- Что такое? - спросил он, как только затворилась дверь.
     - Важная  новость,  командир  мой,  -  отвечал Альтенс. - На юго-западе
показалась  эскадра  в  шесть  военных кораблей, я сам видел. Они, наверное,
ищут нас.
     - Почему это непременно нас?
     - А то зачем бы целой эскадре идти в Ледовитый океан?
     - Это правда.
     - Если  даже  они  не  напали  на  наш  след,  все  же они нас увидят и
погонятся за нами.
     - Быть может, они уже даже и увидали нас?
     - Нет,  потому  что  в  таком случае они повернули бы в нашу сторону, а
между тем они идут все в прежнем направлении...
     - Куда же они идут?
     - По-видимому, на запад.
     - Стало быть, они от нас удаляются?
     - Да, они еще не видят нас, но пройдет час, не более - и увидят.
     - Ну?
     - Ну,  и  поймают нас, как лисицу в норе, если только мы... Впрочем, не
мне вас учить, командир мой...
     - Говори, говори, не бойся.
     - Если  мы  не выйдем сейчас же в море и не воспользуемся быстрым ходом
"Ральфа".
     - Мысль недурная. "Ральф" превосходный ходок.
     - Других и нет таких.
     - Знаю,  но  это  средство  я приберегу под конец, иначе все наши планы
разрушатся.  Наконец,  наше бегство прямо обнаружит нашим спасителям, кто мы
такие, а этого я не хочу - по крайней мере в данную минуту.
     - В  таком  случае  нам  остается  только  снять  мачты,  расснастить и
разоружить  корабль,  благо на "Ральфе" все отлично приспособлено к этому, и
спрятать кузов за одним из здешних утесов.
     - У  меня  есть средство получше, - возразил Ингольф, подумав несколько
минут. - Тебе знаком Розольфский фиорд?
     - Я  плавал  там  еще  в детстве, когда был юнгой на небольшом куттере,
два раза в год возившем в замок разный груз.
     - В какой замок?
     - Не  знаю.  Патрон  говорил мне всегда "замок", а какой - я никогда не
слыхал.
     - Ты думаешь, что "Ральф" будет там в безопасности?
     - О,  еще  бы! Корабль с большим водоизмещением войти бы в бухту не мог
вследствие  незначительной  глубины  канала,  а  "Ральф"  сидит в воде очень
неглубоко.  Но  только  вход  в  фиорд  не  свободен:  он составляет частную
собственность герцога Норрландского.
     - Так  знай же, любезный Альтенс, что молодые люди, спасшие нас сегодня
утром, - сыновья герцога Норрландского, и зовут нас к себе в гости.
     На   бесстрастном   лице  капитанского  помощника  не  изобразилось  ни
радости, ни удивления. Суровый моряк только отвечал:
     - Это  очень кстати, капитан, потому что теперь нам можно будет уйти от
крейсеров, не подавая и вида, что мы спасаемся бегством.
     - Вели  же  поднять  якорь.  Уж  если идти, так идти скорее. Необходимо
достигнуть фиорда, прежде чем эскадра нас увидит.
     Возвратясь  на  палубу, Ингольф объявил, что принимает приглашение, так
как  имеет  возможность  пожертвовать  четырьмя  или  пятью днями, не нанося
никакого ущерба порученному ему делу.
     Олаф  и  Эдмунд  вернулись  на свою шхуну распорядиться отплытием, а на
"Ральфе",  по  приказу  Альтенса,  унтер-офицеры принялись свистать матросов
наверх.
     Менее  чем  через час оба корабля входили в Розольфский канал. Яхта шла
впереди,  бриг  следовал  за  нею.  Когда  корабли  приблизились  к  скалам,
Альтенс,   все  время  следивший  за  движением  эскадры,  увидал,  что  она
переменила  курс  и пошла к берегу. Не зная, чему это приписать, случайности
или  умыслу,  Альтенс  с  затаенной  тревогой  продолжал глядеть в подзорную
трубку.  Вдруг  вдали  сверкнул  огонь,  и  по  волнам  прокатился  пушечный
выстрел.  Несомненно,  выстрел относился к шхуне и бригу: эскадра требовала,
чтобы  они  остановились,  основываясь  на  предоставленном военным кораблям
праве осматривать встречные суда.
     Выстрел  был  так  далек,  что  звук  его  уловило  только  опытное ухо
Ингольфа,  огня же никто не видал, кроме Альтенса, стоявшего на марсе. Когда
Альтенс,  спустившись  с  марса, подошел к своему капитану, и подтвердил его
догадку, Ингольф заметил ему без малейшего заметного волнения:
     - А ты не рассмотрел, какой национальности корабли?
     - Не  разобрал  флага  за  дальностью  расстояния,  но по оснастке и по
всему мне кажется, что они английские.
     - Английские!  -  вскричал Ингольф. - Пусть только они попробуют встать
мне  поперек  дороги,  я  им  дам  себя  знать.  Выставь на марсе вахтенного
понадежнее, потому что они, быть может, пошлют в фиорд лодку.
     Ингольф  ушел  к себе в каюту. На "Ральфе" все делалось совершенно так,
как  на  военных кораблях: командир жил особняком и отдавал приказания через
старшего офицера, появляясь на палубе лишь в экстренных случаях.
     Оставшись  один,  Ингольф  позвонил  и  велел  послать к себе Надода. С
Красноглазым  он  был связан уговором относительно цели экспедиции, и теперь
его  беспокоила мысль о том, как отнесется его товарищ к предстоящему новому
промедлению.
     Разумеется,  Ингольф  нисколько  не  боялся  Надода,  но с этим дикарем
случались  иногда  припадки  такой  ярости, что приходилось немало хлопотать
над  его  укрощением. Однажды Ингольф вынужден был позвать четырех матросов,
чтобы  они привязали Надода к кровати, на которой капитан и продержал его до
тех  пор,  пока  безумец  не  успокоился.  Такие сцены, разумеется, не могли
доставить Ингольфу удовольствия, и потому он их благоразумно избегал.
     И  как  могли  сойтись эти два человека, столь не похожие друг на друга
ни  характером,  ни  происхождением,  ни  воспитанием? Очевидно, их сблизило
какое-нибудь одно общее темное дело...
     Подобные   совпадения   иногда   случаются,   совершенно  спутывая  все
человеческие  расчеты...  Разумеется,  и  Олаф с Эдмундом, знай они правду о
"Ральфе"  и  его  экипаже,  ни  за  что  не  стали  бы  спасать их от ярости
Мальстрема  и  не  пригласили  бы Ингольфа к себе в гости... Но откуда могли
они все это знать?
     Прежде  чем  поднять,  наконец,  завесу,  скрывавшую  тайны преступного
бандитского  товарищества,  и  приступить к изложению драматических событий,
составляющих   предмет  нашего  рассказа,  мы  намерены  сообщить  читателям
некоторые   подробности   о   старинной   герцогской   фамилии,   к  которой
принадлежали Эдмунд и Олаф и которую так смертельно ненавидел Красноглазый.
     Причины этой ненависти читатель тоже узнает в свое время.
     Что  касается  Ингольфа,  то  он  хотя  и знал о мстительных намерениях
Надода,  но  совершенно не догадывался, что эти намерения относятся именно к
спасителям "Ральфа" и его команды.


VII

     Черный  герцог.  - Фиорд Розольфсе. - Немножко истории. - Старый замок.
- Род Биорнов.

     Едва  ли  где-нибудь  океан  представляет более величественное зрелище,
нежели  близ Розольфского мыса, где происходят описываемые нами события. При
малейшем  северном  ветре  в  открытом  море  образуются  волны  и  с  ревом
бросаются  на  скалы, словно желая взять их приступом и смыть с берега. Одни
из  волн, разбиваясь о скалы, разлетаются белою клочковатою пеной, а другие,
с  ревом  отхлынув  от  утесов, разбегаются по всем окрестным фиордам иногда
миль на пятнадцать кругом.
     Это  именно  великое море, Ар-Mop, как называли его древние кельты, оно
является  то  мрачным  и  гневным,  когда  над  ним  низко повиснут тяжелые,
навеянные  с севера тучи и когда оно грозно рокочет свою прелюдию к буре; то
тихим  и  спокойным,  когда  волны  его  спят в глубоких безднах и блестящая
темно-зеленая  гладь  отражает  редкие  лучи северного солнца; но как в том,
так  и  в  другом  случае  оно  кажется  одинаково  гордым  и важным в своей
неизмеримости и беспредельности.
     Капризно  оно,  непостоянно;  два  дня подряд не бывает оно одинаковым;
вечно  меняется,  вечно  в  движении,  только  шхеры  его всегда неизменны и
угрюмы.
     А  между  тем  -  странное дело! - несмотря на такую изменчивость океан
всегда  производит  одинаковое впечатление. Причина этому та, что океан, как
в  бурю, так и в затишье, представляет лишь бесформенный хаос, где отдельные
контуры выступают неясно, сливаясь в одно общее ощущение неизмеримости.
     Человеческий   дух  есть  лишь  зеркало,  отражающее  различные  образы
природы.   Поэтому   вечное  созерцание  океана  с  его  однообразным  общим
характером    и   неясностью   подробностей   наложило   отпечаток   угрюмой
мечтательной суровости на характер жителей этих окраин Норвегии.
     Помимо   бесчисленных,   извилистых  и  широких  фиордов,  изрезывающих
северную  Норвегию,  берега  ее  усеяны островами, скалами, шхерами, рифами,
вокруг  которых  при  каждом приливе и отливе бурлят и кипят сердитые волны,
сталкиваясь  между  собою  и  образуя  непроходимую преграду из водоворотов,
поглощающих  всякий  корабль,  сунувшийся  туда без лоцмана. Никакое знание,
никакая опытность не могут тут поддержать моряка.
     Эти   почти  совершенно  недоступные  берега,  огражденные  сверх  того
тайными  подводными  рифами,  могли  бы  дать  убежище  целому флоту морских
разбойников  -  убежище верное, где они могли бы смеяться над самой страшной
погоней.
     Именно  отсюда  средневековые  норманы  отправлялись  в  море  на своих
плоскодонных  судах,  не  боясь  никаких  бурь, и наводили ужас на Францию и
Англию.  Они  являлись  внезапно,  грабили  прибрежные  города и, прежде чем
успевали  подойти  войска,  уплывали  в море. До самого начала текущего века
потомки  этих  норманов были самыми отважными ценителями моря. Под предлогом
рыбной  ловли  они  пробирались  в  Балтику, в Северное море, крейсировали у
выхода из Ла-Манша - и все это в легких лодках, во всякую погоду.
     Горе  было коммерческим кораблям или неповоротливым испанским галлионам
с  грузом  золота!  Их  окружали,  экипаж истребляли до последнего человека,
груз отбирали, а корабли пускали ко дну.
     И при всем том грабители не оставляли после себя никаких следов.
     На  закате  солнца,  когда поднимался ветер, предвещавший бурю, из всех
фиордов  выплывали  легкие  шхунки,  проворно  скользившие  по  воде, словно
большие  хищные  птицы.  Они  отправлялись на поиски заблудившихся кораблей,
приманивая  их к рифам, среди которых только эти шхунки и могли плавать, - и
на  другой день весь этот берег оказывался покрытым всевозможными обломками,
которыми делились между собою дикие поморы.
     Смягчение  нравов,  умственный прогресс, а главное - усовершенствование
морской  полиции по новейшим международным законам почти совершенно подавили
морской  разбой,  но  варварское  пользование  береговым правом, по которому
остатки   от   разбитых   бурею  кораблей  доставались  прибрежным  жителям,
существовало  еще  долго, вопреки всем усилиям его отменить. Оно существует,
вероятно,  и до сих пор, если принять во внимание, что и в наше время бывают
случаи таинственных исчезновений кораблей.
     Вокруг  Розольфского  мыса  тянутся  обширные  равнины,  поросшие мхом,
травой,  черникой  и вереском; местами над этой тощей растительностью торчат
приземистые  северные  сосны  и Бог весть каким чудом занесенные сюда ольхи.
Это  -  ског,  необработанная девственная почва, нечто вроде русских степей,
индийских  джунглей  или  американских  саванн.  Здесь  живут  и множатся на
свободе  волки, лисицы, горностаи, рыси, белки, куницы, бобры; водится тут и
дичь:  тетерев,  снеговая  и  лесная  курочка, белая куропатка, бекас, заяц,
косуля,  олень;  дикие  северные  олени  там буквально кишмя кишат. Медведей
встречается  тоже  очень  много,  а полярных крыс такая масса, что когда они
совершают   нашествие  на  какую-нибудь  местность,  то  не  останавливаются
решительно  ни  пред  каким препятствием. Когда их доймет холод и голод, они
миллионами  наводняют  самые  теплые  местности  Норвегии  и  Швеции, где их
удается остановить только огнем.
     Невозможно  изобразить  пером  фантастическую  картину  обширных равнин
Скандинавии,  три  четверти  года  окутанных  покровом тумана, в котором все
предметы  теряют  всякую  отчетливость  форм  и сливаются во что-то смутное,
неопределенное.  В длинные летние дни солнце почти не сходит с неба, а зимой
почти  не  показывается;  зато  ночи  постоянно  светлы,  и  северное сияние
придает  им  свойство производить какое-то особенно таинственное впечатление
на душу.
     В  народных  норвежских  повериях  и  легендах  отведено  большое место
привидениям  и  призракам.  Особенно много страшных рассказов ходит именно о
Розольфском  мысе.  Здесь,  по  народному  поверию,  в  известное время года
собираются  злые  духи  моря  и  степи  и в бурю, и в метель предаются дикой
пляске.  Никто в эту пору, отвечающую в действительности тому времени, когда
весенние  муссоны меняются на летние, не отважится посетить проклятое место.
Немногие   живущие  там  семейства  считаются  с  давних  пор  состоящими  в
сношениях  с  нечистой  силой,  им  приписывают  способность вызывать духов,
заклинать  корабли,  портить  людей и животных. Их с ужасом чураются, хотя в
то же время, в известных случаях, прибегают к их могуществу.
     Эта  страна  с  ее  наивной  верой  во  всякие таинственные ужасы, с ее
смелыми    рыболовами   и   мореходами,   напоминает   какой-то   затерянный
средневековый  уголок.  Тут  не будешь, кажется, удивлен, если вдруг увидишь
между скал широкие плоскодонные лодки древних скандинавов.
     Розольфский  фиорд,  врезающийся  в  землю на двадцать миль, пользуется
такой  же  дурной  славой, как и мыс того же имени; ни одна норвежская лодка
не  решится  туда заглянуть, ибо существует поверье, что еще ни одна из них,
зайдя туда, не возвращалась назад.
     Когда,  огибая  Розольфский  мыс,  рыболов случайно увидит таинственный
фиорд,  он  спешит  выйти в море, с ужасом осеняя себя крестом. В хижинах по
вечерам,  под  завывание  вьюги, рассказывают легенды одна другой страшнее о
нечистом  месте.  В  конце  этого морского канала, среди унылой и бесплодной
степи,  стоит  старинный  замок, выстроенный в XI веке Эриком Биорном, одним
из  дружинников  Роллона,  отказавшимся  за ним следовать, когда тот вздумал
основаться в Нормандии.
     Замок  теперь  в  упадке,  но  прежде  состоял из массивной центральной
постройки,  окруженной  четырьмя  толстыми  башнями  и  обнесенной  широким,
глубоким  рвом, через который можно было перейти только по подъемному мосту,
напротив  главного  входа.  Это был настоящий укрепленный замок, при толщине
своих  стен  не  боявшийся  никакой  осады в средние века, когда еще не было
изобретено  огнестрельное  оружие.  Эрик  два  года  выдерживал  в нем осаду
против  Гаральда, преемника Роллона, и норманский герцог ничего не мог с ним
сделать.  Осажденные  постоянно  получали  провиант  через длинный подземный
ход,  тянувшийся от замка на две мили к самому морю. Выход из подземелья был
очень  искусно  скрыт  в  прибрежных  утесах, так что незнающие не могли его
отыскать.
     Входящий  в  замок  прежде  всего вступал в обширный квадратный мощеный
двор,  обстроенный кругом конюшнями, караулами, сараями, погребами и прочим;
затем  возвышались  два  этажа  здания, причем первый этаж имел окна лишь во
внутренний  двор, да и окна второго были узкие и низкие, как раз такие, чтоб
из  них можно было видеть равнину. Наверху была терраса, по четырем сторонам
обнесенная  оградой  и  соединявшая  между  собой  все  четыре  башни. Здесь
обыкновенно  сражались  защитники  замка, обливая осаждающих горячим маслом,
смолой, бросая в них зажженные снопы и разные другие горючие вещества.
     На  сто  миль  кругом  Розольфского  замка,  то есть дней на пять пути,
тянулась  обширная  равнина, до того поросшая мхом и кустарником, что лошади
вязли   там   по   грудь   и   не  могли  идти.  Благодаря  такому  удобному
местоположению  своих владений, Биорны во все продолжение средних веков были
независимы  от  норвежских  герцогов  и  не согласились повиноваться им даже
тогда,  когда  те приняли королевский титул. Все попытки покорить строптивых
северных  владетелей  оканчивались неудачей. Биорны были суровые воины; в то
время  как  все  континентальное  дворянство  жило сухопутным грабежом, они,
как,  впрочем, и все норвежские вожди, занимались морским разбоем, рыская по
морям  и  собирая  десятину  со  всех  встречных  кораблей,  а  при малейшем
сопротивлении  овладевая  и  всем  грузом.  В  Розольфскую  бухту  стекались
богатства  со  всех  концов  света.  Когда  для сухопутного дворянства право
грабежа  было  урегулировано  под  видом  пошлин  и оброков, морские дворяне
продолжали   гоняться   за   торговыми   кораблями,   насмехаясь  над  всеми
международными постановлениями.
     Биорны  проявили  особенную настойчивость в охранении того, что считали
своей  привилегией,  и  уступили  лишь  после  того, как Англия и Голландия,
торговые  интересы  которых  страдали  больше всех от Розольфских норвежцев,
организовали  против  них  целый крестовый поход. В начале XVII века адмирал
Рюйтер  повесил  Олафа Биорна с пятьюдесятью дружинниками, и викинги, как до
сих  пор  именовали  себя  владельцы  розольфские,  отказались,  наконец, от
морских  набегов,  обратившись  к  рыбной  ловле. Их флотилия, снаряженная и
вооруженная  для  ловли  китов,  более  полутораста лет бороздила Северное и
Ледовитое  моря,  прославившись  такой  смелостью  и энергией, что на бывших
флибустьеров  стали смотреть как на первых рыболовов севера. От этого нового
занятия   богатство   Биорнов   только   еще   более  росло.  Они  сделались
наследственными  герцогами Норрланда и, продолжая по традиции оберегать свою
независимость,  держали  себя с королями норвежскими чуть не на равной ноге.
Еще  во  время  знаменитой  Кольмарской унии, отдавшей Швецию и Норвегию под
власть  Маргариты и Вольдемара Датских, Сверр Биорн формально протестовал на
сейме  против включения в унию Норрландской области, и этот протест сделался
органическим  статутом  для  всего  рода Биорнов. Разумеется, это притязание
герцогства   Норрландского   на   формальную   независимость  осталось  лишь
историческим  фактом,  и  власть  Биорнов никогда не простиралась за пределы
бесплодных   степей,   окружавших  замок.  Включая  Розольфский  фиорд,  эти
владения  охватывали  не  более  500  -  600  жилищ, разбросанных по берегам
фиордов,   так  как  самый  ског  (степь)  был  совершенно  необитаем  ввиду
множества водившихся там медведей, волков и других хищных зверей.
     Современное   могущество   Биорнов  основывалось  на  их  неисчерпаемом
богатстве.   Семь  или  восемь  веков  пиратства  и  бережливости  наполнили
замковые  погреба  таким  количеством  золота  и серебра, которые невозможно
было   оценить,   хотя   бы   даже  приблизительно.  Поэтому  государи  трех
королевств,   когда  попадали  в  стесненные  обстоятельства,  первым  делом
прибегали  к  щедрости  Биорнов,  никогда не получая отказа. Одолжив однажды
королям  какую-нибудь  сумму,  Биорны  никогда  уже потом не требовали долга
назад.
     Вот два примера того, как велико было богатство Биорнов.
     В  первый  крестовый  поход  они  вооружили  и  взяли на свое иждивение
десять  тысяч копейщиков, а когда св. Людовик попался в плен, предложили для
выкупа  царственного  пленника сто тысяч золотых экю - сумму по тому времени
громадную.
     - От  кого  ты  прислан? - спросил калиф у Гугофа Биорна, присланного с
этим предложением.
     - От  викингов, - гордо отвечал посланник, напоминая этим древний титул
своих предков, норманских вождей, современных Роллону.
     В  семействе  Биорнов  был  один  обычай,  несогласный  с общепринятыми
дворянскими  обычаями  того  времени.  Снаряжением кораблей, рыбной ловлей и
продажей  продуктов  в  Гамбурге,  Франкфурте  и  других  ганзейских городах
заведовали  у них старшие члены семьи, тогда как младшие вступали на военную
службу  и  поддерживали  честь  и  достоинство рода при северных дворах. Как
только  какому-нибудь  Биорну  исполнялось  ше