й рыцарь.
     Сир  де  Куси,  озабоченный  таким  оборотом  дела, сказал, обращаясь к
мессиру  Жану Венскому, державшему в руках знамя армии с изображением божьей
матери:
     - Как же теперь быть?
     - А  так,  -  отвечал  со  смехом  сир  де  Ла  Тремуй, - пусть старики
плетутся сзади, а молодых не удерживайте!
     - Мессир  де Ла Тремуй, - спокойно возразил сеньор де Куси, - мы сейчас
в  деле  увидим,  кто  останется  позади,  а кто будет впереди. Постарайтесь
только,  чтобы  голова  вашей  лошади не отрывалась от хвоста моего коня. Но
я-то  обращаюсь  не к вам, меня интересует мнение мессира Жана Венского, - я
еще раз спрашиваю, что он думает предпринять.
     - Сейчас,  -  сказал мессир Жан Венский, - бесполезно взывать к разуму,
верх  одерживает  безрассудство.  Нет  сомнения,  нам следовало бы дождаться
короля  Венгрии  или,  по  крайности,  - тех трехсот наших бойцов, которых я
нынче  послал  за  фуражом.  Но раз уж графу д'Э угодно выступить, мы должны
последовать  за  ним  и  биться  из  последних сил. А впрочем, взгляните-ка:
теперь поздно отступать!
     И  впрямь,  справа  и  слева от лагеря взметнулось облако пыли, которое
время  от  времени  прорезывал, словно вспышка молнии, блеск оружия. Это два
крыла  армии  Баязета,  смяв заслон христиан, отходили назад, чтобы задушить
их  потом  в  своем  кольце.  Те  из христиан, у которых был за плечами хоть
какой-то  боевой  опыт, поняли, что сегодня они проиграли. Однако мессир Жан
Венский   не   повернул  вспять,  а,  напротив,  крикнув  "Вперед!",  первым
пришпорил  коня.  Тотчас  же, повторив этот клич, рыцари, осененные знаменем
божьей  матери,  ринулись  на  врага,  и странно было видеть, как семь сотен
человек атаковали сто восемьдесят тысяч.
     Они  неслись, потрясая копьями, но турецкий авангард внезапно отхлынул,
оставив  позади  себя  насаженные  вкривь  и  вкось  острые  копья, и лошади
рыцарей,   мчавшиеся   во  весь  опор,  грудью  напарывались  на  них.  Этот
оборонительный  заслон, должно быть, соорудила пехота, бывшая в распоряжении
короля  Венгрии.  Несколько  всадников  спрыгнули  с  лошадей  и попытались,
несмотря  на  град  сыпавшихся  на  них  стрел,  ударами  копий  снести  эту
изгородь.  Вскоре  образовалась  брешь,  через которую смогли пройти фронтом
двадцать  человек.  Этого  было более чем достаточно: вся армия крестоносцев
устремилась  в этот довольно широкий проем и атаковала неприятельскую армию.
Они  насквозь прорезали турецкую пехоту, а затем повернули назад, топча тех,
кто  попадался на пути, копытами своих лошадей. Но тут слева и справа от них
раздались  звуки  труб и цимбал - на них двинулись два крыла турецкой армии,
в  это  же  время в бой вступила кавалерия из восьми тысяч человек, которая,
по  расчетам  Баязета, должна была стать в авангарде. Христиане, завидев это
сверкавшее  золотом  и  облеченное высшим доверием войско, решили, что среди
них  должен  быть султан, их вновь охватил боевой задор, и они, выстроившись
для  атаки,  с не меньшим пылом, чем только что на пехоту, обрушились на это
войско.  И  оно,  так  же как и первое, не устояло под натиском французов и,
несмотря  на  численное превосходство, обратилось в бегство, рассыпавшись по
полю, как стадо овец, на которое напала стая волков.
     Преследуя   их,   французы   очутились  вдруг  перед  рядами  основного
воинства,  в котором находился сам султан. И тут им был дан настоящий отпор.
Однако  рыцари,  надежно защищенные своими доспехами, проникли в эту плотную
массу  так  же  свободно,  как  клинок  входит  в  древесину; но так же, как
клинок,  они  оказались плененными и стиснутыми с обеих сторон. Тогда-то они
и   поняли,   что  допустили  ошибку,  не  дождавшись  короля  Венгрии,  его
шестидесяти  тысяч  человек; армия христиан представляла собой в этот миг не
более  чем  крупицу в этом скопище неверных, которым, казалось, владела одна
мысль:  сдавить  эту  горстку  ринувшихся на них людей и задушить их в своем
кольце.
     Коннетабль,  совершивший  ошибку,  все  бы отдал сейчас, чтоб исправить
ее,  да  одного только мужества было мало; он был окружен со всех сторон, но
смело  глядел  в  лицо  врагу.  Сломав  свое,  копье  и шпагу коннетабля, он
отстегнул  от седла один из огромных мечей с двойной рукояткой - сегодня нам
кажется,  будто их ковало для себя некое племя гигантов, - и, размахнувшись,
стал  наносить  удары,  и все, кого касалось страшное лезвие, падали, словно
подкошенные.  Маршал Бусико тоже бросился в самую гущу врага; словно косилка
в  поле,  прокладывая  себе дорогу и не заботясь о том, подымались ли за ним
новые  полчища,  он  продвигался  вперед,  производя  вокруг  себя  страшное
опустошение.   Сир   де  Куси  устремился  навстречу  неверным,  вооруженным
дубинками,  они орудовали ими не хуже, чем дровосек топором, но сира де Куси
надежно  защищали  доспехи,  и на удар, причинявший ему лишь легкую боль, он
отвечал  ударом,  оставлявшим  смертельную  рану. Оба де Ла Тремуй шли бок о
бок,  и  сын  отражал  удары,  сыпавшиеся  на отца, а отец - на сына; у того
ранило  лошадь,  и  в то время, как он пытался высвободить ногу из стремени,
отец  загораживал его своим щитом и, подобный разъяренной львице, защищающей
своих  детенышей,  отсекал руки, тянувшиеся к его сыну и пытавшиеся схватить
его;  а  сын,  высвободившись  наконец из-под коня, стал колоть концом шпаги
лошадей,  и прежде чем упавший всадник успевал встать, отец приканчивал его.
Мессир  Жак  де  Хелли,  промчавшись  кровавой дорогой битвы, очутился по ту
сторону  вражеского  крыла.  Он  мог  бы вверить жизнь своему стремительному
Тадмору  и  бежать за Дунай, оставив позади врага; но когда он поднял голову
и  увидел  среди  врагов  немногих уцелевших своих товарищей, привставших на
стременах  и  возвышавшихся над неверными, как редкие колосья пшеницы в поле
ржи,  он бросился назад, туда, где шел бой. Ловко орудуя шпагой, он оказался
вскоре  рядом  с  графом Невэрским; его лошадь убили, но, исполняя свой долг
главнокомандующего,  граф  подавал  всем  пример, вокруг него валялась груда
мертвых  тел.  Завидев де Хелли, граф, вместо того чтобы попросить о помощи,
крикнул:
     - Как французское знамя? Надеюсь, оно вздымается все так же гордо?
     - Да,  -  отвечал  Жак, - оно все так же гордо реет на ветру, и вы сами
убедитесь в этом, монсеньер.
     Он   спрыгнул   на   землю   и  предложил  графу  своего  Тадмора.  Тот
отказывался, но де Хелли сказал:
     - Монсеньер,  вы нам глава, ваша смерть будет означать смерть армии, от
имени всей армии я прошу вас сесть на коня.
     Граф  Невэрский  уступил просьбе, и стоило ему вдеть ногу в стремя, как
он  тотчас же увидел Жана Венского, тот дрался так, как только может драться
человек.  Граф  Невэрский  и  сир  де Хелли немедленно пришли ему на помощь,
доспехи  на  нем  были поломаны, из глубоких ран струилась кровь, с ним было
не  больше  десяти  рыцарей. Уже в пятый раз менял он лошадь, и пять раз его
считали  мертвым;  знамя  падало  у  него  из  рук;  но  он  вновь  и  вновь
поднимался,   поддерживаемый  товарищами,  и  громкие  крики  приветствовали
повергнутое и вновь взмывавшее знамя единоверцев.
     - Монсеньер,  -  сказал  он,  завидев  графа  Невэрского,  - настал наш
последний  час.  Нам  суждено  умереть,  но  лучше умереть в муках, чем жить
богоотступником.  Да  спасет  вас  бог,  с нами святой Иоанн и божья матерь,
вперед!
     И  он  бросился  в  самую гущу неверных, и упал в шестой раз, теперь уж
навсегда.
     Так  была проиграна битва, так погибли французские рыцари. Венгры, даже
не  начав  боя,  тут же обратились в бегство, однако предательство не спасло
их.  Турки  были  быстрее  и,  настигнув  их,  учинили  дикую  расправу.  Из
шестидесяти  тысяч  человек,  которыми  командовал  король,  уцелело  только
семеро,  среди  них и он. Ему повезло: вместе с властителем Родоса Филибером
де  Найак  им  удалось  спастись  на  венецианском судне, которым командовал
Томас  Муниго и которое доставило Филибера де Найак на Родос, а Сигизмунда -
в Далмацию.
     Битва  длилась  три  часа.  Всего  три  часа понадобилось, чтобы от ста
восьмидесяти   тысяч   осталось   лишь   семьсот  человек.  Расправившись  с
христианами,  Баязет  осмотрел  вражеский  лагерь  и выбрал для себя палатку
короля  Венгрии,  в  которой  тот  еще недавно пировал и где была выставлена
золотая   и   серебряная   утварь;   другие  же  палатки  он  предоставил  в
распоряжение  своих  солдат и военачальников. Сняв с себя боевое снаряжение,
чтобы  отдыхало  тело, - ведь он сражался не хуже простого солдата, - Баязет
уселся,  скрестив  ноги,  перед  дверью  на  ковре  и  позвал  к  себе своих
генералов,  всех своих друзей, чтобы поговорить с ними об одержанной победе.
Они  тотчас  же  явились на зов; Баязет, довольный прошедшим днем, смеялся и
шутил  и  обещал  в  будущем  завоевать Венгрию, а вслед за нею и все другие
земли  христиан. Он желал царствовать над всем миром, как некогда его предок
Александр  Македонский,  -  поданные  согласно кивали головами, выражая свое
одобрение  и  славя его. Затем Баязет отдал следующее приказание: во-первых,
пусть  тот,  кто  пленил  кого-нибудь, приведет пленника на следующий день к
нему;  во-вторых,  пусть  отыщут  всех  убитых  и сложат рядом тела наиболее
знатных  и  могущественных  рыцарей,  ибо  он  собирается отужинать перед их
трупами;  а  в-третьих,  пусть непременно сообщат ему, что сталось с королем
Венгрии: убит он, пленен или спасен.
     Отдав  распоряжения  и  почувствовав,  что он отдохнул, Баязет приказал
привести  ему  свежего  коня;  он пожелал осмотреть поле битвы, ибо, как ему
доложили,  его  люди  жестоко  пострадали  в этом бою, хотя сам он не верил,
чтобы  горстка  христиан  могла  нанести  большой  урон  его армии. Итак, он
отправился  на  поле  боя  и  тут убедился, что ему сказали лишь полуправду:
рядом  с одним убитым христианским бойцом лежало тридцать турок. Вне себя от
ярости, Баязет проговорил:
     - Да,  нашим  людям пришлось тяжко, христиане дрались как львы; но, даю
слово, оставшиеся в живых поплатятся за это. Пошли!
     По  мере  того  как  Баязет  продвигался  вперед, он все больше дивился
храбрости  и  ловкости  врага. Он достиг того места, где упали друг на друга
мессир  де  Ла  Тремуй  и  его  сын,  - вокруг них лежала груда мертвых тел.
Баязет  последовал путем, пройденным Жаном Венским, - он был устлан трупами.
Наконец  он достиг места, где погиб этот славный рыцарь, прикрыв собой знамя
божьей  матери,  его  окоченевшие  пальцы  так  крепко  сжимали  древко, что
пришлось их отрубить топором, чтобы высвободить знамя.
     Два  часа потратил Баязет, в последний раз осматривая поле боя, и затем
удалился  в  свое  жилище;  он  проклинал христиан, победа над ними обошлась
дороже,  чем  любое  поражение. Наутро, едва он приоткрыл створки двери, как
увидел  поджидающих  его  военачальников:  они  хотели  знать,  что делать с
пленными,  -  прошел  слух,  что  всем  отрубят  голову,  кто бы ни запросил
милости.  Но  Баязет  прикинул, какую выгоду может он извлечь, подарив жизнь
знатным  сеньорам.  Он  кликнул толмачей и приказал узнать, кто из уцелевших
были   самые  богатые  и  знатные:  переводчики  ответствовали,  что  самыми
знатными  назвались  шесть  рыцарей:  во-первых, мессир Жан Бургундский граф
Невэрский  -  глава  войска;  во-вторых,  мессир  Филипп  д'Артуа  граф д'Э,
в-третьих,  сир  Ангерран  де  Куси;  в-четвертых, граф де Ла Марш; в-пятых,
мессир  Анри  де  Бар  и,  в-шестых,  мессир Ги де Ла Тремуй. Баязет пожелал
увидеть  их,  и  ему  их привели, они поклялись верой и законом, что говорят
правду,  что  это  подлинные  их  имена.  Тогда  Баязет  сделал  знак  графу
Невэрскому приблизиться к нему.
     - Если   ты   тот,   за  кого  себя  выдаешь,  -  сказал  Баязет  через
переводчика,  -  то  есть  если  ты  Жан Бургундский, я дарую тебе жизнь; не
из-за  твоего  имени  или  выкупа; просто некий некромант предсказал, что ты
один прольешь больше христианской крови, чем все турки, вместе взятые.
     - Базаак,  -  ответствовал  граф  Невэрский,  -  не делай для меня этой
милости,  мой  долг  разделить  судьбу  тех,  кого  я привел к тебе; если ты
положишь  за  них  выкуп, то и я заплачу за свою жизнь, а если ты их осудишь
на смерть, я умру вместе с ними.
     - Я  сделаю так, как угодно мне, а не как хочешь ты, - отвечал султан и
повелел отвести пленников обратно в палатку, служившую им тюрьмой.
     Пока  император  раздумывал,  те  ли  это  сеньоры,  за  кого  они себя
выдавали,  к  нему  ввели  рыцаря, служившего у его брата Амурата и знавшего
немного  по-турецки.  То  был  сир  де  Хелли.  Баязет  видел  его однажды и
припомнил  его. Хорошо ли знал сир де Хелли пленных рыцарей, спросил Баязет.
Сир  де  Хелли  отвечал,  что  как  бы  мало  они  ни значили во французском
рыцарстве,  он, наверное, сможет сказать султану, кто эти люди. Тогда Баязет
велел  проводить  его  к  ним,  но  запретил  обмениваться словами из боязни
сговора  и  обмана. Сиру де Хелли достаточно было одного взгляда - он тут же
узнал  их.  Он  быстро  повернулся  к  Баязету,  -  тот  потребовал  назвать
пленников,  - и сказал, что пленники султана - граф Невэрский, мессир Филипп
д'Артуа,  мессир  Ангерран  де  Куси,  граф де Ла Марш, мессир Анри де Бар и
мессир  Ги  де  Ла  Тремуй,  -  то  есть  самые знатные и богатые сеньоры во
Франции, а некоторые даже состояли в родстве с королем.
     - Ну  что  ж,  - сказал император, - их жизнь спасена. Пусть они станут
по одну сторону моей палатки, а остальные - по другую.
     Приказ   Баязета   был  незамедлительно  исполнен.  Шестерых  пленников
поставили  справа  от  императора.  Минуту  спустя  они  увидели,  как ведут
остальных.  Триста  их  собратьев,  осужденные  на  смерть, шли, раздетые по
пояс;  их  подводили  одного  за  другим  к  Баязету,  тот  с  хладнокровным
любопытством  разглядывал их, потом делал знак увести. Тот, кого он отсылал,
проходил  сквозь  строй  солдат-иноверцев, стоявших с обнаженными шпагами, и
через  минуту  от  него  оставались  лишь  бесформенные  куски, все это - на
глазах у графа Невэрского и пяти его соратников.
     Случилось  так,  что среди осужденных на смерть оказался маршал Бусико;
его  также подвели к Баязету, и тот его послал умирать так же, как и других.
И  вдруг Жан Бургундский заметил Бусико, он покинул свою группу и направился
к  императору;  преклонив  перед ним колено, от стал жестами умолять Баязета
пощадить  маршала,  ибо тот был в свойстве с королем Франции и мог заплатить
немалый  выкуп.  Баязет  наклонил  в  знак  согласия  голову;  Бусико  и Жан
Бургундский  кинулись  друг  другу в объятия, после чего Баязет сделал знак,
чтобы расправа продолжалась, - она тянулась ровно три часа.
     Когда  упал  последний  христианин,  испустив тот же предсмертный крик,
что  и  другие:  "Господи  Иисусе  Христе,  смилуйся надо мной!" - когда все
лежали  мертвыми,  Баязет  пожелал, чтобы весть о его победе дошла до короля
Франции.  Он  велел  привести  графа Невэрского, сира де Хелли и двух других
сеньоров,  которые  остались  целы  и  невредимы,  и,  обратившись  к графу,
спросил,   на  ком  из  трех  шевалье  он  остановил  бы  свой  выбор,  если
понадобится  привезти выкуп для него и его собратьев. Граф указал на сира де
Хелли, двое других тотчас же упали мертвыми.
     Написав  письма,  -  граф  Невэрский - герцогу и герцогине Бургундским,
сир  де  Куси  -  своей  жене,  остальные  сеньоры - своим родственникам или
казначеям,  -  они  вручили  их  мессиру  Жаку  де  Хелли. Когда с этим было
покончено,  Баязет сам начертал путь, которым должен был следовать посланец,
обязав  его  ехать  через  Милан,  дабы  известить  о  победе  турок герцога
Миланского.  Баязет  также  заставил  Жака  де Хелли поклясться своей верой,
что, выполнив поручение, он вернется обратно к нему.
     В тот же вечер мессир Жак де Хелли пустился в дорогу.
     Опередим  его  на  пути  во  Францию  и посмотрим, какие позиции заняли
различные  партии  после  того,  как  мы  покинули их. Никто не догадывался,
отчего  король вновь впал в безумство. Одетта все время держалась в тени, ее
влияние  на  короля проявлялось лишь в том, что она творила добро доступными
ей  средствами; она так же старалась стушеваться, как другие фаворитки лезли
из  кожи  вон, чтобы быть все время на виду. Поэтому она и ушла безвестно, и
никто,  кроме  короля,  не  заметил,  что с неба королевства скатилась самая
ясная звезда.
     Что   касается   герцога   Орлеанского,   то   его  роман  с  королевой
продолжался,  но  любовь занимала теперь в его сердце довольно малое место и
не  могла  потушить  в нем огонь тщеславия, как прежде, когда король впервые
лишился  рассудка.  То  ли  из  расчета,  то  ли  по  движению  души,  но он
воспользовался  подавленностью  короля  и  добился освобождения мессира Жана
Лемерсье  и  сеньора  де Ла Ривьер; благодаря его настоятельным просьбам сир
де   Монтегю  снова  бы  приглашен  управлять  королевскими  финансами:  его
воспитатель   герцог   Бурбонский   не   уставал   превозносить  достоинства
воспитанника  и  умалчивал о недостатках; герцог Беррийский, с которым легко
можно   было   договориться   при   помощи   денег,  получил  от  племянника
значительную  сумму  и,  в  свою  очередь,  обещал, если только потребуется,
оказать   племяннику   поддержку.  Совет,  завороженный  приятными  манерами
герцога,  его  умом,  плененный  его  красноречием,  позволил герцогу, можно
сказать,  в  самом  лоне  своем  сформировать партию, составившую противовес
власти герцога Бургундского.
     Разногласие  между  принцами  углублялось,  каждый бросал на карту все,
что   у  него  имелось  в  наличии,  лишь  бы  потопить  противника.  Карла,
ослабевшего  и  душой  и  телом,  его  подданные тянули всяк в свою сторону,
король  был  не  в  силах противопоставить всей этой сумятице твердую волю и
тем  покончить  с  раздорами.  И  вдруг,  когда  каждый был занят тем, чтобы
насолить  другому, страшная весть поползла по Франции, общее горе объединило
всех.
     Триста  рыцарей и оруженосцев, которые, как мы уже говорили, разбрелись
по  всей  стране,  в момент, когда развертывались описываемые события, одним
махом  достигли  границ  страны и каждый той дорогой, которая показалась ему
короче,  -  добрались  наконец  до Валахии. Но там на них обрушилось столько
бед  и  всяких  напастей,  что  многие,  не  выдержав,  умерли.  Валахи  уже
прослышали  о  победе  турок и не боялись несчастных беглецов, впускали их в
город,  с виду радушные и гостеприимные, но на следующий день оказывалось: у
того  украли оружие, у другого - лошадь; те, кого выпроваживали, дав хлеба и
денег,  были  еще счастливчиками, но этой милости удостаивались лишь знатные
особы,  тех  же,  кто  не принадлежал к старинным и знатным родам, раздевали
догола  и  нещадно  били.  Натерпелись  они  горя  в Валахии и Венгрии, - им
приходилось  вымаливать  кусок  хлеба, заклиная богом, добывать ночлег, и то
их  пускали  лишь на конюшню, и укрывались они лохмотьями, которые разделили
с  ними  самые  попранные  и неимущие. Так они добрались до Вены, где добрые
люди  обласкали  их,  дали  одежду,  денег  на дорогу. Вскоре они ступили на
земли  Богемии,  и  в  этой маленькой стране им были изъявлены всякие мелкие
знаки  внимания, в которых они так нуждались. На их счастье, немцы оказались
жалостливее  обитателей  Валахии  и  Венгрии,  иначе  несчастные, страдая от
голода  и  лишений,  давно  бы  устлали  путь  во Францию своими трупами. По
дороге  они  рассказывали  о  постигшем  французское войско несчастье, и так
мало-помалу достигли границ Франции, а некоторые - и Парижа.
     Однако  в Париже и слышать ни о чем не желали: слишком уж печально было
то,  о  чем  они  поведали,  чтобы  просто  на слово поверить им. Мало того,
некоторые