тебя для того, чтобы тебя же
предать!..
     - Не тревожьтесь, отец мой, - ответил дофин, - сир де Жиак предан нам.
     Уверенный тон, каким говорил дофин, успокоил короля.
     - Значит, ты узнал, что я здесь один... и что же?
     - Мне  захотелось  повидать  вас,  и Танги, у которого тоже было важное
дело  к  сиру  де Жиаку, согласился меня сопровождать. К тому же для большей
безопасности к нам присоединились еще два храбрых рыцаря.
     - Назови их, чтобы я сохранил их имена в своем сердце.
     - Сир  де  Виньоль,  именуемый  Ла  Гиром,  и  Потон де Ксантрай. Нынче
утром,  в  десять часов, мы выехали из Мо, обогнули Париж со стороны Лувра и
там  сменили  лошадей,  а  с  наступлением ночи были у ворот города, где нас
ожидают  Потон и Ла Гир. Письмо сира де Жиака служило нам охранной грамотой,
и  никто  ничего  не  заподозрил.  Так я добрался до этой двери, сир де Жиак
отворил мне, и вот я здесь, отец мой, у ваших ног, в ваших объятиях!
     - Да-да,  -  сказал  король,  опустив  руку  на  пергамент,  который он
намеревался  подписать  как  раз в ту минуту, когда вошел дофин, и в котором
содержались  тяжкие условия мирного договора, изложенные нами выше. - Да, ты
здесь,   дитя   мое,   ты   явился   ангелом-хранителем  королевства,  чтобы
предостеречь  меня:  "Король,  не  предавай Франции!", чтобы как сын сказать
мне:  "Отец,  сбереги  для  меня  мое  наследие!" О, короли!.. Короли!.. Они
менее  свободны,  чем  самый  последний  из  их подданных: они должны давать
отчет  своим  преемникам, а затем и Франции - отчет в том, как распорядились
достоянием,  завещанным их предками. О, когда в скором времени я встречусь с
моим  отцом,  королем  Карлом Мудрым, какой плачевный отчет придется мне ему
дать  о  судьбе  королевства,  которое  он  передал  в  мои  руки  мирным  и
могущественным  и  которое  я  оставляю  тебе  разоренным, полным внутренних
раздоров  и  раздробленным на части!.. Ты пришел сказать мне: "Не подписывай
этого мира". Не правда ли, ведь ты пришел, чтобы именно это мне сказать?
     - Такой  мир на самом деле сулит нам позор и погибель, - ответил дофин,
пробежав  глазами  пергамент,  где  были  перечислены условия договора. - Но
верно  и  то,  -  продолжал он, - что я и мои друзья, мы скорее сломаем наши
шпаги  до  самой  рукояти  о каски ненавистных англичан, чем подпишем с ними
такой  договор,  и все мы, до последнего, скорее умрем на французской земле,
нежели  добровольно  уступим  ее нашему заклятому врагу... Да, отец мой, это
правда.
     Карл  взял  дрожащей  рукой пергамент, еще раз на него поглядел и потом
спокойно разорвал на две части.
     Дофин бросился отцу на шею.
     - Так  тому  и  быть,  -  сказал  король.  -  Что ж, пусть война. Лучше
проигранное сражение, чем позорный мир.
     - Бог нам поможет, отец мой.
     - Но если герцог оставит нас и перейдет к англичанам?
     - Я буду с ним говорить, - ответил дофин.
     - До сих пор ты отказывался от встречи...
     - Теперь я согласен его повидать.
     - А Танги?
     - Он  возражать  не  станет,  отец  мой.  Больше  того:  он повезет мою
просьбу  и  поддержит  ее,  и  тогда  герцог  и  я,  мы выступим против этих
проклятых  англичан и будем гнать их перед собою до самых их кораблей. О, на
нашей  стороне  благородные  воины, верные солдаты и правое дело, а это даже
больше  того,  что  нам  нужно,  всемилостивейший  государь и отец мой! Один
божий взгляд - и мы спасены!
     - Да  услышит тебя господь! - Король поднял с пола порванный пергамент.
- Во всяком случае, вот мой ответ английскому королю.
     - Сир де Жиак! - тотчас позвал дофин громким голосом.
     Сир де Жиак вошел, откинув занавес, висевший перед дверью.
     - Вот  ответ на предложения короля Генриха, - обратился к нему дофин. -
Завтра  вы  доставите  его герцогу Бургундскому вместе с этим вот письмом: я
прошу  у  герцога свидания, чтобы мы как добрые и верные друзья уладили дела
нашего несчастного королевства.
     Де Жиак поклонился, взял оба письма и, не промолвив ни слова, вышел.
     - А  теперь,  отец  мой,  - продолжал дофин, приблизившись к старику, -
кто  вам  мешает скрыться от королевы и от герцога? Кто мешает вам следовать
за  нами?  Повсюду,  где  бы вы ни находились, будет Франция. Поедем! У нас,
среди  моих  друзей,  вы  всегда встретите уважение и преданность. С моей же
стороны  вы  найдете  любовь и заботу. Поедем, отец мой, у нас есть хорошие,
надежно  защищенные  города  -  Мо, Пуатье, Тур, Орлеан. Они будут биться до
последнего,  гарнизоны  их  себя  не  пощадят,  я и мои друзья - мы умрем на
пороге вашей двери, прежде чем вас постигнет какое-нибудь несчастье.
     Король с нежностью смотрел на дофина.
     - Да,  да, - говорил он ему. - Ты все бы сделал так, как обещаешь... Но
я  не  могу  согласиться.  Ступай  же,  мой  орленок, крылья у тебя молодые,
сильные  и  быстрые.  Ступай  и  оставь в гнезде старого отца, которому годы
надломили   крылья   и   притупили   когти.  Будь  доволен  тем,  что  своим
присутствием  ты  подарил  мне  счастливую  ночь, что ласками своими прогнал
безумие  с  моего  чела.  Ступай,  мой  сын, и да вознаградит тебя бог за то
благо, которое ты мне сделал!
     При  этих  словах  король  встал:  боязнь,  что  внезапно  могут войти,
вынуждала  его  сократить  драгоценные  минуты  радости  и  счастья, которые
дарило  ему  присутствие  единственного  на  свете любящего его существа. Он
проводил  дофина  до самой двери, еще раз прижал его к своему сердцу. Отец и
сын,  которым  уже  не  суждено было встретиться вновь, обменялись последним
прощальным поцелуем, и юный Карл удалился.
     А между тем в это самое время де Жиак говорил, обращаясь к Танги:
     - Будьте покойны, приведу его под ваш топор, как быка на бойню.
     - О  ком  это  вы?..  -  спросил  дофин, неожиданно появившийся рядом с
ними.
     - Да  так,  ни  о ком, ваше высочество, - спокойно ответил Танги. - Сир
де Жиак рассказывал мне тут одну старую историю...
     Танги и де Жиак многозначительно взглянули друг на друга.
     Де  Жиак  проводил  Танги  и  дофина за городские ворота. Спустя десять
минут они встретились с Потоном и Ла Гиром, ожидавшими их.
     - Ну, что договор? - спросил Ла Гир.
     - Разорван, - отвечал Танги.
     - Ну а свидание? - продолжал Полон.
     - Если   дозволит   бог,  вскоре  состоится.  А  пока  что,  милостивые
государи,  самое  главное  - поскорее в дорогу. Завтра на рассвете мы должны
быть в Мо, иначе нам не избежать стычки с проклятыми бургундцами.
     Соображение  это  показалось  четырем  всадникам  весьма  веским, и они
отправились  в  путь  настолько  быстро,  насколько  позволили им их тяжелые
походные кони.
     На  другой  день  сир  де  Жиак направился в Мелен с двумя посланиями к
герцогу  Бургундскому.  Он  вошел  в  павильон, в котором герцог совещался с
английским королем Генрихом и графом Варвиком.
     Герцог   Жан  поспешно  сорвал  красную  шелковую  нить,  которой  было
перевязано   доставленное   его  любимцем  письмо  с  прикрепленной  к  нему
королевской  печатью.  В  конверте  он  обнаружил разорванный договор: как и
обещал король своему сыну, таков был его единственный ответ.
     - Наш  государь  пребывает  сейчас  в припадке помешательства, - сказал
герцог,  побагровев  от  гнева. - Да простит ему бог, но он разорвал то, что
ему следовало подписать.
     Генрих   пристально   взглянул   на   герцога,  выступавшего  от  имени
французского короля.
     - Государь  наш,  -  невозмутимо  заметил  де  Жиак,  -  никогда не был
здоровее духом и телом, нежели в настоящее время.
     - В  таком  случае  сумасшедший это я, - сказал Генрих, встав со своего
места.  -  Да,  сумасшедший,  ибо  поверил обещаниям человека, у которого не
было сил, а быть может, и желания их выполнять.
     При  этих  словах  герцог  Жан вскочил на ноги, все мускулы на лице его
дрожали,  ноздри  раздувались от гнева, дышал он шумно, как разъяренный лев.
Однако сказать ему было нечего, он не находил, что ответить.
     - Хорошо,  брат  мой,  -  продолжал  Генрих,  нарочно  титулуя  герцога
Бургундского  так  же,  как  титуловал его французский король. - Тогда я рад
сообщить  вам, что мы силой отнимем у вашего короля то, что просили уступить
нам  добровольно:  нашу долю французской земли, наше место в его королевском
семействе.  Мы  отнимем  его  города,  и его дочь, и все, что мы просили: мы
отрешим его от его королевства, а вас - от вашего герцогства.
     - Государь,  -  отвечал  герцог Бургундский тем же тоном, - вы говорите
об  этом  с  удовольствием  и  выражаете то, что бы вам хотелось. Но прежде,
нежели  вы  отрешите  его  величество  короля  от  королевства,  а меня - от
герцогства,  у  вас,  мы  нисколько  в  том  не  сомневаемся,  будет  немало
утомительных  дел,  и,  быть  может,  вместо того, о чем вы думаете, вам еще
придется защищать свой собственный остров...
     Сказав  это,  он повернулся спиною к королю Генриху и, не дожидаясь его
ответа  и  не  поклонившись ему, вышел через дверь, обращенную к французским
палаткам. Сир де Жиак последовал за ним.
     - Ваша  светлость,  - сделав несколько шагов, обратился он к герцогу, -
у меня есть еще одно послание.
     - Если  оно  похоже  на  первое,  то  отнеси  его  к дьяволу! - ответил
герцог. - На сегодня с меня и одного послания довольно.
     - Милостивый  государь, - продолжал де Жиак, не меняя тона, - речь идет
о послании его высочества дофина: он просит у вас свидания.
     - О,  это  меняет все дело, - сказал герцог, быстро повернувшись назад.
- Где же его письмо?
     - Вот оно, ваша светлость.
     Герцог вырвал письмо из рук де Жиака и с жадностью стал читать.
     - Убрать  все  палатки  и  уничтожить ограду! - приказал герцог пажам и
служителям.  -  К  вечеру  не  должно  остаться  и  следа  этого  проклятого
свидания!  А  вы,  милостивые государи, - продолжал он, обращаясь к рыцарям,
которые,  услышав  его  слова,  вышли  из палаток, - живо на своих коней, да
шпаги  наголо! Опустошительная, смертельная война голодным заморским волкам!
Война сыну убийцы, которого они именуют своим королем!


                                 Глава XXVI

     Одиннадцатого  июля  в  седьмом  часу утра две довольно крупные армии -
одна  бургундская,  шедшая  из Корбея, другая французская, направляющаяся из
Мелена,  -  двигались  друг  другу  навстречу, словно для того, чтобы начать
сражение.  Такое  предположение казалось тем более обоснованным, что обычные
в  подобных случаях меры предосторожности обеими сторонами соблюдались самым
тщательным  образом:  как  воины,  так  и  лошади  обеих армий были защищены
боевыми  доспехами,  оруженосцы  и  пажи  имели  при себе копья, и у каждого
всадника  на  луке  седла  висела  либо булава, либо секира. Подойдя к замку
Пуйи  в  заболоченном  районе  Вер,  неприятельские войска оказались на виду
друг  у  друга.  Противники  тотчас  остановились, воины опустили забрала на
шлемах,  оруженосцы  приготовили  копья  к  бою, после чего оба войска снова
двинулись  вперед  -  очень медленно и осторожно. Сойдясь совсем близко, они
опять  сделали  остановку.  Тогда, опустив забрала, с каждой стороны выехали
вперед  по  одиннадцать  всадников, оставив позади себя, как надежную стену,
собственное  свое  войско.  На  расстоянии  двадцати  шагов  друг  от  друга
всадники  остановились.  Опять  же  с  каждой  стороны  спешилось  по одному
всаднику;  передав  поводья соседу, они пешком пошли навстречу один другому,
стараясь  сойтись  ровно  на  середине пространства, их разделявшего. Будучи
друг  от  друга  в  четырех  шагах, они подняли забрала, и один увидел перед
собой  дофина  Карла,  герцога  Туренского,  а  другой - Жана Неустрашимого,
герцога Бургундского.
     Когда  герцог Бургундский узнал, что человек, шедший ему навстречу, был
сыном  его  государя  и  повелителя,  он  несколько  раз  поклонился  ему  и
опустился  на  одно  колено.  Юный Карл тотчас взял его за руку, поцеловал в
обе щеки и хотел поднять, но герцог не согласился.
     - Ваше  высочество, - сказал он ему, - я знаю, как мне следует говорить
с вами.
     Наконец дофин заставил его подняться.
     - Любезный  брат,  -  обратился  он  к  герцогу,  протягивая пергамент,
скрепленный  его  подписью  и  печатью,  - если в этом договоре, заключенном
между  мною  и  вами,  есть  что-либо такое, с чем вы не согласны, мы хотим,
чтобы  вы это исправили, и впредь мы будем желать того же, чего вы желаете и
будете желать.
     - Впредь,  ваше высочество, - отвечал герцог, - я буду сообразовываться
с  вашими  приказаниями,  ибо  долг  мой и мое желание - повиноваться вам во
всем.
     После  этих  слов  каждый  из  них,  за  неимением Евангелия или святых
мощей,  поклялся  на  кресте  своей  шпаги,  что  готов вечно сохранять мир.
Всадники,  сопровождавшие дофина и герцога, тотчас обступили их с радостными
возгласами  "ура",  заранее проклиная того, кто осмелится когда-нибудь вновь
поднять оружие.
     В  знак  братства дофин и герцог обменялись шпагами и лошадьми, и когда
дофин  садился в седло, герцог держал ему стремя, хотя дофин и просил его не
делать  этого.  Затем  они  некоторое  время  ехали верхом друг подле друга,
дружески  беседуя,  а  французы  и  Бургундцы  из  их  свиты, перемешавшись,
следовали  позади. Потом они обнялись еще раз и расстались: дофин направился
обратно  в Мелен, а герцог Бургундский - в Корбей. Оба войска последовали за
своими предводителями.
     Два человека отстали от остальных.
     - Танги,  -  сказал  один из них приглушенным голосом, - я сдержал свое
обещание. Сдержал ли ты свое?
     - Да  разве  это было возможно, мессир де Жиак? - ответил Танги. - Ведь
он  с  головы  до  ног  закован  в железо! К тому же еще какая свита! Однако
уверяю  вас,  прежде  чем  кончится  этот  год,  мы  найдем более подходящие
обстоятельства и случай поудобнее.
     - Да поможет нам дьявол! - воскликнул де Жиак.
     - Прости меня, господи... - прошептал Танги.
     Оба  пришпорили  лошадей  и  разъехались:  один  поскакал  вдогонку  за
герцогом, другой - за дофином.
     В  этот же день, вечером, над тем самым местом, где встретились дофин и
герцог  Бургундский,  разразилась  сильная  гроза, и молнией разбило дерево,
под  которым  они  поклялись друг другу сохранять мир. Многие увидели в этом
дурное  предзнаменование,  а  иные  даже громко говорили о том, что мир этот
будет   не  более  продолжительным,  чем  были  искренними  заключавшие  его
стороны.
     Тем  не  менее  спустя  несколько  дней дофин и герцог, каждый со своей
стороны, объявили о заключении мирного договора.
     Парижане  встретили  эту  новость с величайшей радостью: они надеялись,
что  герцог или дофин явятся в Париж и будут их защищать, однако эти надежды
не  оправдались.  Король  и  королева выехали из Понтуаза, расположенного от
англичан   чересчур   близко,  чтобы  можно  было  чувствовать  себя  там  в
безопасности,  и оставили в городе многочисленный гарнизон под командой сира
де  Л'Иль-Адана.  Герцог присоединился к ним в Сен-Дени, куда они удалились,
и  парижане,  не  видя,  чтобы  велись  какие-нибудь  приготовления к походу
против англичан, впали в глубокое уныние.
     Что  касается  герцога,  то  им  снова овладела та непостижимая апатия,
примеры  которой  встречаются  в  жизни  самых  храбрых и деятельных людей и
которая почти всегда служит предвестием их скорой кончины.
     Дофин  слал  герцогу письмо за письмом, призывая упорно защищать Париж,
в  то  время  как  он, в свою очередь, произведет диверсию на границах Мэна.
Получая  эти письма, герцог отдавал кое-какие распоряжения; потом, словно не
находя  в себе сил продолжать борьбу, которую он вел уже двенадцать лет, он,
как  усталый  ребенок,  укладывался  у  ног своей прекрасной любовницы и при
одном  взгляде  любимых  глаз забывал весь мир. Таково уж свойство пламенной
любви:  она  пренебрегает  всем,  что не касается ее. Ибо все другие страсти
идут  из  головы,  и  только  она одна - от сердца. Между тем ропот, который
после  заключения  мира  на  время  утих,  стал  снова расти; опять поползли
смутные  слухи  об измене, а тут еще произошло событие, дававшее повод в них
верить.
     Генрих  Ланкастер  ясно  понимал, сколь невыгодным для него должен быть
союз  дофина  и герцога; поэтому он решил овладеть Понтуазом прежде, чем оба
его  врага  успеют  объединить  свои усилия. С этой целью три тысячи человек
под  командой  Гастона,  второго  сына Аршамбо, графа де Фуа, перешедшего на
сторону  англичан,  вечером  31  июля  выступили  из Мелена и глубокой ночью
подошли  к  Понтуазу.  Неподалеку  от ворот им удалось, незаметно от стражи,
приставить  к  стенам  лестницы,  и триста воинов, один за другим, взошли на
стену;  с  обнаженными  шпагами  они  кинулись  к воротам и, перебив охрану,
отворили  их  своим товарищам, которые бросились по улицам города с криками:
"Святой Георгий!" и "Город взят!..".
     Л'Иль-Адан  слышал  эти  крики, но ему почудилось, будто кричит он сам.
Он  мигом  соскочил с постели, наспех стал одеваться, но был еще полураздет,
когда  англичане  стали  колотить  в  двери  его  дома.  Едва успев схватить
тяжелую  секиру,  он погасил лампу, которая могла его обнаружить, и выскочил
через  окно  во  двор.  Англичане  в  это  время  выломали  дверь  с  улицы.
Л'Иль-Адан  помчался  на  конюшню, вскочил на первую попавшуюся лошадь и без
седла,  без  узды  поскакал  к  своему крыльцу, где толпились англичане, уже
входившие  в  его  комнаты;  одной  рукой держась за конскую гриву, а другою
размахивая  секирой,  он  пронесся  через  толпу,  когда  она никак этого не
ожидала.  Какой-то  англичанин  кинулся было ему наперерез, но тут же упал с
раскроенной  головою,  если  бы  не этот истекающий кровью человек, лежавший
прямо у их ног, все подумали бы, что только что увидели привидение.
     Л'Иль-Адан  помчался  к  воротам  на  Париж,  но они оказались заперты.
Привратник  был  в  таком  замешательстве,  что  никак  не мог найти ключей:
ворота  пришлось  ломать  секирой,  и  Л'Иль-Адан  тотчас  приступил к делу.
Бежавшие  вслед за ним жители Понтуаза столпились в узкой улочке, число их с
каждой  минутой  все  росло,  и,  видя,  как  вздымалась и опускалась секира
Л'Иль-Адана,  они надеялись только на то, что он вот вот откроет им выход из
города.
     Вскоре  на  другом  конце  улицы  раздались  крики отчаяния, беглецы из
Понтуаза  сами  же  и  указали  путь  своим  врагам. Англичане услышали звук
ударов   по   воротам  и,  стремясь  добраться  до  Л'Иль-Адана,  напали  на
безоружную  толпу,  которая  уже  самой  своей плотной, растянувшейся массой
представляла  живой  и  прочный  заслон,  преодолеть  который  было особенно
трудно  как раз потому, что люди, его составлявшие, были охвачены чудовищным
страхом.  Однако  же  стрельцы  разили  толпу  своими  копьями,  арбалетчики
уничтожали  людей  целыми  рядами;  стрелы,  пролетая  рядом с Л'Иль-Аданом,
вонзались  в пошатнувшиеся, скрипевшие, но все еще державшиеся ворота. Вопли
приближались  к  нему  все  ближе и ближе, и он уже подумал, что преграда из
живой  плоти  уступит  скорее,  нежели преграда из дерева. Англичане были от
него  не  далее  чем  на  расстоянии  тройной длины копья. Но наконец ворота
разлетелись  в  щепки,  и наружу хлынул людской поток, во главе которого как
молния мчалась перепуганная лошадь, унося с собою Л'Иль-Адана.
     Узнав  о  случившемся,  герцог  Бургундский,  вместо того чтобы собрать
войско  и  двинуть его против англичан, посадил короля, королеву и принцессу
Екатерину  в  карету,  сам сел на лошадь и вместе со своими вельможами уехал
через  Провен  в  Труа-ан-Шампань,  оставив в Париже своим наместником графа
Сен-Поля, губернатором Л'Иль-Адана и канцлером господина Евстахия Делетра.
     Через  два  часа  после  отъезда  герцога Бургундского в Сен-Дени стали
приб