з  такое отверстие можно было только при помощи доброй
феи,  если  б  та  превратила  узника  в птицу. Стены были необъятной, чисто
средневековой  ширины,  а  двери  были железные, и о том, чтобы их выломать,
нечего  было и думать. Тюрьма была выбрана замечательно удачно, и сам Надод,
если  б  его  туда  засадили,  закончил бы тут ряд своих счастливых побегов.
Целый  день  Ингольф  придумывал  какой-нибудь способ к побегу и не придумал
ничего.
     Таким образом, он должен был готовиться к смерти.
     В  течение нескольких часов Ингольф предавался безумной ярости. Умереть
в  двадцать  семь  лет позорною смертью в качестве сообщника гнусного Надода
Красноглазого,  умереть  смертью  простого  грабителя - это было ужасно! Как
зверь  в  клетке,  метался  он  по  своей  тюрьме,  в отчаянии ломая руки...
Неужели  никто  не явится к нему на помощь в последний час? Неужели эта ночь
будет для него последнею, неужели ему остается жить лишь несколько часов?
     - Меня  называют  капитаном  Вельзевулом! - вскричал Ингольф. - Неужели
никто не придет ко мне на помощь, и я должен погибнуть...
     Он  не  успел  договорить,  как  в стене раздался глухой стук, словно в
ответ на этот зловещий призыв.
     Ингольф  не  был суеверен, но такое странное совпадение подействовало и
на  него.  Возбуждение  его разом стихло, уступив место глубокому изумлению.
Он остановился, удерживая дыхание, и прислушался - не повторится ли стук.
     В  замке  все  давно  уже  спали. В честь спасителей Розольфского замка
было  выпито  много шампанского и рейнвейна, так что лорда Коллингвуда и его
офицеров  пришлось унести спать мертвецки пьяных. Ночь стояла торжественная,
безмолвная.  Снизу  до  башни,  в  которой  сидел  Ингольф, не доносилось ни
малейшего  шума,  а  между  тем как раз около этого времени совершился побег
пиратов из трюма "Ральфа".
     Стук  не  повторялся в течение нескольких минут, и Ингольф уже пришел к
заключению,  что  ему  просто  послышалось. Продолжая, однако, размышлять об
этом,  он  решил,  что  во  всяком  случае,  не  мог  же он до такой степени
обмануться.  Полубессознательно подошел он к стене и стукнул в нее два раза.
Ответа  не  было.  Для  чего  же  ему  стучали  тогда? Что это значило?.. Он
терялся  в  догадках и приложился ухом к стене. Тут он невольно вздрогнул от
головы  до  ног:  за  стеною слышались какие-то странные стоны, потом чей-то
голос   затянул   заунывную   песню   вроде   колыбельных  песен  лопарей  и
гренландцев.  Кто  бы  это  мог  петь  в  старом  замке, давно погруженном в
глубокий сон?
     Не  тот  ли  это незнакомец, который стучал в стену? Но почему же он не
отвечает,  не  отзывается?..  Ингольф принялся стучать в стену изо всех сил.
Пение  затихло.  Наступила  опять  глубокая  тишина. Тщетно узник ломал себе
голову, придумывая какое-нибудь объяснение, - ничего придумать не мог.
     Вдруг   на  террасе  послышались  шаги,  в  тюремной  двери  отворилась
узенькая форточка, и чей-то голос снаружи окликнул узника:
     - Капитан Ингольф!
     - Что нужно? - отозвался корсар.
     - Я  послан  к  вам  с  очень  неприятным  поручением,  которое  обязан
исполнить, как адъютант адмирала.
     - Говорите.
     - Наступил час вашей казни. Вам остается только десять минут.
     - Как!  Ночью!  - вскричал Ингольф. - Знаете, после этого вы - варвары,
дикари...
     - Но ведь вы не знаете... - сказал офицер и замялся.
     - Какая-нибудь новая гнусность? - спросил Ингольф.
     - Сейчас  открылось,  что  все  ваши матросы убежали из трюма "Ральфа".
Когда это случилось - неизвестно...
     - А,  теперь  я  понимаю, - перебил Ингольф. - Ваш адмирал, несмотря на
превосходство сил, боится, как бы мои храбрые моряки не освободили меня...
     Но  битвы ему во всяком случае не избежать: мои моряки - не такие люди,
чтобы стали спокойно издали смотреть, как умирает на виселице их капитан.
     - К  сожалению, я должен вас предупредить, что ваша казнь совершится во
внутреннем дворе замка.
     - Да  ведь  уж  вы  известные подлецы и трусы, я на ваш счет никогда не
ошибался.
     - Вам  можно  простить  эти  слова  ввиду  предстоящей  вам смерти. Мне
приказано доставить вам все, что вы пожелаете.
     - Вы  говорите:  мне  осталось  десять  минут. Хорошо. Позвольте же мне
попросить  вас,  чтобы  вы  избавили  меня  от своего присутствия и оставили
одного.
     - Мне остается только повиноваться.
     Форточка   захлопнулась,   и  шаги,  постепенно  удаляясь,  затихли  на
террасе.
     - Через  десять минут меня повесят! - говорил, оставшись один, Ингольф.
-  Повесят!  Через  десять  минут от меня не останется ничего, кроме бренной
оболочки!  Интересно  знать,  что  после  того  будет с моим "я", во что оно
превратится?..
     Такие  мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни.
Он   был   моряк,   а  жизнь  моряка  развивает  наклонности  к  отвлеченным
размышлениям.  Затем Ингольфу вспомнилось его детство, вспомнился его старик
отец,  с  тревогой  дожидавшийся  в  Копенгагене  возвращения  своего  сына,
которого  ему не суждено было увидать. Матери своей Ингольф не помнил... При
мысли  об  отце  сердце молодого человека сжалось от боли, и слезы выступили
на его глазах.
     Под гнетом ужасной тоски он прошептал:
     - Как долго тянутся эти десять минут!
     В  противоположность  слабодушным  людям,  готовым  надеяться  до самой
последней  минуты,  Ингольф,  убедившись  в  неизбежности  смерти, торопился
избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой.
     Едва  он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук,
и  на этот раз гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле
с  опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим
голосом:
     - Кто  бы  ты  ни  был,  друг или враг, зачем ты смущаешь мои последние
минуты?
     Вслед  за  этим  на  террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по
каменным  плитам.  Десять  минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат,
чтобы вести его на казнь.
     Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он готов был ко всему.
     - Стой! - скомандовал офицер. - Становись в две шеренги.
     Ингольф  ступил  несколько  шагов  к  двери,  чтобы  гордо  и с улыбкой
встретить  своих  палачей.  Вдруг  налево  послышался  легкий шорох. Ингольф
обернулся   -   и  едва  не  лишился  чувств:  при  скудном  свете  ночника,
освещавшего  комнату,  он увидал, как стена раздвинулась, и в образовавшемся
отверстии появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами.
     Щеки  и  руки  у  призрака  были  тощи  как у скелета. Он был закутан в
длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.
     В   замке  двери,  между  тем,  уже  поворачивался  ключ.  Ингольф  без
колебания   бросился   в   отверстие   стены,  призрак  посторонился,  чтобы
пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.
     В  это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как
чей-то  повелительный голос крикнул: - Капитан Ингольф, десять минут прошло,
ступайте за мною.
     Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет...


XX

     Мистер  Ольдгам  сходится  во мнениях с Грундвигом. - Неудачные попытки
Эриксона. - Ольдгам принимает Грундвига за полинезийца.

     Пора,  однако,  нам  посмотреть,  что  сталось  с  мистером Ольдгамом и
другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.
     Первой  заботой  Ингольфа,  по  прибытии  в  Розольфсе,  было  запереть
почтенного  бухгалтера  в  особую каюту и приставить к двери часового, чтобы
мистер  Ольдгам  как-нибудь  не  выбежал  и  не  наделал бед своим болтливым
языком.
     Молодому   лейтенанту  Эриксону,  большому  приятелю  бухгалтера,  было
поручено  сделать  так,  чтобы  мистер  Ольдгам  подчинился своей участи без
большого  протеста. Но - увы! - на этот раз все красноречие офицера осталось
втуне:   почтенный   клерк   ничего   не  хотел  слышать.  Напрасно  Эриксон
рассказывал  про  розольфскую  стоянку  разные  ужасы  и  даже  придумал  ей
название  "бухты  Убийств", уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося
на  берег  немедленно  убивают,  потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на
вертеле,  съедают,  -  мистер  Ольдгам  нисколько  не  отступался  от своего
желания выйти на берег.
     - Брр!  - пугал его Эриксон. - Как это вы будете жариться в собственном
соку... Бедный Ольдгам!..
     Даже  и  это  не  действовало.  Клерк  непременно  желал  посмотреть на
канаков,  чтобы  потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам
о своих приключениях.
     Эриксон  был  разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за
что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.
     Истощив  все  аргументы,  офицер  решился  сказать  Ольдгаму  правду  и
объявил  ему  напрямик,  что  бриг "Ральф" находится вовсе не в Океании, а в
Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.
     Ольдгам не дал ему даже договорить - покатился со смеху.
     - Рассказывайте!  -  сказал  он.  - На каком же это полюсе солнце может
греть в течение восемнадцати часов?
     - Да,  ведь,  чем ближе к полюсу, тем дни дольше, - возразил лейтенант.
-  Если  бы  мы  были  на  экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь,
экватор и называется равноденственною линией.
     - Оставьте  вы свои шутки, - твердил свое Ольдгам. - Не знаю, что у вас
за  причина  не  пускать  меня  на  берег,  но  что  мы в Океании - в этом я
убежден.  И  капитан,  и  г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию.
Тогда  у  вас  не  было  причины  меня  обманывать.  Да,  наконец,  я хоть и
близорук,   а   все-таки   разглядел   и  берега,  и  роскошную  тропическую
растительность...  Как  хотите,  а  на  берег я съеду, не посмотрю на вашего
часового.  Вы  узнаете  на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит
насмехаться над собою.
     Отвечать  было  нечего.  Лейтенант  ушел, накрепко подтвердив часовому,
чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.
     Решившись  на  этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение,
Ольдгам  подсчитал  кассу,  подвел баланс, привел в порядок все книги и стал
готовиться к побегу.
     Вычислив  свою  долю в призах, так как никто не держал на корабле много
денег  на  случай  несчастия,  мистер  Ольдгам оказался обладателем 150. 000
франков,  которые  лежали  у  банкиров  Дерлинга  и Фрэзера в Лондоне. Ввиду
скромных  вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна.
Ее  достало  бы  ему  на  то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б
нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место.
     Он  решился  покинуть  "Ральф" навсегда, что считал себя вправе сделать
во  всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было
у  него  в  данную  минуту  18. 000 франков. Он их держал при себе для того,
чтобы  накупить  всевозможных  коллекций  и  украсить  ими  свой  кабинет  в
Чичестере.
     Уложив  в  небольшой  мешок  провизии  на  три дня, мистер Ольдгам стал
нетерпеливо дожидаться ночи.
     Как  раз  под  окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку
лодочка,  в  которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело,
Ольдгам  тихонько  притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из
окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.
     Сердце  билось  у  него  сильно,  когда  он  отъезжал от корабля, но, к
счастью, его никто не заметил.
     Незаметно  приблизился  он  к  "Сусанне", стоявшей на якоре, и поспешил
скрыться  за  ее кузовом. Тут уж он был вне опасности и, благополучно доехав
до берега фиорда, который считал рекою, радостно выпрыгнул из лодки.
     Он  был  спасен,  так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил
своим матросам сходить с корабля.
     Почтенный  клерк, ничего не знавший о случившемся событии, полагал, что
капитан  Ингольф  отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту,
и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев.
     Едва  Ольдгам  ступил  по берегу несколько шагов, как перед ним выросла
чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке.
     Ольдгам  нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен
же  был  кого-нибудь  встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше, - по
крайней мере, не придется ночевать под открытым небом.
     - Это,  должно  быть,  канак,  -  подумал он. - Как жаль, что я не знаю
местного наречия!
     Незнакомец повторил свою фразу.
     - Друг  мой,  - отвечал по-английски Ольдгам. - Я, к несчастью, не знаю
твоего  благозвучного  диалекта,  я  иностранец  и  приехал на твой остров в
первый  раз,  чтобы  изучить  нравы  и  обычаи туземцев и проверить рассказы
путешественников.
     - Кто  бы  ты  ни был, - отвечал ему по-английски Грундвиг (туземец был
никто иной, как он), - я очень рад тебя видеть в нашей стране.
     - Канак,  говорящий  по-английски! - изумился вслух мистер Ольдгам. Вот
уж никак не ожидал!
     - Он  меня  принимает  за канака! - подумал старый норрландец. - Кто же
он такой? Сумасшедший или шутник?
     В  голове Грундвига постоянно сидела мысль - отыскать Фредерика Биорна.
Верному  слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и
благородные  черты  покойной  герцогини.  Путешествуя  с  Магнусом Биорном в
Китай,  в  Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы
пропавшего  мальчика,  но  ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он
принимал   за   Фредерика   Биорна,   не  оказывалось  Биорновского  клейма,
неизгладимым   способом   накладываемого   на  каждого  родившегося  в  этом
семействе  младенца  мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось
какое-то  необыкновенно  сильное  предчувствие,  что  этот молодой человек и
есть Фредерик...
     Об  Ингольфе,  его  семейном положении он ничего не знал, а, между тем,
едва не упал в обморок, когда увидал его лицо.
     Прежде  чем  откровенно  обратиться к капитану "Ральфа" с вопросом, нет
ли  у  него на груди клейма, он решился воспользоваться отсутствием Ингольфа
и  отправиться  на  бриг,  чтобы  поболтать с кем-нибудь из тамошних людей и
навести  справки  об  их  капитане.  Случай совершенно неожиданно свел его с
почтенным Ольдгамом.
     Услыхав,  что  незнакомец  принимает  его за канака, Грундвиг собирался
уже  разъяснить  ему  его ошибку, но Ольдгам продолжал свою болтовню, не дав
Грундвигу раскрыть рта.
     - Извините  мое  волнение,  почтенный полинезиец, но ведь я, знаете ли,
вот  уж  двадцать  лет  собирался  посетить  Океанию  -  и  никак это мне не
удавалось.  Ведь  я  -  простой клерк в конторе нотариуса на берегу Англии и
согласился  сесть  на  этот  бриг  лишь  с  тем условием, чтобы меня свозили
посмотреть  Океанию,  куда  бриг  именно  и  шел,  как  говорил сам капитан.
Правда,  когда  мы  сюда пришли, лейтенант Эриксон стал уверять, что здешние
жители  людоеды,  но  я  не побоялся этого и все-таки вышел на берег, вверив
себя  святым  законам  гостеприимства,  которые  не чужды, конечно, и вам, о
первобытные  чада  природы!..  Теперь  я  услышал  из  уст  твоих, почтенный
полинезиец,  английскую речь и заключаю из этого, что цивилизация не чужда и
твоей  родине.  Итак, вверяюсь тебе всецело... Ты, вероятно, здешний великий
вождь?
     Грундвиг  был  человек  очень  умный  и  в  замке  занимал положение не
столько  слуги, сколько доверенного человека, наперсника. Для своего времени
он  был  даже  довольно  образован  и  начитан. Поэтому, слушая наивную речь
Ольдгама,  он  сразу  понял, что видит пред собой какого-нибудь легковерного
простака,  которого  вышучивают  офицеры  брига.  Имея  в  виду  чего-нибудь
добиться  от  незнакомца, Грундвиг не стал его разуверять и преважно отвечал
ему, усиливаясь не прыснуть от смеха:
     - Да,  Утава  -  великий  вождь, и он приветствует белого гостя в своих
владениях.  Но  прежде  чем  я отведу тебя в свою хижину, ты должен ответить
мне  на  мои вопросы, ибо мои братья послали меня узнать, что это за корабль
пришел к нам.
     - Спрашивай!  Ольдгам  с  удовольствием  ответит  своему брату Утаве! -
отвечал клерк, подделываясь под манеру своего собеседника.
     - Кто капитан этой большой лодки?
     - Его  зовут  Ингольф, он капитан шведской службы. Швеция - это страна,
которой ты, Утава, не знаешь. Там настолько холодно, насколько здесь жарко.
     При  других обстоятельствах этот ответ насмешил бы Грундвига, но теперь
ему  было  не  до  смеха. Сердце его сжималось от страха, что ему не удастся
узнать того, чего он желает.
     Он продолжал допрос:
     - Где живут родители капитана, и знал ли ты их?
     - Ничего   не  могу  тебе  ответить,  потому  что  сам  познакомился  с
капитаном Ингольфом на корабле.
     Этот  ответ  причинил  Грундвигу  сильное  разочарование,  но  все-таки
старый слуга продолжал слушать, так как Ольдгам пояснял дальше.
     - Впрочем,  если  ты  желаешь  подробных  и  самых  верных  сведений, -
говорил  клерк,  - то на корабле есть человек, которому известно все прошлое
капитана.  Это один белый... вернее рыжий и, одним словом, европеец, то есть
такой же человек, как и я.
     - Как его зовут?
     - Его зовут Надодом.
     - Надодом!  -  вскричал  Грундвиг,  не  в  силах  будучи  скрыть своего
удивления.
     - Да,  Надодом...  Что тебя так удивляет это имя? Оно очень обыкновенно
в  Швеции  и  Норвегии, и нотариус Пеггам, у которого я служил, говорил мне,
что этот человек родился в герцогстве Норрландском.
     - Надод!..  Норрландское  герцогство! - пробормотал Грундвиг, удивление
которого постоянно росло.
     - У   этого   Надода,   -   докончил   Ольдгам,  -  есть  еще  прозвище
Красноглазый,  потому  что  один глаз у него налит кровью и совершенно вышел
из   орбит.  Его,  говорят,  очень  сильно  побили  в  детстве.  Пеггам  мне
рассказывал,  что  Надода  наказали  так по приказу его господ за то, что не
доглядел за ребенком, который был поручен его надзору, и тот утонул.
     Грундвиг  слушал  Ольдгама,  боясь  вздохнуть,  боясь проронить хотя бы
словечко.
     - Впрочем,  я  не  вполне  уверен, утонул ли ребенок: мне помнится, что
мистер  Пеггам  говорил, что мальчик жив. Эти рассказы меня никогда особенно
не  интересовали,  поэтому  я слушал их кое-как, без большого внимания. Одно
могу  тебе  сказать,  друг мой Утава, - что это Надод находится на корабле и
что никто лучше этого человека не может рассказать тебе о нашем капитане.
     Грундвиг  не  мог  ошибиться  в  личности  Надода,  потому что приговор
герцога исполнял он, Грундвиг, вместе с Гуттором.
     - Слава  тебе,  Господи!  -  пробормотал  он  вполголоса. - Да, это он:
предчувствие  на  этот раз не обмануло меня... Надобно увидеть этого Надода,
вырвать   у  него  тайну...  И  зачем  он  явился  опять  в  Розольфсе?  Уж,
разумеется,  не  за  хорошим  делом.  Этот гнусный бандит на хорошее дело не
способен...  Разве,  убегая  из  замка,  он не поклялся жестоко отомстить за
причиненное  ему  увечье? Разве он не говорил, что не успокоится до тех пор,
покуда  не  омоет руки в крови последнего из Биорнов?.. Разве не поклялся он
меня  с  Гуттором  пригвоздить живыми к воротам замка?.. Боже мой! Что, если
он  явился  сюда  теперь  именно  для того, чтобы исполнить свои угрозы?.. И
почему  он  прибыл  именно  на  этом  бриге?..  О,  какая дьявольская мысль:
разрушить  Розольфсе  руками  одного  из Биорнов!.. Ужасная мысль, но вполне
достойная  такого  бандита...  Нельзя  терять  времени,  необходимо овладеть
Надодом во что бы то ни стало... Но как это сделать?..
     Он задумался...
     Весь  его предыдущий монолог был сказан на том наречии, которым говорят
норвежские  поморцы, и Ольдгам, не понявший ни слова, был уверен, что слышит
настоящий  канакский  язык. Вместе с тем он полагал, что ве