неизгладимое  биорновское  клеймо.  Для  герцога  это  клеймо  было
несомненным, неопровержимым доказательством.
     - Sursum corda! - вслух прочли Олаф и Эдмунд и разом вскрикнули:
     - Брат!.. Брат!..
     - Обоими же меня, сын мой! - воскликнул герцог.
     При  этих  словах  капитан  почувствовал  такое  сильное  волнение, что
покачнулся  и  едва  не  упал, но тут подбежали Эдмунд с Олафом и подхватили
его.  Так,  поддерживаемый своими братьями, Фредерик Биорн и получил от отца
первый поцелуй.
     Очищенный  отцовским  объятием,  Фредерик  Биорн  разом  освободился от
тяготевшего  над  ним  мрачного  прошлого.  Пират  Ингольф,  он  же  капитан
Вельзевул,  перестал  существовать;  вместо  него явился старший сын герцога
Норрландского - Фредерик Биорн, князь Розольфский.


XXVII

     В  скоге.  - Продолжение осады. - Прибытие Черного герцога. - Гарольд и
Надод. - Опасное великодушие.

     На  другой  день  после  отъезда  Коллингвуда,  напуганного  Иоилем, из
старого  замка  выступил под начальством самого Гаральда, отряд в 25 человек
на  выручку  Гуттора  и  Грундвига, осажденных в Сигурдовой башне бандитами,
которых  Надод  отправил  в  ског  еще  до  прибытия  "Ральфа"  в Розольфсе.
Красноглазый  надеялся,  что эти бандиты застигнут Олафа и Эдмунда на охоте,
и  что он, таким образом, избавится от молодых Биорнов еще прежде, чем будет
совершено  нападение  на замок. С устранением двух таких сильных противников
задача  Надода  значительно  облегчалась,  так  как уже одно горе о погибших
сыновьях  могло  сломить  энергию  старого герцога и лишить его нравственных
сил, необходимых для защиты замка.
     Могло  также  случиться  и то, что бандиты встретили в скоге почти весь
наличный  гарнизон  замка,  тем  более,  что Анкарстрем был большой любитель
охоты  в  широких  размерах.  Да  оно  бы  наверное  так и случилось, если б
события,  быстро  наступившие  одно  за  другим,  не  устранили  тем самым у
розольфцев   всякую  мысль  о  развлечениях.  Рассчитывая  на  благоприятные
обстоятельства,  Надод составил адский план, который легко мог удаться ввиду
превосходного  знания  Красноглазым  всех  местных  условий. Вот почему он и
сказал  в тот вечер Ингольфу, что ему, то есть Надоду, быть может, даже и не
понадобится  содействие  "капитана  Вельзевула". Он был уверен в успехе, так
как  поручил все дело Торнвальду, который прежде служил у Биорнов пастухом и
подал   ему  самую  мысль.  Весь  расчет,  таким  образом,  был  основан  на
предположении,  что  розольфцы  устроят  большую охоту и сборным пунктом, по
обыкновению,  назначат  Сигурдову  башню. Надод был заранее уверен, что весь
охотничий  кортеж,  включая  собак,  погибнет  в степи так же бесследно, как
погибают в океане корабли.
     Однако,  такой  случай,  как  видит  читатель,  не представился. Олаф и
Эдмунд  в это время не охотились, а плавали по морю на своей яхте "Сусанна".
Зато,  когда  вследствие  неожиданного  прихода  англичан  все планы Надода,
казалось,  готовы  были рухнуть, Гуттору и Грундвигу пришла несчастная мысль
уйти  в  Сигурдову  башню,  а вследствие этого привлекались в ског именно те
люди, которым Надод готовил страшную гибель.
     Весь  вопрос  заключался  в  том  - достаточно ли знакомы "Грабители" с
планом  Надода,  чтобы  действовать самостоятельно, не дожидаясь приказаний,
которых пленный вождь бандитов, разумеется, не мог им дать.
     Мы  оставили  "Грабителей"  в  ту  минуту,  когда внезапный дождь залил
костер,  который  они развели у дверей осажденной ими башни, после того, как
Гуттор  сбросил с вышки одного из бандитов. При самом начале осады их увидал
один  розольфский  псарь,  посланный  выслеживать диких оленей, и поспешил в
замок уведомить герцога.
     Исчезновение  Гуттора  и Грундвига сначала только удивило герцога и его
сыновей,  но  по  мере  того,  как  проходило  время, их удивление сменялось
сильнейшим  беспокойством.  Они  уже  хотели  послать в ског людей на поиски
пропавших  служителей,  когда  явился  псарь и доложил о том, что он видел у
Сигурдовой  башни.  Подробностей псарь не мог сообщить никаких, однако успел
заметить,  что  осаждающие  вооружены абордажными саблями, но огнестрельного
оружия,  по-видимому, не имеют. Надод, действительно, не дал им ни ружей, ни
пистолетов,  желая, чтобы они всячески избегали столкновения с розольфцами и
лишь исполняли то, что им специально поручено.
     Капитан  Ингольф,  которого  мы  с  этих  пор будем называть Фредериком
Биорном,  вспомнил, что Надод высадил на Нордкапе отряд бандитов, и объяснил
отцу всю суть дела.
     - Гуттор  и Грундвиг, - сказал он, - очевидно, узнали бандита, когда он
сошел  с  корабля,  и пустились за ним в погоню, а он заманил их в ског, где
нашел  своих  товарищей.  Подавленные  численным превосходством, ваши верные
слуги заперлись в башне - теперь это для меня ясно как день.
     Читатель   видит,   что   Фредерик  Биорн  ошибался  лишь  относительно
подробностей, но что в общем его объяснение было совершенно верно.
     Во  всяком случае, Гуттора и Грундвига необходимо было как можно скорее
выручить.
     Все  уже  было  готово  к выступлению, когда к Фредерику Биорну подошел
Иоиль.
     - А  ваши  матросы,  капитан?  - спросил он. - Насчет их какое же будет
ваше решение?
     - Ах,  да!  - вскричал Фредерик Биорн, - я об них и забыл!.. Что с ними
сталось? Где они?
     Иоиль описал капитану бегство пленников и абордаж фрегата.
     Черный  герцог  не  мог  удержаться, чтобы не похвалить их беспримерное
мужество.
     - Молодцы! - воскликнул он. - Право, молодцы!
     - Да,  мой  отец,  экипаж у меня отборный, - сказал Фредерик и невольно
вздохнул.
     Герцог понял все и с доброю улыбкой заметил сыну:
     - Разве  ты  думаешь,  что те, которые верой и правдой служили капитану
Ингольфу,  потеряют  все  свои  хорошие качества, когда перейдут на службу к
Фредерику Биорну?
     - Отец! - вскричал молодой человек, не помня себя от радости.
     - У  нас  враги  довольно  сильные,  тебе  это  лучше,  чем кому-нибудь
известно,  -  продолжал,  коварно  улыбаясь,  старик,  -  и  потому  нам  не
приходится пренебрегать такими храбрыми защитниками.
     Иоиль  в немногих словах досказал конец истории и сообщил, что Альтенс,
взяв   курс  на  юг,  чтобы  сбить  англичан  с  толку,  намерен  был  затем
крейсировать  близ берегов и выслать к берегу лодку для капитана. Лодка эта,
вероятно, уже дожидается Ингольфа.
     - Поезжай   к   ним,  сын  мой,  -  сказал  старый  герцог.  -  Негодяй
Коллингвуд,  наверное,  поторопится  уйти,  и  тебе сегодня же вечером можно
будет вернуться в Розольфсе.
     - Отец! Разве мое место не при вас в минуту опасности?
     - Нас  много,  сын  мой,  и  мы хорошо вооружены. Это дает нам огромное
преимущество  над  бандитами,  у  которых  ружей  нет. Ступай, милый сын, не
бойся. Ты не должен покидать товарищей в критическую минуту.
     Сердце  капитана  сжималось  от  тоскливого  предчувствия.  Он неохотно
уступил  настояниям  отца  и  ушел, попросив братьев ревниво оберегать жизнь
почтенного старца.
     Несколько  минут  спустя  Фредерик  Биорн и Иоиль сидели уже на конях и
мчались  к берегу, а отряд Гаральда, тоже верхом на конях, спешил по степи к
Сигурдовой башне.
     Не  проехав  и  четверти  мили,  всадники услыхали позади себя знакомое
рычание.  То был друг Фриц, обычный спутник Олафа и Эдмунда во время охоты в
скоге.  Видя,  что  все  об  нем позабыли, медведь сорвался с цепи и, весело
подпрыгивая и ворча, пустился следом за своими хозяевами.
     Между  тем,  осаждающие,  несмотря  на  неудачу, постигшую их намерение
поджечь  дверь  Сигурдовой башни, не отказывались от мысли овладеть Гуттором
и Грундвигом и освободить Надода Красноглазого...
     Однако,  злодей,  видя, что осада еще продолжается, начинал мало-помалу
утрачивать   свою   уверенность.   Он  понимал,  что  каждая  лишняя  минута
увеличивает   шансы   его   противников.   Сверх   того,   он   окончательно
разочаровался   в   ловкости  своих  сторонников,  которые  до  сих  пор  не
сообразили дать ему как-нибудь знать, исполнены ли его приказания.
     Вдруг  он вздрогнул всем телом, услыхав через бойницу отрывок разговора
между двумя из осаждающих:
     - И  чего ждут? - говорил один. - Несколько фунтов пороху подложить - и
дверь разлетится вдребезги.
     - Ты  разве забыл, что Торнвальд весь порох израсходовал уже на главное
дело? - отвечал другой.
     - Почему  же  не  взять оттуда обратно, сколько нужно? Ведь то дело все
равно не выгорело.
     - Кто  тебе  сказал, что оно окончательно оставлено? Седжвик, принявший
начальство  после  ухода  Торнвальда,  полагает,  что дело непременно должно
выгореть,  и  даже  велел прекратить собирание хвороста для костра. Мы будем
только  сторожить  башню,  ничего  покуда  не  предпринимая, и если к вечеру
розольфцы  сюда  не  соберутся,  то уж это будет черт знает что за несчастье
для нас.
     Затем  Надод  слышал,  как бросили на землю охапку хворосту, после чего
разговаривающие удалились.
     Если  бы  Грундвиг,  оставшийся  при  пленнике  один,  так  как  Гуттор
беспрестанно  поднимался на башню обозревать окрестность, - если бы, говорим
мы,  Грундвиг  взглянул  в  эту минуту на пленника, он прочел бы на его лице
самую злобную радость, которая не преминула бы навести его на размышления.
     - Все  ничего!  -  сказал,  возвращаясь с вышки, Гуттор. - Я, по правде
сказать,  рассчитывал,  что  нас  скорее хватятся и будут разыскивать... Эти
негодяи  не  хотят больше раскладывать костра. Главный их приказал, чтоб они
перестали  носить  хворост,  и  сосредоточил весь отряд шагах во ста отсюда.
Они   о   чем-то  советуются;  должно  быть,  что-нибудь  особенно  скверное
замышляют  против  нас. Если это еще долго будет продолжаться, то я даю тебе
слово, что сверну Надоду шею и сделаю вылазку.
     - Вот  и  отлично,  -  засмеялся  Грундвиг.  -  Ты  будешь  авангард, я
арьергард,  а в центре... в центре будет то расстояние, какое окажется между
нами.
     - Смейся  сколько  хочешь,  но,  по-моему,  это  просто  унизительно  -
подвергаться осаде всяких бродяг, у которых даже огнестрельного оружия нет.
     - А  y  нас  разве есть оно, Гуттор?.. Ну, да это все бы ничего; будь я
такой  же силач, как ты, я бы согласился на твое предложение, но ведь дело в
том,   что   ты  очутишься  буквально  один  против  всех...  Разве  это  не
сумасшествие будет?
     - Поверь,  я этой дубиной положу на месте одним ударом человек пять или
шесть, а они не...
     Богатырь замолчал. Вдали послышался звук рога.
     - Это они! - радостно вскричал он. - Это Гуттор трубит!
     Он бросился наверх и почти сейчас же вернулся обратно.
     - Они  и  есть!  -  сказал  он. - Герцог с сыновьями и при них двадцать
пять   или   тридцать   всадников...  Как  тебе  покажется?  Все  осаждающие
попятились, ни одного не видать.
     - Они  не  трусы,  Гуттор,  -  заметил  Грундвиг,  качая  головой - тут
какая-нибудь загвоздка.
     Надод   был   вне   себя   от   радости,   которая  выражалась  у  него
отвратительными  гримасами,  так  что  лицо  его казалось еще противнее, чем
всегда.
     Десять  минут  спустя  дверь башни отворилась. Вошел герцог и с ним два
его сына, Олаф и Эдмунд.
     Смерть  Гленноора опечалила герцога. Он в грустном раздумье остановился
над  трупом  своего  старого  слуги,  как  вдруг  услыхал сзади себя голос и
обернулся.  Увидав  Надода,  Гаральд  невольно попятился, почувствовав вдруг
крайнее отвращение.
     - Герцог  Норрландский, - говорил негодяй, - имей же мужество взглянуть
на  дело  рук  своих. Этот человек умер, но он не страдает больше, тогда как
я,  по твоей милости, двадцать лет терплю ужасные мучения, которые и описать
нельзя.
     - Кто ты такой? - спросил, видимо смущаясь, герцог.
     - Я   Надод,   твой   бывший  крепостной,  по  прозванию  Красноглазый.
Благодаря  твоей  жестокости  я  сделался  существом,  внушающим  отвращение
всякому, кто на меня ни посмотрит. Узнаешь ли ты меня?
     Все  бросились  к  бандиту,  чтобы  заставить его замолчать, но Гаральд
жестом  отстранил  их  прочь.  Сын  был  ему  возвращен  - и теперь в сердце
герцога  было  место  лишь  для  сострадания  и  прощения.  Надода  он после
наказания  ни  разу  не  видал  и  был  чрезвычайно взволнован последствиями
своего приговора.
     - Назад,  холопы!  -  крикнул Надод. - Не мешайте осужденному на смерть
поговорить со своим палачом: это его неотъемлемое право.
     - Кто тебе сказал, что ты осужден на смерть? - пролепетал герцог.
     - Разве  ты  не  видишь,  как  твои  холопы  крепко  связали меня? Даже
веревки в тело впились.
     - Развяжите его! - приказал герцог.
     - Ваша  светлость, не делайте этого! - вступился подошедший Грундвиг. -
Он собирался ограбить замок, а нас всех перерезать.
     - Я хотел отомстить за себя, за свою мать, умершую от горя и нищеты.
     - Развяжите его! - повторил герцог тоном, не допускающим возражения.
     - Ваша  светлость!..  Герцог мой дорогой!.. - возражал Грундвиг. - Ведь
он замешан в убийстве нашей...
     Герцог  не  слушал. Он был занят своими собственными мыслями и бормотал
про себя:
     - Сын  мне  возвращен...  Довольно  крови  пролито... Не надо больше...
Нынешний день да будет днем прощения...
     Так  как  никто  не  спешил  повиноваться,  то он сам разрезал веревки,
которыми связан был пленник.
     Надод  с  удивлением  поглядел  на Гаральда. При всей своей черствости,
злодей  был  тронут  таким  великодушием,  но только на одну минуту. Прежняя
злоба сейчас же вернулась к нему во всей своей силе.
     О  своем  собственном  преступлении  злодей  не думал, а между тем, что
может  быть  ужаснее  -  похитить  у  отца с матерью их любимого сына? Он не
подумал о том, как старик двадцать лет оплакивал своего погибшего первенца.
     Гаральд  вырвал  листок  из  записной  книжки, написал на нем несколько
строк и отдал Надоду.
     - Возьми  вот  это  и  уходи... Да поскорее, а то я не ручаюсь за своих
людей. Постарайся сделаться честным человеком.
     Красноглазый прочитал:
     "Банкирскому дому Рост и Мейер, во Франкфурте.
     По   предъявлении  извольте  заплатить  немедленно  сто  тысяч  ливров.
Гаральд Биорн".
     Надод  был  озадачен,  но  через  миг  ненависть  вспыхнула  в  нем еще
сильнее. Он с презрением бросил бумажку на пол и выбежал вон.
     Гуттор бросился было за ним.
     - Ни с места! - прикрикнул на него герцог.
     С  минуту богатырь постоял в нерешимости. В первый раз в жизни он готов
был  возмутиться,  но  Гаральд  пристально  устремил на него свой холодный и
ясный  взгляд,  и кончилось тем, что Гуттор покорился. Он пошел к Грундвигу,
сердито бормоча:
     - Попадись  он  мне  лицом  к  лицу!..  Герцог с ума сошел. Быть теперь
беде, уж я вижу...
     Черный  герцог  медленно окинул взглядом всех присутствующих. Ни в ком,
не исключая и сыновей своих, не встретил он одобрения своему поступку.


XXVIII

     Новая  низость Надода. - Смерть Черного герцога. - Лемминги. - Надод за
себя отомстил.

     С  Сигурдовой  башни  открывался  великолепный  вид  на окрестности. Не
желая  порицать  отца,  Эдмунд  медленно  поднялся  по  лестнице, чтобы там,
наверху, хотя немного успокоиться, созерцая величественную панораму.
     Налево  сверкала  ровная  темно-зеленая  гладь  спокойного в эту минуту
моря,  а  направо  отливала изумрудами зеленая равнина скога. Надо всем этим
синело   необъятное   небо,   по   которому   заходящее   солнце   разливало
золотисто-розовый  свет. По всему своду тянулась широкая радуга, символ мира
и   успокоения.   Один  конец  ее,  казалось,  упирался  в  высокие  ледники
Лапландии,  а  другой погружался в успокоенный океан - там, где он сливается
с небом.
     К  Эдмунду  мало-помалу присоединились на башне все прочие; только Олаф
остался  с  отцом,  который сидел в кресле и мечтал, подперев голову руками.
По примеру отца молодой человек собирался отдаться опасной дремоте.
     Чья  это  тень появилась вдруг под портиком башни, собираясь войти туда
и  оглядываясь  по  сторонам  рысьими глазами? Вот она, нагнувшись, крадется
вдоль  стены,  точно  дикий  зверь,  готовый  броситься на добычу... Вот она
внезапно выпрямилась...
     Негодный Надод! Что тебе надобно?..
     В  один прыжок очутился он возле Черного герцога и ударом топора рассек
ему голову. Герцог упал, даже не вскрикнув.
     Олаф  вскочил,  удивленно  и  растерянно  озираясь  кругом. Он не успел
позвать на помощь и сам упал рядом с отцом бездыханной массой.
     Наверху никто ничего не слыхал.
     - Вот  и  два!  -  прорычал  Красноглазый,  обходя  залу,  словно тигр,
отыскивающий, не будет ли для него новой добычи.
     Не  найдя ничего, он бросил свой окровавленный топор, выбежал из башни,
отвязал лошадь Гаральда, вскочил на нее и вихрем помчался в степь.
     С  террасы  на  башне раздался страшный крик. Все бывшие там вперегонки
кинулись вниз по лестнице.
     Из  всех окрестных кустов повскакали люди, отвязали розольфских лошадей
и, сев верхом, помчались вслед за атаманом.
     Первые,  прибежавшие  в  залу,  подняли  отчаянный  крик,  острою болью
отозвавшийся   в   сердцах  тех,  которые  еще  не  успели  сойти  с  вышки.
Прибежавшие остановились, как вкопанные.
     - Отец! Бедный мой отец! - вскричал Эдмунд, бросаясь на труп Гаральда.
     Грундвиг   встал   на  колени  перед  телом  Олафа...  Хриплое  рыдание
вырвалось  из груди Гуттора. На великана было страшно смотреть: дико ворочая
глазами,  он  озирался  во  все  стороны,  ища,  кого  бы раздавить, кого бы
стереть в порошок.
     Вдали  раздался  треск  вроде ружейной пальбы... Это продолжалось минут
пять, но никто не обратил на это внимания.
     Пробовали  вернуть  несчастных  жертв  к жизни, подняли их, положили на
стол.  Тем  временем  над  розольфцами  собиралась страшная беда: им грозила
неминуемая и бесповоротная гибель...
     Но  кто  мог  ее  предвидеть?  Кто  в  эту  минуту  думал  о себе? Все,
находившиеся в зале, рыдали, оплакивая Гаральда и Олафа.
     Гуттор  хотел  было погнаться за убегающими злодеями, но скоро вернулся
обратно в залу, понурив голову. Негодяи были уже далеко.
     Вдруг  вдали  послышался  неопределенный, смутный гул, похожий на плеск
прибоя во время затишья на море.
     Гул  постепенно  усиливался,  становясь  похожим на рев. Присутствующие
вздрогнули. Среди всеобщей тишины кто-то громко сказал:
     - Это лемминги!.. Мы погибли!..
     Остававшиеся  до  этого  времени на вышке поспешно сбежали оттуда вниз,
крича:
     - Запирайте дверь!.. Запирайте дверь!..
     Они   увидели   в   скоге   надвигающуюся   темную  массу,  похожую  на
колеблющийся  вал  наводнения.  Этот вал занял собою всю степь, насколько ее
можно было окинуть взглядом, и стремился к башне.
     Это  были  лемминги.  Это было живое наводнение, во сто раз опаснейшее,
чем  вода, потому что это наводнение ничем, кроме огня, нельзя остановить, а
мыслимо ли было поджечь со всех четырех сторон весь огромный ског?
     И  кому  было поджигать? Помощь в этом отношении могла бы прийти только
извне, так как на башне с такой задачей справиться было нельзя.
     Двадцать  лет  уже  северные крысы спокойно жили под слоем мха и земли,
двадцать   лет  они  не  совершали  переселений,  несмотря  на  страшное  их
размножение  и  на  уменьшение средств к жизни. Но малейший внешний толчок и
малейшая  возня  могли  взволновать  их  и  потревожить, и Гаральд это знал,
вследствие  чего  и  не  любил,  чтобы его сыновья охотились близ Сигурдовой
башни. Этих-то грызунов мстительный Надод и сделал орудием своей злобы.
     По  совету  Торнальда,  Надод  велел заложить в скалу двести или триста
небольших  пороховых  мин  и  соединить  их  между собою посредством фитиля.
Стоило  поджечь  фитиль,  чтоб  в степи