е уйдет по доброй воле с
этого  места.  Сопровождавшие  ее дамы и принцессы метались в растерянности,
моля  о  пощаде  и  взывая о помощи; сир де Савез, видя, что сейчас не время
колебаться,  осенил  себя  крестным  знамением  -  да  простит  ему  бог  за
содеянное в доме его - и выхватил шпагу, его люди сделали то же самое.
     Тут  Лоран  Дюпюи  окончательно  понял,  что проиграл; он выбежал через
боковую  дверцу,  вскочил  на  коня  в  галопом  помчался  в  Тур; город был
предупрежден им об опасности и укрепился, как мог.
     Как  только  Дюпюи  исчез,  сир  де  Савез  приблизился  к  королеве  и
почтительно приветствовал ее от имени Герцога Бургундского.
     - Где он сам? - спросила королева.
     - У портала церкви, он ждет вас.
     Королева  и  принцессы  кинулись  к  входной двери, путь им преграждала
живая  изгородь  из  вооруженных  людей,  которые  кричали:  "Да здравствует
королева  и  его  высочество  дофин!"  Увидев  королеву,  герцог Бургундский
соскочил с коня и преклонил колено.
     - Несравненный  кузен, - сказала она, грациозно приблизившись к герцогу
и  подняв  его  с колен, - я должна вас любить, как никого в королевстве. Вы
все  бросили  ради  моего  спасения  по первому моему зову. Заверяю вас, что
никогда  не  забуду  этого. Теперь мне еще яснее видно, что вы всегда любили
его  величество  короля,  королевскую  семью  и  королевство,  высоко  ставя
общественные интересы.
     При этих словах она протянула ему руку для поцелуя.
     Герцог   сказал   в  ответ  несколько  учтивых  слов,  подчеркнув  свою
преданность  королеве,  и  оставил  охранять  ее  сира  де  Савез  и  тысячу
всадников,  а  сам,  не  мешкая,  отправился с остальной частью армии в Тур,
рассчитывая  попасть  в город прежде, чем тот оправится от изумления. Герцог
не  встретил  никакого  отпора,  и  в  то  время,  как  его люди пробирались
низинами,  он  въехал  в  город  через  ворота:  солдаты  Дюпюи покинули их.
Несчастный  сам оказался в числе пленников, послужив для потомства примером,
суть  коего заключалась в том, что не должно выказывать непочтение к высоким
особам, до каких бы крайностей они ни доходили.
     - И что же с ним сталось? - спросил Перине.
     - Он был повешен в полдень, - отвечал Ювенал.
     - А королева?
     - Она  вернулась  в  Шартр,  а  оттуда переехала в Труа-ан-Шампань, где
держит  свой  двор.  Генеральные  штаты  Шартра - их члены все ее креатуры -
объявили  ее  регентшей  и  по  ее  заказу  сделали печать, на одной стороне
которой,  поделенной  на четыре части, изображены гербы Франции и Баварии, а
на  другой  -  ее портрет с надписью: "Изабелла, милостью божьей королева, -
регентша Франции".
     Подробности,  касающиеся  политики,  мало интересовали Перине Леклерка,
его  интересовало  совсем  другое,  о чем он не решался заговорить; наконец,
после  минутной  паузы,  увидев,  что  мессир  Ювенал собирается уходить, он
спросил, стараясь казаться равнодушным:
     - Правда   ли,   что  с  дамами,  сопровождавшими  королеву,  стряслась
какая-то беда?
     - Никакой, - отвечал Ювенал.
     Перине вздохнул.
     - А где именно королева держит свой двор?
     - В замке.
     - И  последний  вопрос,  мессир.  Вы  такой  ученый,  вы знаете латынь,
греческий,  географию. Прошу вас, скажите, в какую сторону должен я глядеть,
чтобы увидеть Труа?
     Ювенал  поразмыслил, затем коснулся левой рукой головы Перине, а правой
указал на точку в пространстве.
     - Вот,  -  сказал  он,  -  гляди-ка  сюда, между колокольнями Сент-Ив и
Сорбонны.  Видишь  луну,  которая  поднимается над колокольней, а чуть левее
яркую звезду?
     Перине кивнул головой.
     - Эта  звезда  называется  Меркурий.  Ну  так вот, если провести от нее
вертикальную  линию  по  направлению  к  земле, то эта линия разделит надвое
город, о котором ты меня спрашиваешь.
     Перине   оставил   без   внимания   показавшееся  ему  невразумительным
астрономическо-геометрическое       объяснение      молодого      докладчика
государственного   совета;   его   взгляд   приковывало   лишь  то  место  в
пространстве,  которое  находилось чуть левее колокольни Сорбонны, то место,
где  дышала  Шарлотта.  Остальное  его не занимало, в этой же точке для него
был сосредоточен целый мир.
     Он  жестом  поблагодарил  Ювенала;  тот  важно удалился, преисполненный
гордости:  ведь  он  дал  своему  молодому  соотечественнику  доказательство
истинной  учености,  упрекнуть же этого беспристрастного и сурового историка
можно  было  лишь  в том, как он ею пользовался, да еще в желании довести до
сведения слушателя, что он, Ювенал, происходил из рода Юрсен*.
     ______________
     *  Отец  Ювенала  был  обязан  своим  именем  замку  Юрсен, который ему
предоставил  во  владение Париж и на портике которого были изображены фигуры
двух  играющих  медведей.  (Прим. автора.). Медведь по-французски звучит как
урс. (Прим. переводчика).

     Перине  стоял, прислонившись спиной к дереву, его глаза были устремлены
на  ту  часть  Парижа,  где  высился  Университет,  но  он не замечал его, и
вскоре,  словно  и впрямь пропоров пространство, его взгляд вперился в Труа,
мысленным  взором  Перине  проник в Труа, в замок, в опочивальню Шарлотты, и
комната  выступила перед ним как декорация в театре, которую видит лишь один
зритель.  Он  живо представил себе цвет обивки, мебель и среди всего этого -
молоденькую  грациозную  блондинку,  свободную  в  данную  минуту от забот о
своей  королеве;  от  белых  одежд исходит оживляющий темную комнату свет, -
так  носят в себе и излучают свет ангелы Мартин и Данби, и эти лучи освещают
мрак, который они прорезают и в котором еще не блеснул луч солнца.
     Собрав  все  свои душевные силы, Перине сосредоточился на этом видении,
и  оно  стало  для  него  реальностью,  -  если бы его воображению предстала
сейчас  Шарлотта  не  спокойная  и  задумчивая,  а  другая  - подвергающаяся
опасности,  он  протянул  бы ей руки и бросился бы к ней, словно их разделял
всего один шаг.
     Перине  так  увлекся  созерцанием  любимой,  -  те,  кто  пережил  это,
уверяют,  что  в  некоторые моменты иные люди живут двойной жизнью, - что не
услышал   шума,  который  производил  двигавшийся  по  улице  Павлина  отряд
всадников,  и  не  заметил,  как  тот  оказался  всего в нескольких шагах от
вверенного Перине участка.
     Командующий  этим ночным походом сделал знак отряду остановиться, а сам
взобрался  на крепостной вал. Поискав глазами часового, он заметил Перине, -
тот,  весь  во  власти своей грезы, стоял не шелохнувшись, ничего не замечая
вокруг.
     Командир  отряда  приблизился  к  этой  неподвижной  фигуре и поддел на
кончик шпаги фетровую шапочку, прикрывавшую голову Леклерка.
     Видение  исчезло  так  же мгновенно, как рушится и проваливается сквозь
землю  воздушный  замок.  В  Перине  словно  молния ударила, он схватился за
копье и инстинктивным движением отстранил шпагу.
     - Ко мне, ребята! - крикнул он.
     - Ты,  верно,  еще  не  совсем  проснулся,  молодой  человек, и грезишь
наяву,  -  сказал  коннетабль  и  шпагой переломил надвое, словно тростинку,
копье   с  клинком,  который  Леклерк  выставил  вперед  и  который,  падая,
воткнулся в землю.
     Леклерк  узнал  голос  правителя  Парижа,  выронил  оставшийся у него в
руках обломок и, скрестив на груди руки, стал ждать заслуженного наказания.
     - Так-то  вы,  господа  буржуа,  защищаете  ваш город, - продолжал граф
Арманьякский.  -  И  это  называется:  исполнять  свой  долг! Эй, молодцы, -
обратился  он  к своим людям, те тотчас же сделали движение по направлению к
нему. - Есть три добровольца?
     Из рядов вышли три человека.
     - Один  из  вас  остается  здесь нести службу за этого чудака, - сказал
граф.
     Один  из  солдат  соскочил  с лошади, бросил поводья на руки товарищу и
занял место Леклерка в тени ворот Сен-Жермен.
     - А  вы,  -  обратился коннетабль к двум другим солдатам, ожидавшим его
приказа,  -  спешивайтесь  и  отмерьте незадачливому дозорному двадцать пять
ударов ножнами ваших шпаг.
     - Монсеньер,  -  холодно произнес Леклерк, - это наказание для солдата,
а я не солдат.
     - Делайте,  как  я  сказал,  -  проговорил  коннетабль, продевая ногу в
стремя.
     Леклерк подошел к нему, намереваясь его задержать.
     - Подумайте, монсеньер.
     - Итак,  двадцать  пять:  ни больше, ни меньше, - повторил коннетабль и
вскочил в седло.
     - Монсеньер,  - сказал Леклерк, хватаясь за поводья, - монсеньер, - это
наказание  для  слуг и вассалов, а я не то и не другое. Я свободный человек,
свободный  гражданин  города Парижа. Прикажите две недели, месяц тюрьмы, - я
повинуюсь.
     - Не  хватало  еще,  чтобы  эти  негодяи  сами выбирали себе наказание.
Прочь с дороги!
     Он  дал  шпоры  коню, конь рванулся вперед, а коннетабль своей железной
перчаткой  ударил  по  обнаженной  голове Леклерка, и тот распростерся у ног
солдат, которым предстояло исполнить приказ, полученный от коннетабля.
     Солдаты  с  удовольствием  исполняли  такие  приказы, когда жертвой был
буржуа.  Горожане  и  солдаты  ненавидели друг друга, и случавшееся время от
времени  перемирие не могло потушить взаимной неприязни; нередко бывало, что
по  вечерам  где-нибудь  на  пустынной  улице встречались школяр и солдат, -
тогда  один хватался за дубинку, а другой - за шпагу. Мы вынуждены признать,
что  Перине  Леклерк  отнюдь  не  принадлежал  к  числу  тех, кто в подобных
случаях уступал дорогу, лишь бы избежать потасовки.
     Людям  коннетабля  прямо-таки  повезло,  и когда Перине подкатился к их
ногам,  они  оба  набросились на него; очнулся Перине, когда его уже раздели
до  пояса  и,  связав над головой руки, прикрутили к суку, так что носки его
ног  едва  касались  земли; а затем, отцепив от поясов шпаги и положив их на
землю,  солдаты  стали  избивать  Перине  мягкими  и  эластичными  ножнами с
флегматичностью и размеренностью пастухов Вергилия.
     Третий солдат подошел поближе и стал считать удары.
     Сильное  белое  тело  отразило первые удары; казалось, они не произвели
никакого  впечатления  на  того,  кто  их получил, хотя при свете луны видны
были  оставленные  ими голубоватые полосы, но вскоре гибкие, как кнут, ножны
стали  вырывать  при каждом взмахе ленты кожи из исполосованной спины. Самый
звук  ударов  изменился: из пронзительно-свистящего он превратился в глухой,
притупленный,  похожий на хлюпанье грязи; к концу экзекуции солдаты били уже
только  одной  рукой,  другой  они  закрывали лицо от брызг крови и кусочков
мяса, отлетавших от тела несчастного.
     На  двадцать  пятом ударе солдаты, добрые католики, остановились, глядя
на  содеянное. Осужденный не испустил ни единого крика, не произнес ни слова
жалобы.
     Дело  было  сделано,  один  из солдат спокойно засовывал шпагу в ножны,
другой  в  это  время  своею  шпагой перерезал веревку, которой был привязан
Перине.
     Как  только веревка оборвалась, Перине, которого только она и держала в
стоячем положении, упал на землю, впился в нее зубами и лишился чувств.


                                 Глава XIX

     Спустя  месяц  после  того,  как  все  это  случилось, Париж оказался в
центре грандиозных политических событий.
     Никогда  крах  не  угрожал  французской  монархии до такой степени: три
партии   рвали  на  части  королевство,  каждая  старалась  выхватить  кусок
пожирнее.
     Как  мы  уже  говорили,  в  Нормандии  высадился король Англии Генрих V
вместе  со  своими  братьями  герцогами  Кларенсом  и Глостером. Он атаковал
крепость  Тур,  которая  после четырехдневного отпора капитулировала. Оттуда
король  Генрих  V  отправился  на  Кан,  город подвергся осаде, защищали его
сеньоры  с  прославленными  именами - Лафайет и Монтене. Несмотря на упорное
сопротивление,  Кан  был  взят.  К  шуму  новых  побед  примешалась память о
победах,  одержанных  при  Гонфлере  и  Азенкуре,  -  Нормандия  пребывала в
отчаянии.  Более  ста тысяч человек бежали и нашли убежище в Бретани; королю
Англии  достаточно  было  показаться  или  выслать  вперед  небольшую группу
солдат  -  и  город  сдавался.  Так  пали города Аркур, Бомон-ле-Роже, Эвре,
Фалез,  Бэйе, Лизье, Кутанс, Сен-Ло, Авранш, Аржантон и Алансон. Лишь Шербур
продержался  дольше,  чем  все  перечисленные  города,  вместе взятые, - его
защищал  Жан д'Анжен, - но и он, в свою очередь, вынужден был сдаться; а так
как  Шербур - это ворота в Нормандию, то вся Нормандия оказалась под властью
Генриха V Английского.
     Королева  и  герцог,  со  своей  стороны,  занимали Шампань, Бургундию,
Пикардию  и  часть  Иль-де-Франс;  Санлис  держал сторону Бургундцев. Жан де
Вилье  сеньор  Л'Иль-Адан  распоряжался в Понтуазе, но поскольку он был не в
ладах  с  коннетаблем,  обращавшимся с ним высокомерно, то отдал этот город,
расположенный  всего  в  нескольких лье от Парижа, герцогу Бургундскому, тот
выслал туда подкрепление, а правителем оставил Л'Иль-Адана.
     Остальная  часть  Франции,  которою  от  имени  короля  и дофина правил
коннетабль,  была не в силах противостоять врагу, ибо к графу Арманьякскому,
подтягивавшему  свои  войска  к  столице  королевства,  то  и дело поступали
жалобы  от  жителей  городов  и  селений,  где проходили его солдаты, что те
грабят  их,  а  солдаты и впрямь были голодны и давно не получали жалованья.
Недовольство  стало  всеобщим,  коннетабль не знал, кого ему больше бояться:
своих или чужих.
     Герцог   Бургундский,   отчаявшись   овладеть   Парижем   силой,  решил
воспользоваться  недовольством,  которое  вызывала  политика  короля, - этим
недовольством  король был обязан коннетаблю, - и обеспечить себе поддержку в
городе.  Преданные  ему  люди  тайком  проникли в Париж, группа заговорщиков
готовилась  открыть  ему  ворота  Сен-Марсо. Некий служитель церкви, а также
кучка  горожан, живших поблизости, сделали вторые ключи от ворот и послали к
герцогу   человека,   дабы  предупредить  того  о  дне  и  часе  задуманного
предприятия.  Исполнение  задания  герцог  возложил  на  Гектора  де  Савез,
выказавшего  храбрость и ловкость в деле похищения из Тура королевы, а сам с
шестью тысячами человек отправился ему на подмогу.
     В  то  время  как вся эта армия в полнейшем молчании движется на Париж,
чтобы  осуществить  дерзкий  замысел,  мы  проведем читателя в огромную залу
замка  Труа-ан-Шампань,  где  держит свой двор королева Изабелла, окруженная
бургундской и французской знатью.
     Тот,  кто  увидел бы королеву восседающей в раззолоченном кресле в этой
готической  зале,  выставившей  напоказ  всю роскошь Бургундского дома; тот,
кто  увидел бы, как одному она улыбается, другому грациозно протягивает свою
прекрасную  руку,  третьему  говорит какие-то приветливые слова, - ужаснулся
б,  заглянув в глубины ее души, кипевшей ненавистью и сотрясавшейся от жажды
мщения,  той борьбе, которую выдерживала эта горделивая принцесса, обуздывая
бушевавшие  в  ней страсти, что составляло удивительный контраст с величавым
спокойствием ее чела.
     Она  чаще других обращается к молодому сеньору, стоящему по правую руку
от  нее:  он  приехал  последним, его зовут сир Вилье де Л'Иль-Адан. Он тоже
прячет  под  приветливой  улыбкой  и ласковыми словами свою ненависть и свои
планы  отмщения, часть из которых уже осуществил, отдав герцогу Бургундскому
город,  порученный  его  заботам. А герцог Бургундский, подумав: кто изменил
однажды,  изменит  и  в  другой раз, - не взял его с собой в Париж и, сделав
вид, что оказывает ему большую честь, отправил его к королеве.
     Немного  сзади,  справа и слева, облокотившись на край кресла королевы,
стоят  в  полупочтительной,  полусвободной позе и вполголоса разговаривают о
чем-то  два  наших  старых знакомца - сир де Жиак и сир де Гравиль: заплатив
выкуп,  они  вольны  были  вернуться  к  своей  прекрасной  повелительнице и
предложить  ей свою любовь и шпагу. Всякий раз, как она обращает свой взор в
их  сторону, ее чело хмурится: ведь они боевые соратники шевалье де Бурдона;
когда  они  вдруг произносят имя несчастного молодого человека, оно скорбным
эхом отдается в ее сердце, что вопиет о мщении.
     Внизу,  с  левой  стороны  от  ступеней,  которые  поднимают над всеми,
словно  трон, королевское кресло, расположились Жан де Во, сеньоры Ле Шатлю,
де  Л'Ан и де Бар. Жан де Во рассказывает, как несколько дней тому назад они
с  его  родственником  Гектором де Савез захватили в церкви Шартрской божьей
матери  сира  Гелиона  де  Жаквиль  и убили его, в чем они могут поклясться.
Чтобы  не  замарать  алтарь  кровью,  они  вытащили  де Жаквиля из церкви и,
несмотря  на  мольбы,  несмотря  на  обещание  выкупа  в пятьдесят тысяч экю
золотом, нанесли ему столь глубокие раны, что спустя три дня он скончался.
     Позади  сеньоров  стоят полукругом разодетые в пух и прах пажи, цвет их
платья  соответствует цвету платья их сеньора или их дамы; они тихо беседуют
- об охоте, о любви.
     Время  от  времени  над  шуршанием одежд и жужжанием голосов возвышался
голос  королевы;  все  тотчас  же  умолкали,  и каждый мог отчетливо слышать
вопрос,  который  она обращала к кому-нибудь из сеньоров, и его ответ. Затем
возобновлялся общий разговор.
     - Так  вы  настаиваете,  сир  де  Гравиль,  -  полуобернувшись, сказала
королева,  обращаясь  к  сеньору,  который,  как  мы заметили, стоял немного
позади,  и  прервав  на  миг,  о чем мы только что говорили, общую беседу, -
итак,  вы  настаиваете,  что  наш  кузен  д'Арманьяк поклялся девой Марией и
Иисусом  Христом,  что,  пока  он  жив,  мы не увидим на нем красного креста
Бургундского  дома,  который мы, его повелительница, согласились принять как
знак единения наших мужественных и верных защитников.
     - Это его собственные слова, ваше величество.
     - И  вы,  сир  де  Гравиль,  не  загнали их ему обратно в глотку эфесом
вашей  шпаги  или  рукояткой  вашего  кинжала,  - сказал Вилье де Л'Иль-Адан
тоном, в котором сквозили нотки зависти.
     - Во-первых,  у  меня  не  было  ни кинжала, ни шпаги, сеньор де Вилье,
ведь   я  был  пленником.  А  во-вторых,  такой  превосходный  воин  внушает
противнику,  как  бы  храбр  тот  ни был, нечто вроде почтения. Впрочем, мне
известен  некто,  кому  он  адресовал  более  жестокие  слова,  чем  те, что
произнес  я, тот человек был свободен, у него были и кинжал, и шпага, однако
он  не  осмелился, если я не ошибаюсь, последовать совету, который он только
что  дал  мне,  и  выказанная  им смелость сейчас, когда тут нет коннетабля,
теряет в цене; так, я полагаю, думает и наша повелительница - королева.
     И сир де Гравиль продолжал спокойно беседовать с де Жиаком.
     Л'Иль-Адан сделал нетерпеливое движение; королева остановила его:
     - Мы  не  заставим коннетабля нарушать его клятву, не правда ли, сир де
Вилье? - сказала она.
     - Сударыня,  -  отвечал Л'Иль-Адан, - я клянусь, как и он, девой Марией
и  Иисусом  Христом,  что  я  лишу  себя  пищи  и  сна, если не увижу своими
собственными    глазами   коннетабля   Арманьякского   с   красным   крестом
Бургундского  дома,  и, если я нарушу эту клятву, пусть бог лишит меня своей
милости и душа моя не будет знать покоя ни на этом свете, ни на том.
     - Сир  де  Вилье,  - обернувшись к нему и иронически глядя сверху вниз,
сказал  барон Жан де Во, - дает обещание, которое не составит большого труда
выполнить;  ведь  прежде чем к нему придет сон и он вновь почувствует голод,
мы  узнаем, - узнаем уже сегодня вечером, - что монсеньер герцог Бургундский
вошел  в  столицу,  и  тогда  коннетабль  будет  счастлив на коленях вручить
королеве ключи от города.
     - Да  услышит  вас  бог,  барон,  - сказала Изабелла Баварская. - Самое
время  вернуть  прекрасному королевству Франции хоть чуточку мира и покоя. Я
рада,  что  представился  случай взять Париж, не полагаясь на удачу в бою, в
котором  ва