сь, можно было свалить могучий дуб, а
между  тем  каждый получил не менее двадцати таких ударов, и оба остались на
ногах.
     Наконец   Барбазан,   утомленный  этой  титанической  борьбой  и  желая
покончить  все разом, бросил свой щит, мешавший ему действовать левой рукою,
и  ногой  оперся о перекладину заграждения; обеими руками он так вращал свою
секиру,  что  она  свистела,  словно  праща, потом пронеслась рядом со щитом
противника  и  со страшным грохотом ударила его по каске. К счастью, как раз
в  эту  минуту  неизвестный  рыцарь  инстинктивным движением наклонил голову
чуть  влево, что несколько уменьшило силу удара, острие секиры скользнуло по
округлой   поверхности   каски   и,  попав  в  правое  крепление  наличника,
раздробило  его,  как  стекло;  наличник, державшийся теперь только на одном
креплении,  сдвинулся  с  места,  и  Барбазан,  к  своему изумлению, узнал в
сопернике   Генриха   Ланкастера,   английского   короля.   Тогда   Барбазан
почтительно  отступил  на два шага, опустил свою серебряную секиру, развязал
каску и признал себя побежденным.
     Король  Генрих  оценил всю куртуазность этого жеста. Он снял перчатку и
протянул руку старому рыцарю.
     - Отныне,  -  сказал  он  ему, - мы братья по оружию. Вспомните об этом
при случае, сир де Барбазан. Сам я этого никогда не забуду.
     Барбазан  принял  это  почетное  братство,  которое  три  месяца спустя
спасло ему жизнь.
     Оба  соперника  нуждались  в  отдыхе: один из них возвратился в лагерь,
другой  -  в город. Многие же рыцари и щитоносцы продолжили этот необычайный
поединок, который длился почти целую неделю.
     Поскольку  осажденные не прекратили сопротивления, через несколько дней
английский  король  пригласил  французского  короля и обеих королев к себе в
лагерь;  он  поселил их в доме, который велел построить вне досягаемости для
пушечных  выстрелов  и  перед  которым,  по  его приказанию, утром и вечером
играли  на  трубах  и других инструментах: никогда, надо сказать, английский
король не имел такого огромного придворного штата, как во время этой осады.
     Однако  присутствие  короля  Карла не заставило осажденных сдаться: они
отвечали,  что,  если  королю угодно войти в свой город, он волен войти туда
один  и  будет  принят с радостью, но что они никогда не согласятся отворить
свои  ворота  врагам  королевства. Впрочем, в армии герцога Бургундского все
роптали  на  то,  что  король  Генрих  не  проявлял  к своему тестю должного
внимания, и на то, что дом его доведен до крайней скудости.
     Захват  других  крепостей и замков, таких, как Бастилия, Лувр, Нельский
дом  и  Венсен, сдавшихся англичанам, утешал короля Генриха в том, что осада
Мелена  так  надолго затянулась. Он направил в Бастилию своего брата герцога
Кларенса с титулом парижского губернатора.
     Между  тем  осажденные давно уже нуждались в продовольствии: хлеб у них
кончился,  и  они  ели  лошадей, кошек и собак. Они писали дофину, объясняли
ему  свое  бедственное  положение и просили о помощи. Однажды утром, как раз
когда  осажденные  ожидали  ответа от дофина, на горизонте они вдруг увидели
довольно  большой  отряд,  приближавшийся  к  городу.  Подумав, что это идет
подкрепление,  они  поднялись на городские стены. Весело зазвонили колокола,
и  защитники  города  стали  кричать своим врагам, чтобы те поскорее седлали
коней,  ибо  все  равно  им  придется  уходить.  Но  вскоре  они поняли, что
ошиблись:  это  прибыл  отряд  бургундцев,  приведенный правителем Пикардии,
господином  де  Люксембургом  из Перонна на помощь англичанам. Осажденным не
оставалось  никакого  выбора:  с поникшими головами они сошли с укреплений и
велели  прекратить  бессмысленный колокольный звон. Поскольку на другой день
прибыл  ответ дофина, который сообщал, что у него слишком мало сил, чтобы им
помочь,   и  уполномочивал  их  по  первому  требованию  английского  короля
заключить  с  ним  мир  на  лучших  условиях,  они  вступили в переговоры, и
истощенный  гарнизон  сдался  в  плен с одним-единственным условием, что ему
будет   сохранена   жизнь.  Эта  милость  не  касалась  лишь  убийц  герцога
Бургундского,   а   также   тех,   кто,   будучи  свидетелями  убийства,  не
воспрепятствовал  ему, и всех английских и шотландских рыцарей, находившихся
в  городе.  Вследствие  этого  мессир  Пьер де Бурбон, Арно де Гилем, сир де
Барбазан  и  шестьсот или семьсот благородных воинов были отправлены в Париж
и заключены в Лувр, Шатле и Бастилию.
     На  другой  день  два  монаха из монастыря Жуа-ан-Бри и рыцарь по имени
Бертран  де Шомон, в сражении при Азенкуре перешедший на сторону англичан, а
потом  опять от англичан к французам, были обезглавлены на городской площади
Мелена.  После  этого,  оставив английский гарнизон в городе, король Генрих,
король  Карл  и  герцог  Бургундский  отправились  наконец  в Париж, куда им
предстояло совершить торжественный въезд.
     Жители  ожидали  их  с  нетерпением  и  приготовили им роскошный прием.
Дома,  мимо  которых  лежал их путь, были украшены флагами. Оба короля ехали
верхом  впереди,  при  этом  французский  король  находился  справа; за ними
следовали  герцоги Кларенс и Бедфорт, братья английского короля, а по другую
сторону  улицы,  слева,  тоже верхом, ехал герцог Бургундский, одетый во все
черное, и вместе с ним - рыцари и щитоносцы его дома.
     Проехав   половину   большой   Сент-Антуанской  улицы,  процессия  была
встречена  парижским духовенством: священнослужители шли пешком, неся святые
мощи  для целования. Французский король приложился к ним первый, потом уже -
английский  король.  Затем  священнослужители  с пением проводили их в собор
Парижской  богоматери,  где  они  совершили  молитву  перед главным алтарем,
после  чего,  снова  сев  на  лошадей, отправились каждый в свою резиденцию:
король  Карл - во дворец Сен-Поль, герцог Бургундский - в свой дворец Артуа,
а  король  Генрих  - в замок Лувр. На следующий день въезд в Париж совершили
обе королевы.
     Не  успел еще новый двор разместиться в столице, как герцог Бургундский
стал  помышлять  о  мщении  за  смерть  своего  отца. По этому поводу король
Франции  устроил  в  нижней  зале  дворца  Сен-Поль заседание парламента. На
одной  с ним скамье сидел и английский король, а поблизости от обоих королей
находились  мэтр  Жан  Леклерк,  французский  канцлер,  Филипп  де Морвилье,
первый   президент   парламента,   и   множество  других  высокопоставленных
советников  короля  Карла.  По другую сторону, ближе к середине залы, сидели
герцог  Филипп  Бургундский  и  окружавшие  его  герцоги  Кларенс и Бедфорт,
епископы  Теруанский,  Турнэйский,  Бовэский  и  Амьенский,  мессир  Жан  де
Люксембург и другие рыцари и щитоносцы его многочисленного совета.
     Но  вот  мессир Никола Ролен, адвокат герцога Бургундского и герцогини,
его  матери,  поднялся  с  места  и  попросил  у  обоих  королей  позволения
говорить.  Он  рассказал  о  расправе,  учиненной над герцогом Жаном; в этом
преступлении  Ролен  обвинял  дофина  Карла,  виконта  де  Нарбонна, сира де
Барбазана,  Танги  Дюшателя, Гийома, Бутелье, президента Прованса Жана Лувэ,
мессира  Робера  де  Луара  и  Оливье  Лейе;  в  заключение  своей  речи  он
потребовал  наказания  виновных.  Он  настаивал на том, чтобы их посадили на
телеги  и  в течение трех дней возили по улицам Парижа с обнаженной головою,
с  горящей свечой в руке и чтобы при этом они во всеуслышание каялись в том,
что  из  зависти  подло и коварно убили герцога Бургундского; чтобы затем их
доставили  на место убийства, то есть в Монтеро, где бы они дважды повторили
слова  раскаяния;  чтобы,  кроме  того,  на  мосту  и в том самом месте, где
герцог  испустил  свой  последний вздох, была сооружена церковь и к ней были
назначены  двенадцать  каноников,  шесть  священников  и  шесть  служителей,
единственной обязанностью которых было бы молиться за душу убиенного.
     Сверх  того,  на  средства  виновных  эта  церковь должна быть снабжена
священными   украшениями,  алтарями,  чашами,  молитвенниками,  покровами  -
словом,   всем  необходимым;  к  тому  же  Ролен  требовал,  чтобы  за  счет
осужденных  каноникам было назначено содержание в двести ливров, священникам
в  сто  ливров  и  служителям  в  пятьдесят ливров; чтобы над порталом новой
церкви  большими  буквами  было  указано,  по какой причине она воздвигнута,
дабы  увековечить  память об этом покаянии, и чтобы такие же храмы и для той
же    цели    были    возведены   в   Париже,   в   Риме,   Генте,   Дижоне,
Сен-Жак-де-Компостель и в Иерусалиме, там, где принял смерть сам спаситель.
     Эту   просьбу  поддержал  Пьер  де  Мариньи,  королевский  адвокат  при
парламенте,  и  одобрил  мэтр  Жан  л'Арше,  доктор  богословия, назначенный
ректором Парижского университета.
     Затем  взял  слово  канцлер Франции и от имени короля Карла, равнодушно
выслушавшего  все  эти предложения, ответил, что милостью божией и с помощью
и  поддержкой  английского  короля,  его  брата  и  сына,  регента Франции и
наследника  короны,  высказанные  просьбы  и  предложения будут исполнены по
закону, как того требовал герцог Филипп Бургундский.
     На  этом заседание было закрыто, и оба короля и герцог вернулись каждый
к себе домой.
     Прошло  тринадцать лет с тех пор, как в той же самой зале прозвучали те
же  самые  слова  обвинения;  но  тогда  убийцей  был  герцог Бургундский, а
обвинительницей  -  Валентина  Миланская. Она требовала правосудия, и ей оно
было  обещано,  как  теперь  его обещали герцогу Филиппу. И в тот первый раз
ветер  развеял  королевское  обещание  точно так же, как он его развеял и во
второй раз.
     Однако,  следуя  королевскому предписанию, 5 января 1421 года парламент
начал  суд  над герцогом Туренским Карлом де Валуа, дофином Франции. Ему был
послан   вызов   явиться  через  три  дня  под  угрозой,  в  случае  неявки,
подвергнуться  изгнанию  при звуке трубы и перед Мраморным столом. Поскольку
он  не  внял  этому  призыву,  его  изгнали  из  королевства  и лишили права
наследования - и в настоящем, и в будущем.
     Дофин  узнал об этом в Бурже, в Берри; он подал апелляцию острием своей
шпаги  и поклялся, что вместе со своим вызовом пошлет ее в Париж, в Англию и
в Бургундию.
     Правда,   несмотря  на  суровый  приговор,  сердца  истинных  французов
глубоко  сочувствовали  дофину,  тем  более  что  безумие отца его было всем
известно  и  все  знали, что не сердце старого короля изгнало любимого сына:
все то, что совершалось именем безумного, многим казалось недействительным.
     Роскошь,  окружавшая  английского  короля  в  Лувре,  в сравнении с той
бедностью,  в какой жил французский король во дворце Сен-Поль, вызвала ропот
всей  столичной  знати.  Бедность  его  дошла до того, что на рождество 1420
года,  когда  в  сияющих  огнями  залах  Лувра короля Генриха подобострастно
окружали  обе  королевы,  герцог Филипп, французские и бургундские рыцари, в
темных  и  сырых  комнатах  дворца  Сен-Поль  рядом с Карлом не было никого,
кроме  нескольких  слуг  и сердобольных горожан, сохранивших к нему давнюю и
неизменную привязанность.
     Как  раз  в  это  время  одно  непредвиденное  обстоятельство несколько
охладило  отношения  между  английским  королем и герцогом Филиппом. В числе
пленников,  взятых в Мелене, находился, как мы уже сказали, сир де Барбазан.
Этот  рыцарь  был  обвинен  в причастности к убийству на мосту Монтеро, а по
договору,   заключенному   герцогом  Филиппом  с  королем  Генрихом,  всякий
пособник   или   соучастник   этого   убийства  отдавался  на  волю  герцога
Бургундского.  Статьи, по которым Барбазан подлежал допросу, советом герцога
в  Дижоне  были уже составлены, когда пленник напомнил о братстве по оружию,
которое  предложил  ему  английский король после меленского сражения. Генрих
не  отступил  от  своей  клятвы:  он  объявил,  что человек, коснувшийся его
королевской  руки,  не  подвергнется  позорному  суду,  даже  если  бы этого
потребовал  сам  святейший  папа.  Герцог  Бургундский был этим втайне очень
разгневан,  и  казнь  сира  де Кесмереля, незаконного сына Танги, и Жана Го,
которые  были  четвертованы  по  приговору парламента, не могла смягчить его
гнева.  Сир  де Кесмерель так гордился убийством, совершенным его отцом, что
заказал  расшитый  золотом чехол для секиры с ястребиным клювом, которой был
сражен  герцог  Жан,  и носил на богатой цепи золотую шпору, собственноручно
сорванную им с сапога герцога.


                                 Глава XXIX

     К  концу  месяца  английский  король  и  герцог Бургундский расстались:
король   Генрих  направился  в  Лондон,  чтобы  отвезти  туда  супругу  свою
Екатерину  и  там  короновать;  герцог  Филипп  решил  объехать свои города,
многими из которых он еще и не был признан.
     Отсутствие  короля и герцога оказалось губительным и для дел герцога, и
для   дел   короля.  Дофинцы,  павшие  было  духом  после  взятия  Мелена  и
Вильнев-ле-Руа,  вновь  приободрились,  узнав,  что  вражеские  предводители
уехали:  один  -  в Лондон, другой - в Брюссель. Они снова вступили в город,
внезапным  нападением  взяли замок Ла-Ферте, приступом овладели Сен-Рикье и,
наконец,  так  жестоко  разбили  англичан близ Божи, что брат короля, герцог
Кларенс,  маршал Англии господин Рос, граф Кини и цвет английского рыцарства
и  английской  кавалерии  пали на поле боя; графы же Соммерсет, Хантингтон и
Перш  сдались дофинцам в плен. Однако тело герцога Кларенса не досталось его
врагам:  один  английский рыцарь поднял его к себе на лошадь и защищал столь
храбро   и  успешно,  что  сумел  передать  это  бесценное  сокровище  графу
Солсбери,  который  отправил  его  в  Англию,  где тело герцога было предано
земле.
     С  другой  же  стороны,  герцог  Эксетер,  ставший  по  смерти  герцога
Кларенса   парижским   губернатором,   скоро  охладил  пыл  жителей  Парижа:
правление  его отличалось жестокостью и высокомерием. Под каким-то ничтожным
предлогом  он  подверг  аресту  маршала  Вилье де Л'Иль-Адана, и когда народ
попытался  вызволить  арестованого из рук стражников, ведших его в Бастилию,
герцог  Эксетер  приказал  стрелять  в  народ:  англичанин,  чужеземец, враг
осмелился  сделать  то,  чего  никогда  ранее  не осмеливался сделать герцог
Бургундский.
     О  событиях,  о  которых  мы  сейчас  рассказали, король Генрих узнал в
Лондоне,  а герцог Филипп - в Генте. Оба решили, что их присутствие в Париже
необходимо,  и  оба тотчас направились туда: английский король - несмотря на
болезнь,  герцог  Бургундский - несмотря на то, что должен был уладить ссору
своего кузена герцога Жана Брабантского с его супругой Жаклиной де Эно.
     Оба  союзника  хорошо  понимали  свое  положение  - им пора было ехать.
Дофин  осаждал  Шартр.  Объединенные войска герцога Филиппа и короля Генриха
выступили  на  помощь  городу.  Дофинцы  были  слишком  малочисленны,  чтобы
решиться  принять  сражение: они сняли осаду, и дофин удалился в Тур. Вместо
того    чтобы   преследовать   его,   герцог   Бургундский   взял   мост   в
Сен-Реми-сюр-Сомм  и  осадил  Сен-Рикье.  Однако  и  его  войско  было  тоже
чересчур  слабым,  так  что,  стоя  перед этой крепостью, он попусту потерял
целый месяц.
     Пока  продолжалась  осада,  герцог,  находившийся  в  своем  лагере под
стенами  города,  узнал,  что  сир де Аркур, перешедший на сторону дофинцев,
двигается  против  него  в сопровождении Потона де Ксантрая, надеясь застать
его  врасплох,  и  что  вместе с ним двигаются гарнизоны Компьена, Креспи (в
провинции Валуа) и других городов, покорившихся дофину.
     Герцог  решил выступить тайно, в ночное время, переправился через Сомму
и  двинулся  навстречу дофинцам, с тем чтобы принять сражение. 31 августа, в
одиннадцать   часов   утра,  обе  армии  находились  друг  против  друга  и,
остановившись  на  расстоянии  приблизительно  трех  полетов  стрелы одна от
другой,  изготовились  к  бою. В войне двух зятьев со своим шурином это было
первое   крупное   сражение   с   участием  молодого  герцога,  которому  не
исполнилось еще и двадцати четырех лет.
     Прежде  чем  начать  бой,  герцог  пожелал  быть  посвященным в рыцари:
совершить  это  посвящение  взял  на себя господин де Люксембург. После чего
герцог  тотчас  же  сам  посвятил  в рыцари сира Коллара де Ком-мин, Жана де
Рубекс,  Андре  де  Виллена,  Жана  де Виллена и других. Со стороны дофинцев
среди  прочих  были  посвящены в рыцари перед этой битвой де Гамаш, Реньо де
Фонтэн, Коллинз де Виллекье, маркиз де Серр и Жан Ройо.
     Отдав  первые  распоряжения,  герцог  Бургундский  приказал  Филиппу де
Савез  взять  знамя и сто двадцать воинов под командой мессира де Сен-Леже и
незаконного  сына  Русси,  чтобы,  совершив большой обход, напасть на фланги
дофинцев  в  тот  самый момент, когда начнется сражение. Герцог отдал приказ
своим  военачальникам не двигаться с места и прикрыть маневр этого отряда. И
только  тогда,  когда  он  увидел,  что  против  него  двинулась вся конница
дофинцев,  он  сам  закричал:  "Вперед!"  и  сам подал пример своему войску.
Местность,  разделявшая противников, мгновенно исчезла под ногами лошадей, и
две  первые линии встретились - встретились с большим шумом: конь столкнулся
с  конем,  человек  с  человеком,  железо  с  железом;  многие в этом первом
столкновении  были  опрокинуты, убиты или тяжело ранены; многие сломали свои
копья  и  тотчас  сменили  их  на  мечи  или  секиры,  и началась рукопашная
схватка,  в  которой  воины  обеих  сторон  выказали  обычную для такого боя
ловкость, смекалку и силу.
     Одно  странное  обстоятельство  поначалу,  казалось,  едва  не склонило
победу  в  пользу дофинцев: дело в том, что по оплошности бургундцы оставили
свое  знамя  в  руках  слуги, которому было поручено его нести. Слуга же, не
привычный  к  боевым  схваткам, при первом же натиске обратился в бегство и,
убегая, бросил знамя на землю.
     Многие  бургундцы, не видя более своего развевающегося знамени, решили,
что  герцог  взят  в  плен;  фландрский герольд возвестил даже, будто герцог
убит,  так  что  слышавшие  эти слова мигом разбежались кто куда, а вслед за
ними,  охваченные  паническим  страхом,  почти  пятьсот воинов оставили поле
сражения,  на  котором  герцог, желая доказать сопровождавшим его людям, что
он  достоин  рыцарских  шпор  и  памяти  своего  доблестного  отца, вместе с
остатками своего войска совершал чудеса героизма.
     Дофинцы,  увидав,  что  противник  обратился  в бегство, отрядили около
двухсот   человек  под  командой  Жана  Ролле  и  Пьеррона  де  Луппеля  для
преследования  врага,  который,  пробежав,  не  останавливаясь и не принимая
боя, шесть лье, у Пекиньи переправился через Сомму.
     Все  это время главные силы обеих армий твердо удерживали свои позиции,
сражаясь  доблестно и упорно. Герцог, перешедший в атаку первым, был поражен
двумя  копьями: одно насквозь пронзило ему оправленное сталью седло, другое,
пробив  щит, засело в нем так крепко, что герцогу пришлось свой щит бросить.
Тогда  один очень сильный дофинский воин обхватил герцога руками и попытался
стащить  его  с  седла.  Под герцогом была могучая боевая лошадь; он повесил
шпагу  себе  на  руку,  а  сам  обхватил  противника за шею и, пришпорив как
следует  лошадь,  вырвал  его  из  стремян подобно тому, как ураган из земли
вырывает  дерево;  воротясь к своим, он бросил дофинца воинам, которые взяли
его в плен.
     Еще  два  человека  творили в этом сражении чудеса: со стороны дофинцев
это  был  Потон  де  Ксантрай, отличившийся затем во время грандиозной осады
Орлеана,  а  со стороны бургундцев - вновь посвященный рыцарь Жан де Виллен,
о  котором история почти не сохранила других упоминаний. Исполинского роста,
защищенный  толстой  фламандской  броней,  он  сражался  на  сильной лошади;
сломав  свое  копье,  Виллен  пол