сь
всяких  средств  для  возвращения  на  родину.  Ни  один  из  них  не должен
вернуться  и  рассказать о том, что случилось здесь. Если это откроется, вся
вина  будет  приписана  мне,  и  норрландцы восстанут, как один человек, под
начальством Эрика, чтобы отомстить мне.
     Густапс  не знал, что против Розольфсе уже предпринята новая экспедиция
уцелевшими "Грабителями", которые не посвятили его в эту тайну.
     - Не  беспокойтесь,  господин  мой. Я устрою все как следует, и в самую
надлежащую пору.
     - Вот я и спрашиваю тебя, уверен ли ты в успехе?
     - Уверен,  как  в  том,  что  я существую в данную минуту. Видите ли, я
устроил  фитиль,  время  горения  которого  рассчитано в точности. Конец его
проведен  в  крюйт-камеру яхты. Через две недели яхта взлетит на воздух, а с
нею и клипер, который стоит бок о бок.
     - А разве не может случиться, что яхта взлетит, а клипер уцелеет?
     - Разве  вы  не помните, что мы уговорили этого дурака Пакингтона взять
с  собой  десять  тысяч килограммов пороха? Тут есть чем взорвать даже целых
пять кораблей!
     - Твоя  правда,  Иорник.  Взрыв  будет ужасный. Можно вполне надеяться,
что  наши  враги  погибнут  до единого, после чего мы уедем в санях на южный
берег, где и будем ждать корабля, который должен за нами прийти.
     - И  тогда  Иорник  будет богат и не вернется на землю своих предков, а
станет  жить  с  белыми  людьми,  есть  ростбиф, пить водку, курить глиняную
трубку.
     Читатель,  вероятно,  уже  понял, что из двух злодеев только Иорник был
настоящим  эскимосом.  Он действительно служил однажды проводником для одной
экспедиции,  предпринятой  компанией молодых англичан с целью поохотиться на
белых  медведей.  Компания  осталась  очень довольна его услугами и привезла
его  с  собой  в  Лондон,  где  он  имел  большой  успех  в качестве первого
эскимоса,  показанного в Европе. С ним одно время много носились, заставляли
его  есть сырых, неощипанных кур и тому подобное. Но все на свете надоедает,
надоел  публике  и  эскимос.  Между  тем  он успел привыкнуть к европейскому
комфорту  и  полюбил  денежки.  Тщетно  показывался он на подмостках цирка и
балаганов  в  качестве  "куроеда  великого  курфирста  Прусского"  - на него
перестали  смотреть.  Бедному  эскимосу  грозила  в  Европе голодная смерть.
Наконец,  над  ним  сжалился  капитан одного корабля и отвез его в Исландию.
Там  его  отыскал таинственный незнакомец, которого мы покуда знаем лишь под
именем  Густапса, и нанял его для своих целей. Дикарь, почувствовавший жажду
к деньгам, ради них всегда бывает готов на все...
     В  эту  ночь  Иорник,  докончив  устройство  своего  фитиля, вернулся в
каюту,  где  он  помещался  со своим товарищем. Густапс крепко спал. Тогда у
эскимоса  явилась  мысль:  а  что, если враги Густапса богаче его и заплатят
Иорнику  за  смерть  Густапса  гораздо  дороже,  чем тот обещал заплатить за
убиение их?
     Эта  мысль  быстрее молнии промелькнула в голове дикаря, но он успел ей
поддаться.  Взяв  пистолет, он подкрался к спящему товарищу и прицелился ему
в затылок.
     Но  Густапс  никогда  спокойно  не  спал,  он  постоянно бредил разными
ужасами.  Так  и  в  этот раз его посетили тревожные сны, он стал метаться и
кричать:
     - Измена!.. Не смейте!.. Горе тому, кто меня тронет!
     Иорник  подумал,  что  это  дух-покровитель  предупреждает  Густапса  о
грозящей  ему опасности. Дикарь испугался, бросил в сторону пистолет и встал
на колени, громко крича:
     - Простите!..  Простите!..  Это  злой дух меня смутил!.. Никогда больше
не буду!.. С этой минуты я буду вам верен, как собака!..
     При первых же словах эскимоса Густапс проснулся и понял все.
     - А,  господин  Иорник,  -  сказал  он, - вы хотели продаться тому, кто
дороже заплатит? Подойди ближе, - прибавил он повелительно.
     Эскимос подошел.
     Густапс прицелился в него из своего пистолета.
     - Стрелять или нет? - спросил он.
     - Как  угодно, - смиренно отвечал Иорник, весь трепеща. - Злой дух ввел
было меня в искушение, но я удержался.
     - Ну,  на  первый  раз я тебе прощаю, - сказал Густапс, - но помни, что
если что-нибудь подобное повторится, пощады тебе не будет... Запомни это!
     Эскимос отошел прочь, как побитая собака, и лег спать в углу.
     Эта  ночь  была  последнею  перед  выступлением  в  поход.  На утро все
норрландцы  должны  были  уехать  на  санях  по  льду, за исключением десяти
человек, которые должны были остаться для охраны клипера.
     В  эту  ночь северный горизонт осветился великолепным северным сиянием,
на  которое  норрландцы  так  залюбовались,  что  долго  не  ложились спать.
Особенно восторгался Пакингтон, никогда не видавший ничего подобного.
     Утром, в назначенный час, состоялось выступление.
     Весь  караван  разделился  на три части: норрландцы шли под начальством
Эдмунда,   американцы  -  под  начальством  Пакингтона,  а  эскимосы  -  под
начальством Готшалька и Рескиавика.
     Экспедицию сопровождали пятеро саней, нагруженные вещами и припасами.
     Предполагалось,  что  один день сани будут везти олени, а другой день -
собаки, по очереди, во избежание утомления тех и других.
     Собаки  были  эскимосской  породы, с превосходным чутьем и замечательно
дрессированные.
     Иорника  и  Густапса  возвели в сан главных проводников. Фредерик Биорн
взял на себя главное командование экспедицией.
     В  первое  время  после  выступления  норрландцы пели веселые песни, но
потом  унялись.  Экспедиция двигалась среди глубокой тишины, которую нарушал
только скрип полозьев по мерзлому снегу да по временам - лай собак.


XI

     Первая  станция.  -  Мамонт.  -  Тревога.  -  Белый  медведь.  - Ложный
эскимос. - Злые умыслы. - На санях. - Говорящий немой.

     Путешественники  потратили  ровно  неделю  на  переезд через мыс Парри,
имеющий  около  сорока  миль  ширины.  По  ту  сторону  мыса  снова  тянется
Ледовитый  океан  вплоть  до  земли,  покрытой вечным снегом и известной под
именем Ледяных берегов.
     Фредерик  Биорн  решил  устроить  в  этом месте первую станцию. Хотя от
бухты  Надежды тут было еще недалеко, но герцог считал целесообразным, чтобы
расстояние между станционными пунктами было, вообще, как можно меньше.
     По  приказанию  герцога  матросы  отыскали  удобное  место и немедленно
принялись вырубать топорами пещеру в ледяной массе.
     Работа  продвигалась  быстро. Сильные, могучие норрландцы делали просто
чудеса.  В  несколько  часов  готово  было  значительное углубление, так что
снаружи уже не было видно работавших в нем.
     Вдруг один из них выбежал оттуда и крикнул герцогу:
     - Ваша  светлость,  пожалуйте  взглянуть...  Во  льду  нашелся какой-то
огромный зверь...
     Оба  брата  и Пакингтон побежали к выдолбленной пещере и остолбенели от
изумления.
     Во  льду  они  увидали  огромную  черноватую  массу, величиной на целую
треть  больше индийского слона. Эта масса была не скелет, а целое животное -
с мясом и с кожей.
     - Может  быть,  он  тут  пробыл более ста тысяч лет, - заметил Фредерик
Биорн.  -  Эти  животные  давно  исчезли  с  лица  земли  и  превратились  в
ископаемых.
     - Это как будто слон, - заметил американец.
     - Действительно,  это  слон,  но  только допотопный, или так называемый
мамонт.
     - Но как же он мог так хорошо сохраниться, если он допотопный?
     - Лед  сохранил  его в целости. Вообще, мамонтов находят почти всегда в
нетронутом виде.
     - Я в первый раз слышу об этом.
     - О  нет,  дорогой  Пакингтон,  это уже много раз бывало и прежде. Мы в
этом случае ничего не открыли нового.
     Фредерик  Биорн  велел вытащить мамонта изо льда. Когда тушу разрубили,
мясо  оказалось розовым и свежим. Его отдали собакам, которые с жадностью на
него набросились.
     На  устройство  станции  понадобилось два дня. Внутренние стены ледяной
пещеры   были  обиты  звериными  шкурами,  пол  устлали  рогожами,  скамейки
обтянули  мягкой  кожей, под которую подложили водорослей. Снабдив это жилье
всем  необходимым,  устроили  в  честь  открытия  станции  вечеринку.  Затем
оставалось  только  выбрать  несколько  человек  для  того, чтобы вверить им
охрану станции.
     Фредерик  не  желал  брать  на  себя  ответственность за выбор и сказал
своим  людям,  чтобы  они  посоветовались  между  собой и выбрали сами, кого
хотят, а на следующее утро доложили бы ему имена выбранных.
     Вскоре  все  легли спать. Часа через два сон путешественников был вдруг
потревожен глухим рычанием где-то недалеко от лагеря.
     - Это  какой-нибудь белый медведь напал на наш след, - сказал Фредерик.
-  Пусть  никто  не выходит на разведку. Это опасно, а мне не хочется, чтобы
день открытия первой станции ознаменовался какой-нибудь бедой.
     Ночевали  путешественники  эту  ночь в новой своей пещере. Среди сна им
казалось  иной  раз,  что  громадный  какой-то  зверь,  рыча,  царапается  в
массивную дверь пещеры, сработанную из толстых бревен.
     Утром  первый  из норрландцев, отворивший дверь, сейчас же захлопнул ее
в испуге: у порога ее лежал огромный медведь.
     У  Эдмунда  явилось  предчувствие.  Он  побежал  к  двери, отворил ее и
сейчас же воскликнул радостно:
     - Друг Фриц!.. Друг Фриц!..
     Медведь  сейчас  же начал ласкаться к своему господину. Дело в том, что
по  совету  эскимосов,  опасавшихся,  что  друг  Фриц будет привлекать диких
медведей,  его оставили было на "Дяде Магнусе" к великому огорчению Эдмунда.
Офицеру,  который  назначен  был  начальником  охраны клипера, поручено было
следить,  чтобы  друг  Фриц  как-нибудь  не вырвался и не убежал. Шесть дней
медведя  держали  на  привязи,  на  седьмой день, видя, что он тих и смирен,
спустили  с  цепи. Тогда друг Фриц сейчас же пустился наутек и догнал своего
господина.
     Не  отводить  же  его  было  теперь  назад!  Пришлось примириться с его
присутствием и принять в состав полярной экспедиции нового члена.
     Друг  Фриц  словно  почувствовал,  что  его  оставляют, и весело прыгал
около Эдмунда.
     Вообще  медведи  всех  пород  очень  умны  и  привязчивы  к  людям. Это
единственные   из   зверей,   способные   сделаться   вполне  ручными  и  не
представлять  ни  малейшей опасности для своего хозяина, - разумеется, в том
лишь случае, если они взяты маленькими.
     До  сих  пор  Эдмунд  ни  разу  не  имел  случая пожаловаться на своего
медведя,  хотя  тот и обнаруживал иногда ничем не мотивированную антипатию к
некоторым  людям.  Так,  например,  еще на "Дяде Магнусе" был однажды такого
рода  случай.  Грундвиг  подозвал  друга Фрица и велел ему потанцевать перед
эскимосом  Иорником.  Но медведь, всегда послушный, на этот раз лишь сердито
заворчал.
     - Что  это тебе не нравится, бедный Иорник? - засмеялся Грундвиг. - Ну,
уж  так  и  быть.  Если  ты  не хочешь показать свое искусство перед ним, то
попляши хоть перед господином Густапсом.
     Медведь  подошел  к  немому  эскимосу, обнюхал его и заворчал еще более
сердито.
     - Ах,  какой  ты  странный  зверь! - сказал Грундвиг. - Ну, чем тебе не
нравятся  господа  эскимосы?  Что  они тебе сделали? Правда, они неказисты с
виду, но ведь и ты не лучше. Они похожи на тебя, как две капли воды.
     Эскимосы   чувствовали  себя  очень  неловко  во  время  этой  сцены  и
поспешили удалиться с клипера на яхту.
     Грундвиг  не  оставил  без  внимания  антипатию  медведя  к эскимосам и
окончательно  утвердился  в своем предубеждении против них. Он решил следить
за  ними в оба глаза, не говоря, однако, об этом никому: он знал, что на его
слова все равно не обратят внимания.
     И  как основательны были его подозрения! Густапс и Иорник уже назначили
ночь  для  убийства  братьев Биорнов и Грундвига с Гуттором. Их предположено
было  заколоть  ножом  в  первую  же  ночь  после  отъезда  с новоустроенной
станции.
     Исполнению этого намерения помешало только случайное обстоятельство...
     Норрландские  матросы,  собравшись  на  совет для избрания лиц, которых
предполагалось  оставить  для  охраны  станции,  остановили  свой  выбор  на
Гутторе и Грундвиге и объявили об этом герцогу.
     Грундвиг горячо протестовал.
     - Мы  с  Гуттором  офицеры, - говорил он, - нами не могут распоряжаться
простые матросы. Нашего согласия нужно было спросить...
     - Не  упорствуй,  Грундвиг,  -  возразил  ему  Эдмунд. - Поверь, что ты
будешь  нам тут полезнее. Ведь ты уже стар, ты можешь не вынести путешествия
к  Северному  полюсу. Подумай, как мне будет горько, если с тобой что-нибудь
случится...  Ведь я теперь смотрю на тебя, как на своего второго отца, после
того, как умер мой батюшка.
     - О,  Эдмунд!  -  вскричал, рыдая, старик. - Зачем вы мне это говорите?
Вы  довели  меня  до  слез,  как  малого  ребенка...  Делайте  со  мной, что
хотите!.. Если вы приказываете, - я остаюсь.
     Эдмунд бросился в его объятия.
     - Спасибо,  спасибо,  старый  и верный друг! - вскричал он. - Ну, а ты,
Гуттор, согласен остаться? - прибавил он, обращаясь с вопросом к богатырю.
     - Как  скажет  Грундвиг,  так  я и сделаю, - отвечал тот. - Дайте нам с
ним посоветоваться.
     Покуда  происходили  эти  разговоры,  поднялась  ужасная северная буря.
Ехать  было  опасно,  и  потому  Фредерик Биорн отложил отъезд до следующего
дня.
     Когда  об  этом  узнали  эскимосы Пакингтона, Иорник явился к герцогу и
сказал:
     - Господин  мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный
день.  Мне  пришла  по  этому  поводу  одна  мысль,  которую я и прошу у вас
позволения осуществить.
     - Говори.
     - Вы  видите  эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую
стену,  через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим
товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.
     - Очень  хорошо,  мой милый... Вообще, я чрезвычайно доволен и тобой, и
твоим  товарищем.  Можешь  быть  уверен,  что  я  вас обоих щедро награжу за
службу.
     - Спасибо, господин мой. Вы очень добры.
     - Поезжай,  куда  ты  говорил,  и  осмотри.  Возьми  мои  легкие сани и
собак... Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?
     - Да, господин мой.
     - Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.
     Несколько  минут спустя легкие санки герцога Норрландского, запряженные
шестью  лапландскими  собаками,  стояли  совсем  готовые у дверей палатки, в
которой жили Густапс и Иорник.
     Там  их  можно  было  хорошо  разглядеть обоих. Иорник был обыкновенный
эскимос  -  с  темно-бурой  кожей,  низким лбом, приплюснутым носом и узкими
глазами,  но  его  товарищ...  Его  товарищ  натирал  себе  в это время лицо
медвежьим  салом  для  предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у
него  были белые, той белизны, которою отличается кожа рыжих людей. Лица его
разглядеть  было  нельзя,  так  как он натирал себе щеки, не снимая с головы
капюшона.
     - Ну, теперь можно ехать, - сказал Густапс, окончив свой туалет.
     - Тише, тише! - предостерег его Иорник. - Разве можно так рисковать.
     - Кто  же  нас может услышать? - возразил с усмешкою "немой" Густапс. -
Какой ты, однако, трус!
     - Вы  вот  все не верите мне! - продолжал Иорник. - А между тем за нами
постоянно  следит  тот  человек, которого вы называете Гуттором... ну, одним
словом,  этот  богатырь.  Я  и  сейчас  не уверен в том, что он не прокрался
сюда, в палатку, и не подслушивает нас...
     Густапс  сделал  жест  нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не
мог спрятаться такой великан, как Гуттор.
     - Твои  глупые  опасения  просто  смешны,  - сказал "немой". - Замолчи,
пожалуйста, и пойдем.
     Иорник  не  стал  больше  разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки,
сели в сани и с быстротою стрелы понеслись по снежной степи.
     Едва  успели  сани  отъехать,  как  из-за  палатки  поднялась  какая-то
громадная  фигура,  лежавшая  до  того  времени на голой мерзлой земле. Этот
человек  с  трудом  двигался,  все члены его были парализованы от холода. Он
сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.
     То  был Гуттор. Он подкрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал
там  все  время,  покуда  злодеи  разговаривали. Он слышал весь их разговор.
Мало  того,  большой  парусной  иглой  он  проколол  в  палатке отверстие и,
приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.
     После  долгих  усилий  он встал, наконец, на ноги, но не мог ступить ни
шагу:  холод  одолевал  богатыря.  Он  начал  кричать,  звать  на помощь, но
страшная буря заглушала его голос.
     Палатка  бандитов  стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но
в  такую  бурю,  какая  свирепствовала  теперь,  даже  и это расстояние было
слишком велико для человеческого голоса.
     - О,  Боже  мой!  -  стонал несчастный. - Неужели я умру, не дав никому
знать об опасности?.. Это ужасно!.. Я этого не хочу, не хочу!..
     Он  напрягал  всю  силу своих легких, кричал, звал... Нет, никто его не
слышал.  Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам
почти не слышал собственного своего крика.
     Несчастный  опять  присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель
заносила  его.  Не  имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать.
Две  слезы  выкатились  из его глаз и замерзли... Он лег на землю, чувствуя,
что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.
     В   это   время   дверь   станции   распахнулась,   и  раздался  чей-то
встревоженный голос:
     - Гуттор!.. Гуттор!..
     Но Гуттор не откликнулся.


XII

     Воскресший мертвец. - Отъезд. - Зловещие предчувствия.

     - Доктор,  он умер? - спросили в один голос Фредерик и Эдмунд у доктора
Леблона,  который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно
его выслушивал.
     Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.
     Доктор не ответил, продолжая слушать.
     Фредерик Биорн повторил вопрос.
     - Боюсь,  что да, - отвечал, наконец, доктор. - Пульс не бьется, сердце
неподвижно, приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем...
     - Что впрочем?.. О, ради Бога, не томите нас...
     - Еще  не  вся  надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть,
но  органы  могут  функционировать  иногда  так  слабо,  что их деятельность
остается незаметною. Во всяком случае, времени терять нельзя.
     - Говорите скорее, что нужно делать?
     - Покуда  нужно  тереть  тело  снегом  как  можно  сильнее,  а после мы
увидим.
     Грундвиг  быстро  вскочил  на  ноги и выбежал вон. За ним бросились еще
человек   десять  норрландцев.  Притащив  снегу,  они  начали  растирать  им
богатыря  так  усердно,  что  через несколько минут от его тела пошел густой
пар.
     - Хороший  признак!..  Очень  хороший!..  -  проговорил доктор, потирая
руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.
     - Растирайте, растирайте хорошенько! - говорил он матросам.
     Сняв  верхнее  платье  и  засучив  рукава,  доктор и сам стал тереть те
части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.
     Через  несколько  минут  он  достал  серебряную  трубочку  и попробовал
вставить  ее  в  рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было
никакой возможности их разжать.
     Тогда  доктор взял ножичек и, просунув его лезвие между зубами Гуттора,
раздвинул  их  и  вставил  трубочку,  через  которую и начал вдувать в грудь
гиганта воздух, сперва понемногу, потом все больше и больше.
     Зрители   стояли  неподвижно,  затаив  дыхание.  На  бесстрастном  лице
доктора ничего нельзя было прочесть.
     Прошло  с  четверть  часа;  за  этот короткий промежуток времени бедный
Грундвиг  успел  постареть  на  десять  лет. Доктор передал трубку Фредерику
Биорну,  прося  его  делать  то  же,  что  перед  тем  делал он, а сам снова
принялся  выслушивать  Гуттора.  Первое  время  на  лице  Леб