что  противник  малочислен,  набросились  на него: часть была
убита, а часть взята в плен.
     Со  своей  стороны  бретонцы  также  атаковали  англичан - на сей раз с
согласия  правительства, но эта вылазка также потерпела неудачу; возглавляли
поход  сир Гийом Дюшатель и сеньоры де Ла Жай и де Шатобриан; Гийом Дюшатель
был убит.
     Тогда  его  брат Танги возглавил четыре сотни молодых дворян, высадился
близ  Дартмута  и  прошел  по  округе, залив ее кровью и все сжигая на своем
пути.  Таким  образом,  Гийом  был  отомщен грудой мертвых тел и грандиозным
пожарищем.
     Вот-вот  должна  была  вспыхнуть  настоящая, не знающая пределов война.
Один   молодой  англичанин,  находящийся  в  изгнании,  попросил  убежища  у
французского  двора.  Его  звали  Овен  Глендор,  он  происходил из древнего
галльского  рода  и  был сыном Жана Галльского, связанного узами братства по
оружию  с  французскими  рыцарями  и  погибшего  на  службе  у короля Карла.
Молодой  англичанин  умолял  защитить  его от Генриха Ланкастера, этот голос
застарелой  ненависти  Франции  к Англии отозвался эхом во всем королевстве,
настолько  громким,  что  был  услышан повсюду. Решено было снарядить мощную
флотилию  в Брестском порту, командиром этой восьмитысячной армии назначался
граф  де Ла Марш, который, как мы уже говорили, сражался в Никополе вместе с
Жаном Бургундским.
     Англичане,  проведав,  какие  идут  приготовления,  решили  положить им
конец  прежде, чем французы их закончат. Они немедля высадились близ Геранда
с  намерением  захватить  его, возлагая надежды на внезапность нападения. Но
Клиссон  был  начеку.  Хоть он и потерял шпагу коннетабля, у него оставалась
его  собственная,  и  он крепко держал ее в руке. Он забил тревогу, и на его
клич  тут  же  примчался Танги Дюшатель с пятьюстами копьями. Граф де Бомон,
возглавлявший  вылазку,  был  убит  ударом  топора,  а  оставшиеся  в  живых
англичане, те, кого не взяли в плен, поспешили отплыть восвояси.
     Между  тем  флотилия  уже стояла под парусами. Все рыцари были в сборе,
ждали  только главу экспедиции. В тщетном ожидании прошло пять месяцев. Граф
де Ла Марш за балами, картами, костями совсем забыл о воинских доспехах.
     Эта   неудавшаяся   экспедиция  обошлась  очень  дорого  государству  и
послужила лишним поводом герцогу Орлеанскому увеличить сумму налогов.
     На  этот  раз герцог Бургундский, который вовсе не дремал, как полагали
многие, велел своим подданным не платить налогов.
     Герцог  Орлеанский,  чьи  права не распространялись на владения герцога
Бургундского,  нашел  способ  отомстить  ему:  он  женил  герцога де Гельдр,
смертельного  врага  герцога  Бургундского,  на  кузине  короля  мадемуазель
д'Аркур.   Удар  пришелся  в  самую  точку:  в  день  свадьбы  в  залу,  где
происходило  празднество,  вошел  гонец  и  в присутствии всех гостей бросил
вызов  герцогу де Гельдр от имени графа Антуана Бургундскрго, который должен
был  наследовать  герцогство  Лимбургское. Герцог де Гельдр поднялся, снял с
себя  свадебный  наряд,  положил  его на руки гонца, чтобы тем выказать свое
уважение ему, и принял вызов.
     Таким  образом,  тут  тоже  началась  война. Ко всем этим неурядицам на
земле  примешивались  знамения,  посланные  небом.  Однажды,  когда герцог и
королева  - она в карете, он - верхом - прогуливались в Сен-Жерменском лесу,
внезапно  разразилась  гроза;  королева  открыла  дверцы кареты и дала приют
своему  любовнику.  Едва  он  очутился у нее, как ударил гром и молния убила
лошадь,  на  которой  он только что ехал. Напуганные лошади кинулись к Сене,
увлекая  за  собой  экипаж,  и  когда  упряжка вместе с экипажем оказалась у
воды,  постромки  вдруг  лопнули,  и  животные,  словно  их  что-то толкало,
устремились в реку.
     Набожные  люди  усмотрели в этом предупреждение Провидения, они внушили
это  и  духовнику  герцога,  и  тот  высказал  ему  свое  мнение, страстно и
убежденно  порицая  его  за  его  беспутную,  богу  неугодную  жизнь. Герцог
согласился  с  тем, что он великий грешник, пообещал прийти исповедаться и в
доказательство  своей готовности перемениться раструбил повсюду, что намерен
заплатить  долги: он назначил своим кредиторам день, когда сможет принять их
у себя во дворце.
     По  свидетельству  настоятеля  Сен-Дени,  в  назначенный  день  явилось
восемьсот  человек,  представивших ему счета, которые они выверили и привели
в  порядок.  Но  с  момента,  как  разразилась  гроза в Сен-Жерменском лесу,
прошла  неделя,  небо  вновь стало лазурно-голубым, последнее облачко на нем
исчезло  вместе  с  угрызениями  совести  герцога, вследствие чего его касса
оказалась  закрытой.  Кредиторы  вопили,  заявляя,  что они не уйдут отсюда,
пока  им  не оплатят счета; на это им отвечали, что всякие сборища запрещены
и  если  они  сами подобру-поздорову не покинут дворца, придется призвать на
помощь армию, - уж та их разгонит.
     В  это  время  люди, предостерегавшие герцога, пошли с тем же к королю,
воспользовавшись  минутой  просветления  у  его  величества.  Ему указали на
разницу  между  запасами  золота  у  частных  лиц  и в государстве, где оно,
проскальзывая  меж  пальцев  герцога  и  королевы, словно падало в бездонную
бочку.   Ему  советовали  напрячь  слух,  и  он  услышал  крики  толпы;  ему
советовали  открыть  глаза,  и  он  увидел,  что нищета, от которой страдало
столько  народу,  докатилась  и  до  дворца.  Он  навел справки и узнал, что
творится  нечто неслыханное. Он велел позвать гувернантку своих детей, и она
ему  сказала,  что  принцы  подчас  лишены  самого необходимого, бывает, она
оказывается  в  затруднительном  положении,  не  зная, во что их одеть и чем
накормить.   Он  позвал  к  себе  герцога  Аквитанского,  -  ребенок  пришел
полураздетый,  да  к тому же еще и голодный. Король тяжело вздохнул, порылся
в  карманах, чтобы дать денег гувернантке, но, ничего не найдя, отдал ей для
продажи золотой кубок, из которого он только что пил.
     Вместе  с  рассудком  к  больному королю вернулась на некоторое время и
энергия.  Он  отдал  приказ  о  созыве  совета: требовалось немедленно найти
средство  для  спасения государства. Не сказав никому ни слова, он письменно
пригласил  герцога  Бургундского  на  совещание.  Тому  только этого и нужно
было.
     На  следующий  день  он  выехал  в  сопровождении  восьмисот человек из
Арраса и двинулся на Париж.
     Прибыв  в  Лувр,  он  получил  письма,  где объявлялось, что королева и
герцог  Орлеанский,  прослышав  о его прибытии, покинули Париж; они пробудут
некоторое  время  в  Мелене,  а  затем  отправятся  в Шартр. Принцу Людовику
Баварскому  было  наказано  привезти  к ним герцога Аквитанского, наследника
Венского  престола. И хотя полученные известия призывали герцога торопиться,
он  так  устал,  что  сделал  остановку,  чтобы  поспать несколько часов. На
следующий  день,  едва лишь рассвело, он отправился в Париж, но было слишком
поздно - дофин уже отбыл.
     Тогда  герцог  Бургундский,  не  вылезая из седла, отказавшись от еды и
отдыха,  дал приказ своим людям следовать за ним и пустил лошадь галопом. Он
пересек  весь  Париж из конца в конец, выехал на дорогу, ведущую к Фонтенбло
и  между  Вильжюир и Корбеем догнал дофина. Молодого принца сопровождали его
дядя   Людовик   Баварский,  маркиз  Понский,  граф  Даммартенский,  главный
стольник  короля  де Монтегю и множество других сеньоров. По бокам от него в
носилках  сидели  его  сестра Жанна и жена монсеньера Бурбонского госпожа де
Прео.  Герцог  Бургундский  приблизился  к дверцам носилок и, склонив голову
перед  дофином,  умолял  его  вернуться в Париж: у него-де есть очень важные
новости  для  дофина.  Принц  Людовик, увидя, что герцог Аквитанский намерен
внять мольбам Жана Бургундского, приблизился к герцогу и сказал:
     - Сударь,  оставьте  в  покое  моего  племянника, пусть он едет к своей
матери  -  королеве  и  к  своему  дяде,  монсеньеру  Орлеанскому, - ведь он
отправился в это путешествие с согласия своего отца - короля.
     Сказав  это,  принц  Людовик  приказал  кучеру  двигаться  дальше  и не
обращать  внимания  на  чьи  бы  то ни было уговоры повернуть лошадей. Тогда
герцог  Бургундский  занес  над  головой  шпагу,  схватил лошадь под уздцы и
развернул ее по направлению к Парижу, а кучеру сказал:
     - Если хочешь жить, езжай обратно, да быстро.
     Кучер,  дрожа  от страха, пустил лошадей галопом, отряд герцога окружил
кортеж.  В  то  время  как  герцог  Аквитанский,  сопровождаемый своим дядей
герцогом  Людовиком  Баварским,  не  пожелавшим  его покинуть, возвращался в
Париж,  герцог  де Бар, граф Даммартенский и маркиз Понский прибыли в Корбей
и  рассказали  герцогу  Орлеанскому  и королеве о том, что произошло. Герцог
Бургундский   позволил   себе   неслыханную   дерзость.  Королева  и  герцог
Орлеанский,  сидевшие  за  столом, прервали обед и поспешили сесть в экипаж,
чтобы  отправиться  в  Мелен.  Герцога  Бургундского  встречали  у Парижской
заставы  король Наваррский, герцог Беррийский, герцог Бурбонский, граф де Ла
Марш  и множество других сеньоров; толпа горожан приветствовала предпринятую
герцогом  авантюру и выражала радость по поводу того, что вновь видит своего
дофина.  Герцог Бургундский, как и оба его брата, ехавший рядом с носилками,
приказал  двигаться  шагом из-за большого скопления народа, так они достигли
Лувра,  куда  и  был  препровожден  дофин.  Герцог Бургундский остался подле
него,  чтобы обеспечить ему надежную защиту. Это оказалось тем более легким,
что  по  приказу герцога и его братьев отовсюду из их владений прибывали все
новые  и  новые  вооруженные  отряды, и по прошествии нескольких дней герцог
стал  во  главе  чуть  ли  не шеститысячной армии преданных ему людей, коими
командовал  граф  Клевский  и  архиепископ  Льежский,  которого прозвали Жан
Беспощадный.
     Герцог  Орлеанский,  в  свою  очередь,  не тратил времени даром; во все
принадлежащие  ему  владения  он  отправил своих посланцев, приказав поднять
столько  народу,  сколько  будет  возможно, и как можно скорее привести их к
нему.  Вскоре к нему примкнул сир Арпедан со своими людьми из Булонэ, герцог
Лотарингский  с  обитателями  Шартра  и  Дрей и, наконец, граф Алансонский с
рыцарями  и  простолюдинами  из  Орлеана.  Несчастные труженики окрестностей
Парижа  очень  страдали  от этих скопищ вооруженных людей, которые грабили и
опустошали  места,  где они проходили, в частности, Бри и Иль-де-Франс. Люди
герцога  Орлеанского  в  качестве  знамени несли суковатую палку, на которой
были  начертаны  слова  его девиза, принятого на турнирах: "Бросаю вызов", а
сторонники  герцога  Бургундского,  в  свою  очередь,  встали под знаменем -
лопатой, их девизом было: "Вызов принимаю".
     Итак,  два  войска  очутились  лицом  к  лицу, и хотя ни тот, ни другой
принц   не   объявлял   открытой   войны,   каждому  было  ясно:  достаточно
какой-нибудь  мелкой  ссоры  между  солдатами,  чтобы  столкнуть две армии и
развязать гражданскую войну.
     Такое  положение  не  могло  длиться  долго,  - герцог Орлеанский решил
положить  ему  конец:  он  двинул  свое  войско на Париж. Герцог Бургундский
пребывал  в  своем  замке  в  Артуа,  и  тут  ему  донесли,  что неприятель,
вооруженный  до  зубов,  идет  на  Париж.  Герцог, не медля ни минуты, надел
доспехи,  взял оружие и вскочил на коня. В замке Анжу, куда он примчался, он
встретил  короля  Сицилийского,  герцогов Беррийского и Бурбонского, а также
множество   других  принцев  и  сеньоров  из  свиты  короля.  Он  просил  их
засвидетельствовать,  что  не  он первый открыл враждебные действия, и, став
во  главе  своих  людей,  повел  их  на  Монфокон.  Народ, увидев, как целые
полчища  солдат  мчались  через  Париж,  пришел  в  сильное  волнение. Из-за
высоких  налогов  герцог  Орлеанский  снискал  себе  славу  ненасытного, и в
народе  пронесся слух, будто он собирается разграбить Париж. Тогда поднялись
все  горожане,  все  собрались  у  городских ворот; на улицу вышли студенты;
многие  дома  в окрестностях Парижа были разрушены: из них вытаскивали камни
и  посреди  дороги  воздвигали  баррикады;  таким  образом, были приняты все
меры, чтобы помочь герцогу Бургундскому и дать отпор герцогу Орлеанскому.
     Тут  появились король Сицилийский, герцоги Беррийский и Бурбонский, они
предстали  перед  герцогом  Орлеанским  и,  рассказав,  как относится к нему
народ,  умоляли  его  избежать  кровопролития. Герцог отвечал, что он ни при
чем,  враждебным  действиям  положил начало его кузен Жан, который похитил у
матери  молодого  герцога  Аквитанского,  а  впрочем,  он  охотно  последует
разумному  совету,  доказательство  чему  то,  что  он  откладывает поход. И
действительно,  он  разместил  своих  людей  в Корбее и вокруг Шарантонского
моста, препроводил королеву в Венсен, а сам удалился в свой замок Боте.
     Начались  переговоры,  по прошествии недели стороны пришли к следующему
соглашению:  отвести свои войска и свои притязания предать суду короля и его
совета.  Герцоги  поклялись  на Евангелии исполнить это, отзыв войск положил
начало выполнению условий перемирия.
     Как  только  из Парижа удалились вооруженные люди, королева решила туда
вернуться.  Для  столицы  это  выражение  доверия  королевы  Изабеллы  своим
подданным  явилось большим праздником: королева вновь была со своим народом.
Радостная  толпа  пришла приветствовать ее. Королева проследовала в экипаже,
подаренном  ей  герцогом  Орлеанским, за нею в носилках следовали придворные
дамы,  оба герцога, примиренные, ехали верхом на лошадях, держась за руки, а
в  другой  руке  каждый  держал  герб  своего недавнего противника. Проводив
королеву  Изабеллу  во  дворец  короля,  оба герцога отправились в Нотр-Дам,
причастились  одной  и  той  же  облаткой,  сломав  ее пополам, и обнялись у
подножия  алтаря.  В  доказательство  их полного согласия и своего доверия к
герцогу  Орлеанскому  герцог  Бургундский  испросил у него гостеприимства на
эту  ночь.  Герцог Орлеанский предложил герцогу Бургундскому разделить с ним
его  ложе,  Жан  Бургундский принял приглашение. Народ, обманутый видимостью
согласия,   ликуя,   проводил  обоих  до  нового  дворца  Орлеанов,  который
находился позади дворца Сен-Поль.
     Двое  мужчин,  которые еще неделю назад шли один на другого, каждый под
своим  знаменем,  сейчас  опирались друг на друга, словно закадычные друзья,
увидевшиеся после долгой разлуки.
     Их  дядья,  герцоги Беррийский и Бурбонский, не верили ни своим глазам,
ни  своим  ушам.  Герцог Бургундский еще раз поклялся в своей искренности, а
герцог Орлеанский сказал, что для него не было дня прекраснее этого.
     Принцы,  оставшиеся наедине друг с другом, продолжали мирно беседовать.
Им  принесли  пряного  вина,  и  они выпили его, обменявшись кубками. Герцог
Бургундский  был само доверие. Он нахваливал спальню, расположение комнат, с
тщательностью  осмотрел  обивку  и  портьеры  и,  указав  на маленький ключ,
торчавший  в  потайной  дверце, смеясь, осведомился, не ведет ли она в покои
герцогини Валентины.
     Герцог  Орлеанский  живо  встал  между  дверью  и  Жаном Бургундским и,
взявшись за ключик, сказал:
     - Вовсе  нет,  дорогой кузен, - сюда запрещено входить: эта дверь ведет
в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы богу.
     И,  смеясь,  как бы нечаянно, он вынул из двери ключ; словно забыв, что
у  него в руках, он стал вертеть ключ на пальце, а затем, сунув его в карман
своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:
     - Не пора ли ложиться, кузен?
     Жан  Бургундский лишь тогда ответил, когда освободился от золотой цепи,
на  которой висел его кинжал и кошель, - он положил то и другое на кресло, а
герцог  Орлеанский,  в  свою  очередь, стал раздеваться; совершив это раньше
кузена,  он  первым  лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с
краю как более почетное, которым тот не замедлил воспользоваться.
     Принцы  еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец
герцог  Жан  как  будто  стал  испытывать желание заснуть; герцог Орлеанский
прервал  беседу,  еще  некоторое  время взглядом, полным благожелательности,
смотрел   на  своего  кузена,  который  уже  спал,  затем,  перекрестившись,
прошептал слова молитвы и, в свою очередь, закрыл глаза.
     Но  после  часа  неподвижного лежания глаза Жана открылись, он неслышно
повернул  голову  в  сторону кузена - тот спал так крепко, словно все ангелы
неба хранили его сон.
     Убедившись,  что  кузен  действительно  спит,  а  не  притворяется, Жан
привстал  на локте, спустил с постели одну ногу, потом другую, нащупал пол и
тихо  соскользнул  с кровати; он подошел к креслу, где лежали одежды герцога
Орлеанского,  пошарил  в  карманах,  достал спрятанный кузеном ключ, взял со
стола  лампу, которую поставил на ночь слуга, и, затаив дыхание, подкрался к
потайной  дверце;  осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь
и вошел в таинственное обиталище.
     Спустя  минуту  он вышел оттуда бледный, нахмурившийся; некоторое время
он  стоял  в  задумчивости,  протянул было руку, чтобы взять кинжал, который
оставил  на  кресле,  но  передумал  и  поставил  лампу  на  стол.  При этом
последнем его движении герцог Орлеанский проснулся и спросил:
     - Вам что-нибудь нужно, дорогой кузен?
     - Нет,  монсеньер,  -  отвечал  тот,  -  свет лампы мешал мне, я встал,
чтобы потушить ее.
     Тут он потушил лампу и вновь лег на оставленное для него место.


                                  Глава XV

     Несколько  месяцев  истекло  со  дня перемирия, и вот вечером 23 ноября
1407  года  на  улице  Барбетт  против храма Божьей матери остановились двое
всадников. Оглянувшись вокруг, один из них сказал:
     - Это здесь.
     Спешившись,  они  поставили  лошадей  в  тени  навеса,  привязали их за
уздечки  к  столбам,  поддерживавшим навес, и молча углубились под его свод.
Спустя  минуту прибыли еще двое мужчин, осмотревшись, как и первые всадники,
они  тоже  спешились  и, увидев блеск доспехов в тени, присоединились к тем,
кому  они  принадлежали;  не  прошло  и  десяти  минут, как вновь послышался
топот, через полчаса небольшой отряд насчитывал уже восемнадцать человек.
     Спустя  еще  четверть  часа  все  были  в  сборе, но тут в начале улицы
послышался  стук  копыт,  -  судя  по всему, мчалась лишь одна лошадь. Когда
всадник поравнялся с храмом, его окликнули из-под навеса:
     - Это вы, де Куртез?
     - Я,  -  ответил  всадник,  осадив  лошадь.  - Кто зовет меня, друг или
недруг?
     - Друг,  -  ответил  тот,  кто  был,  по видимости, главарем группы, и,
выступив из скрывавшей его тени, он подошел к сиру Томасу де Куртезу.
     - Так  как  же? Можно выступать? - спросил он и положил руку на шею его
коня.
     - А,  это  ты,  Раулле  д'Октувиль! - ответил рыцарь. - Все твои люди в
сборе?
     - Да, мы ждем вас вот уже добрых полчаса.
     - С  приказом  была  заминка; мне думается, в последний момент мужество
чуть было не покинуло его.
     - То есть как? Он отказался от своего намерения?
     - Нет, нет.
     - И  хорошо  сделал,  а  то  я оказался бы перед ним в долгу. Я ведь не
забыл,  как  этот  проклятый  богом герцог отнял у меня, когда власть была в
его  руках,  управление генеральными штатами, хотя этот пост был жалован мне
королем  по  ходатайству  герцога  Филиппа  Бургундского.  Я,  сир  Томас, -
нормандец,  я помню зло; он может рассчитывать на два добрых удара кинжалом,
я  вам  это говорю: первый - за то обещание, которое я дал герцогу, второй -
за клятву, которую я дал самому себе.
     - Оставайся  с  этими  добрыми  намерениями,  мой славный охотник. Дичь
спугнута, четверть часа пути отсюда - и она твоя, я тебе это обещаю.
     - Так  вперед!.. - сказал Раулле, ударил лошадь по крупу ребром руки, и
та пустилась вскачь, а Раулле вернулс