сейчас же у него явилось новое соображение, и он прибавил печально:
     - Каким  образом, однако, мы найдем этот остров? Ведь он известен одним
"Грабителям".
     - Да! Да! Мы их спасем! - раздались голоса.
     - Безымянный  остров! - бормотал про себя капитан Билль. - Черт возьми!
Где я слышал это название? От кого?
     Уверенность,  что герцог и его брат живы, мало-помалу привела Грундвига
и его друзей в более спокойное настроение духа.
     Между  тем  брезжило  туманное,  холодное  лондонское  утро. Норрландцы
вынуждены  были  покинуть  Эксмут-Гауз и, чтобы не привлечь к себе внимания,
разбились на несколько групп.
     Гуттор,   Грундвиг   и   Билль  шли  только  втроем  по  берегу  Темзы,
углубившись  в  свои  собственные  думы.  Вдруг  они  увидали  отряд солдат,
конвоировавших  в  Тауэр  какого-то человека, арестованного минувшею ночью и
содержавшегося  при  одном  из  полицейских  постов  до приезда коронера. За
арестованным валила густая толпа народа и кричала:
     - Смерть убийце! В воду его!
     Солдаты с трудом сдерживали толпу, готовую броситься на несчастного.
     - Что такое он сделал? - спросил Билль у одного прохожего.
     - Как!  Вы  разве  не знаете? - отвечал прохожий, оказавшийся степенным
торговцем  из  Сити.  -  Сегодня  ночью отряд солдат выдержал жаркую битву с
сотней  "Грабителей"  в  трактире  "Висельника". Победа осталась за храбрыми
солдатами  его  величества  -  да сохранит его Господь! Они убили шестьдесят
человек  бандитов,  потеряв тридцать своих. Теперь они ведут в Тауэр атамана
"Грабителей",    самого   отчаянного   бандита,   известного   под   кличкой
"Красноглазого".  Прежде  чем  сдаться в плен, он один убил двадцать солдат.
Схватив  огромную железную полосу, он крошил ею направо и налево... Дело его
ясно.
     Три  друга  пошли тише, желая посмотреть, кого это арестовали под видом
"Красноглазого",  будучи,  к  сожалению,  вполне  уверены, что это во всяком
случае не Надод.
     Каково  же  было  их  изумление,  когда  в арестованном "Грабителе" они
узнали  честного  Ольдгама!  Несчастный  клерк  шел  в кандалах бледный, как
мертвец;  в  одной  руке  он  сжимал свою драгоценную рукопись об Океании, а
другою сильно жестикулировал, заверяя в своей совершенной невиновности.
     Злополучный  чудак  имел  такой  комический  вид,  что  Билль  невольно
улыбнулся,  хотя  ему  и  жаль  было  эту  безобидную  овцу, над которой он,
бывало, потешался на "Ральфе".
     - Когда  его будут судить, - сказал молодой человек своим друзьям, - мы
непременно  должны  выступить  свидетелями  в  его пользу и доказать, что он
никогда  не  принадлежал  к  шайке  "Грабителей".  Он не способен убить даже
мухи,  так  как  по  своей  близорукости  не может разглядеть ее даже тогда,
когда она сядет ему на нос.
     При   всем  своем  грустном  настроении  Гуттор  и  Грундвиг  не  могли
удержаться от улыбки, выслушав это замечание юного капитана.
     - Разумеется,  Билль,  -  отвечал  Грундвиг.  -  Мы  должны постараться
спасти  его от виселицы. Наша честь требует этого, тем более, что без нас он
даже  защититься  как  следует  не  сумеет. Ведь английские присяжные ужасно
глупы.
     Вдруг  Билль  остановился  и  хлопнул  себя  по лбу, как человек, вдруг
решивший задачу, которая долго ему не давалась.
     - Что  это  с  вами?  -  спросил  Грундвиг,  удивленный поступком юного
командира брига "Олаф".
     - Со  мною  то, что я целых два часа старался припомнить, где и от кого
я слышал о Безымянном острове, и никак не мог.
     - А теперь вдруг припомнили?
     - Припомнил.
     - Где же и от кого?
     - На  "Ральфе",  от  того  самого  Ольдгама,  которого  ведут в Тауэр в
качестве убийцы и атамана "Грабителей морей".
     - О!  В  таком  случае, Билль, этого человека нужно спасти во что бы то
ни стало.


XII

     Донесение  солдат.  -  Волнение  лондонцев. - Тесть и зять. - Захария и
Фортескью.

     Следствие,  произведенное  коронером,  было  доложено  суду Королевской
Скамьи  и  по  должном  рассмотрении  утверждено надлежащим порядком. Мистер
Ольдгам был предан уголовному суду лондонского Сити.
     Население  британской  столицы  страшно  раздражено против "злодея". За
последнее  время  в  городе  особенно  часто  случались  грабежи и убийства,
справедливо  приписываемые  "Грабителям",  а  между  тем,  до сих пор еще не
удалось  поймать  ни  одного  преступника.  Не  мудрено поэтому, что все - и
полиция,   и  публика  -  чрезвычайно  обрадовались,  когда  один,  наконец,
попался. О, разумеется, к нему отнесутся без всякой пощады...
     Когда  Ольдгама арестовали в таверне, начальнику отряда пришла в голову
блистательная  мысль  -  объяснить  кровавое  происшествие в трактире битвой
между   солдатами   и   "Грабителями",  причем  солдаты  будто  бы  остались
победителями.  В  этом  смысле был составлен пространный рапорт и подан куда
следует.  Англичане  пришли  в восторг. Всюду восхвалялось мужество солдат и
офицера,   который   ими  командовал.  Составилась  в  их  пользу  подписка,
доставившая  очень  солидную сумму, которая и была распределена между чинами
действовавшего  отряда.  Виновность  Ольдгама  была  заранее  решена в общем
мнении, и его не могло бы спасти даже красноречие самого Демосфена.
     Двадцать  четыре  часа  спустя  после  заключения  несчастного клерка в
тюрьму,  ему  уже  было объявлено, что на следующее утро он должен явиться в
суд.  Правительство  хотело  действовать быстро и решительно, чтобы показать
"Грабителям" устрашающий пример.
     - Ваше  дело  ясно,  -  сказал  Ольдгаму  в  виде  любезности чиновник,
принесший  ему  повестку о вызове в суд. - Вы хорошо сделаете, если напишете
своим родным, потому что послезавтра все уже будет кончено.
     Мистер  Ольдгам  ничего  не  понимал,  так как был убежден, что на суде
будет  блистательно  доказана его невиновность. Поэтому он очень высокомерно
ответил  чиновнику,  что  "он  видал  и не такие ужасы, так как прожил много
времени у людоедов".
     Чиновник  был изумлен и побежал доложить начальству, что преступник сам
сознается  в  том, что "пожирал свои жертвы". Если до этой минуты могли быть
какие-нибудь  сомнения  насчет  Ольдгама,  то теперь они окончательно должны
были рассеяться.
     Вечером  заключенного  посетил  его  тесть,  мистер Фортескью. Он вошел
важно,   скрестив   на   груди   руки,   и   с   самым  торжественным  видом
продекламировал:
     - Я  тебе  предсказывал,  Захария,  что ты опозоришь обе наши семьи! На
твоем челе я всегда видел неизгладимую печать роковой судьбы.
     - Клянусь  вам,  что  я здесь просто жертва судебной ошибки, - возразил
несчастный клерк.
     - Не  лги!  - строго остановил его почтенный мистер Фортескью. - Я знаю
все.
     - Если вы знаете все...
     - Я  читал  геройский  рапорт  храбрых  солдат  его величества, которые
сражались  против  разбойников,  во  главе  которых был ты. Я даже внес свою
лепту  при  общей  подписке  в  пользу  храбрецов, потому что я прежде всего
англичанин,  а  потом  уже твой тесть. Ничто из славы отечества мне не может
быть  чуждо... Впрочем, ты сам, как оказывается, защищался, как лев. Я тобой
доволен. Это придает некоторое величие твоим преступлениям.
     - Но  это ужасно! Уверяю вас, что ничего подобного не было! Я все время
сидел  под  столом, покуда происходила битва между "Грабителями" и какими-то
неизвестными  людьми,  которых  я  не  мог  видеть, так как они находились в
самой  глубине  залы. Что же касается королевских солдат, то они ни с кем не
сражались  и  никого  не  убили, потому что пришли тогда, когда все уже было
кончено.
     - Довольно,   Захария!   Довольно!  -  перебил  с  негодованием  мистер
Фортескью.  -  Не  старайся разрушить эту почтенную легенду, бросающую новый
луч  славы  на  наших  храбрых  солдат.  Горе  тем народам, которые не умеют
хранить своих преданий!
     - Но,  дорогой мой тесть, вы глубоко ошибаетесь! - протестовал Ольдгам.
-  Вы ошибаетесь, я должен заметить вам это, несмотря на все свое уважение к
вам.  Тут  нет никакой славы, никакой легенды, никакого предания, тут просто
ошибка в личности и в имени, больше ничего.
     - Захария, ты относишься ко мне непочтительно.
     - Вам  просто  хочется проповедовать... Это у вас потребность... Вы так
любите сами себя слушать...
     - Захария!..
     - Как!  Вы  решились  заявить  мне,  что  приняли  участие в подписке в
пользу  тех  людей,  которые  арестовали  меня  под  столом...  под  столом.
Фортескью,  заметьте  это...  и  которые  хотят  меня  повесить, чтобы самим
прослыть героями... Это возмутительно!
     - Захария! Змея, отогретая мною на груди своей!
     - Убирайтесь  вы  с  вашими  змеями,  легендами  и преданиями, с вашими
солдатами  и  подпиской.  Я  был  глуп,  потому что был слишком добр. Но мое
терпение лопнуло наконец. Я не могу...
     - Негодяй! Неужели ты осмелишься поднять руку на отца твоей жены?
     - Нет,  я  не сделаю этого, но только вы уходите, пожалуйста. Это будет
гораздо  лучше.  Вы  сами  знаете,  что мы и дома-то не можем пробыть вместе
двух минут, не вцепившись друг другу в волосы.
     - Бедная  Бетси!  Несчастная  Бетси!  Какого  отца  я  выбрал для твоих
детей!  -  произнес  Фортескью,  трагически  воздевая  руки  к  небу.  Потом
прибавил плаксивым тоном: - Захария, мы не можем так расстаться!
     - Ну,  теперь  за  нежности...  Сцена примирения... Знаю я все это, раз
двадцать испытал... Впрочем, я на вас нисколько не сержусь.
     - Захария!
     - Фортескью!
     - Обними меня, Захария!
     - Обними меня, Фортескью!
     Тесть и зять обнялись и прижали друг друга к сердцу.
     - Завтра  я  опять  приду  к тебе утешать тебя и ободрять, - объявил на
прощанье мистер Фортескью и величественно удалился из камеры.


XIII

     Адвокат   Джошуа.   -  Похищение.  -  Предупреждение.  -  Удостоверение
личности. - Завязанные глаза.

     Как  только  ушел  мистер Фортескью, в камеру вошел тюремщик Ольдгама и
сообщил  узнику,  что  его  спрашивают десять солиситоров, предлагающих свои
услуги для защиты его дела в суде.
     - Я  буду  защищаться  сам,  -  отвечал  клерк  Пеггама,  знавший  цену
английским адвокатам.
     - Это  не  в  обычае,  - возразил почтенный мистер Торнбулль, как звали
тюремщика.  -  Не  хотите  ли  вы  поручить мне переговоры? Это не будет вам
стоить ни одного пенса.
     - Ну,  если  так,  это  другое  дело.  В  таком  случае действуйте, как
хотите.
     Десять   минут   спустя  тюремщик  привел  в  камеру  какого-то  рыжего
джентльмена  на  жердеобразных  ногах  и  с  головой,  как  у  хищной птицы,
отрекомендовав его под именем мистера Джошуа Ватерпуффа.
     Ольдгам  и  адвокат  просидели  вместе часа два. О чем они беседовали -
осталось   тайной,   но   после   ухода   адвоката  Ольдгам  долго  сидел  в
задумчивости.
     В  этот день утром мистер Джошуа получил записку, написанную незнакомым
ему почерком.
     В  записке  значилось:  "Достопочтенный мистер Джошуа Ватерпуфф получит
пять   тысяч  фунтов  стерлингов,  если  ему  удастся  оправдать  тауэ