е  в  доме.  Видя,  что  всякое  сопротивление  бесполезно,
бургундцы  обратились в бегство. Дофинцы пустились за ними вдогонку, так что
в пустом, залитом кровью павильоне остались только три человека.
     Это   были   распластанный   на  полу,  умирающий  герцог  Бургундский,
стоявший,  скрестив  руки, и наблюдавший его агонию Пьер де Жиак и, наконец,
Оливье  Лейе, который, сжалившись над несчастным, приподнял на нем кольчугу,
решив  прикончить  его  своею шпагой. Но де Жиак не желал конца этой агонии,
каждая  конвульсия  которой как бы принадлежала ему: поняв намерение Оливье,
он  сильным  ударом  ноги вышиб шпагу у него из рук. Оливье удивленно поднял
голову, и де Жиак со смехом крикнул ему:
     - Дайте же этому бедному принцу спокойно умереть!
     Потом,  когда герцог испустил уже последний вздох, он положил свою руку
ему  на сердце, дабы убедиться в том, что тот действительно мертв, а так как
все остальное его не интересовало, он и исчез, никем не замеченный.
     Между  тем  сторонники  дофина,  отогнав  бургундцев  до  самого замка,
вернулись  назад.  Они  нашли тело герцога распростертым на том самом месте,
где  они  его  оставили;  рядом  с  ним,  стоя на коленях в крови, священник
города  Монтеро  читал заупокойную молитву. Приспешники дофина хотели отнять
у  него труп и бросить его в реку, но священник поднял над герцогом распятье
и  пригрозил  карой  небесной  тому,  кто  осмелился  бы прикоснуться к телу
несчастного,  умерщвленного  столь  жестоко. Тогда Кесмерель, незаконный сын
Танги,  сорвал  с  ноги  убитого  золотую шпору, поклявшись носить ее впредь
вместо  рыцарского ордена; слуги дофина, следуя этому примеру, сняли перстни
с  пальцев  герцога,  равно как и великолепную золотую цепь, висевшую на его
груди.
     Священник  оставался  возле трупа до полуночи и только тогда, с помощью
двух  человек,  перенес его на мельницу, неподалеку от моста, уложил на стол
и  до  самого  утра продолжал молиться около него. В восемь часов герцог был
предан  земле  в  церкви Нотр-Дам, перед алтарем св.Людовика. На него надели
его  же камзол и покрыли покрывалами, на лицо надвинули берет. Погребение не
сопровождалось  никакими  религиозными обрядами, однако в течение трех дней,
следовавших  за  убийством  герцога,  было  отслужено двенадцать заупокойных
обеден.
     Так  погиб  от  измены  могущественный  герцог  Бургундский, прозванный
Жаном  Неустрашимым.  За  двенадцать лет до этого он тоже изменнически нанес
удар  герцогу  Орлеанскому,  точно  такой удар, какой поразил его самого: он
приказал  отрубить  врагу  левую  руку, и у него самого была отрублена левая
рука;  он велел рассечь голову своего врага ударом секиры, и собственная его
голова  тоже  была  рассечена  тем  же  оружием. Люди верующие видели в этом
странном  совпадении  подтверждение  заповеди  Христовой:  "Поднявший меч от
меча  и  погибнет".  После  того как по приказу герцога Жана был убит герцог
Орлеанский,  междоусобная  война,  словно изголодавшийся коршун, непрестанно
терзала   сердце   Франции.   Сам   герцог   Жан,   будто   преследуемый  за
человекоубийство,  не  знал  с  тех  пор  ни минуты покоя: репутацию его без
конца  подвергали  всяческому  сомнению,  его  благополучие  вечно  было под
угрозой, он сделался недоверчив, робок, даже боязлив.
     Секира  Танги  Дюшателя нанесла удар по феодальной монархии Капетингов;
она  с грохотом ниспровергла самую могучую опору этого грандиозного здания -
ту,  что  поддерживала  его  свод:  в какую-то минуту здание заколебалось, и
можно   было   подумать,  что  оно  вот-вот  рухнет,  но  были  еще  герцоги
Бретонские,  графы  д'Арманьяки,  герцоги  Лотарингские  и короли Анжуйские,
которые  подпирали  его.  Вместо  ненадежного  союзника  в  лице  отца дофин
приобрел  открытого  врага в сыне: союз графа де Шароле с англичанами привел
Францию  на  край  пропасти,  но  переход  французского  престола  к герцогу
Бургундскому,  который  мог  произойти  лишь  в  случае  уступки  англичанам
Нормандии и Гиени, наверняка ввергнул бы Францию в эту пропасть.
     Что  касается  Танги Дюшателя, то это был один из тех людей, наделенных
умом   и   сердцем,  решимостью  и  мужеством,  которым  история  воздвигает
памятники.  В своей преданности правящей династии он дошел до убийства: сама
доблесть  этого  человека  привела  его к преступлению. Он стал убийцей ради
другого  и  всю  ответственность  принял на себя. Такие поступки не подлежат
человеческому  суду  -  их  судит бог, и результат их служит им оправданием.
Простой  рыцарь,  Танги Дюшатель дважды вмешался в судьбу государства, когда
она  почти  была уже решена, и дважды изменил ее полностью: в ту ночь, когда
он  увез  дофина  из дворца Сен-Поль, он спас монархию; в тот день, когда он
поразил герцога Бургундского, он сделал больше - спас Францию*.
     ______________
     *   Напоминаем   раз   и   навсегда,  что  в  наших  кратких  описаниях
царствований,  эпох  и событий мы излагаем свое сугубо личное мнение и вовсе
не  стремимся  снискать  себе сторонников, равно как и не надеемся, что наше
мнение станет всеобщим.


                                Глава XXVII

     Мы  уже сказали, что удостоверившись в смерти герцога Бургундского, сир
де Жиак сразу же покинул мост.
     Было  семь  часов вечера, темнело, близилась ночь. Де Жиак отвязал свою
лошадь,   оставленную  им  на  мельнице,  о  которой  мы  говорили,  и  один
направился  в  Брэ-сюр-Сен.  Хотя холод становился все чувствительное и мрак
сгущался  с  каждой минутой, лошадь и всадник ехали шагом. Де Жиаком владели
сумрачные  раздумья;  кровавая роса не освежила его чела; со смертью герцога
его  желание  мести  осуществилось  лишь наполовину, и политическая драма, в
которой  он  сыграл  столь деятельную роль, закончившись для всех остальных,
лишь для него одного имела двоякую развязку.
     В  половине  девятого  вечера  сир де Жиак прибыл в Брэ-сюр-Сен. Вместо
того  чтобы  ехать  по  улицам  селения,  он  обогнул его, привязал лошадь к
садовой  ограде,  отворил  калитку  и, войдя в дом, ощупью поднялся по узкой
извилистой  лестнице,  которая  вела  на  второй  этаж.  Будучи на последней
ступеньке,  он через полуоткрытую дверь увидел свет в комнате своей жены. Де
Жиак  шагнул  к  порогу.  Красавица  Катрин  сидела  одна,  облокотившись на
маленький  резной  столик  с  фруктами; до половины отпитый стакан, стоявший
перед  нею,  указывал на то, что она прервала свой легкий ужин и погрузилась
в  мечтания,  свойственные  юному  женскому  сердцу,  видеть  которые  столь
сладостно  тому,  кто  служит  их  предметом,  и столь мучительно, если сама
очевидность подсказывает: "Не ты их причина, она думает не о тебе".
     Де  Жиак  не  мог  далее  взирать  на  это  зрелище: он вошел в дом, не
замеченный  супругой,  так  глубоко  она  задумалась.  Вдруг  де Жиак сильно
толкнул   дверь;  Катрин  вскрикнула  и  вскочила  с  места,  словно  чья-то
невидимая рука подняла ее за волосы. Она узнала своего мужа.
     - Ах,  это вы? - сказала она и, мгновенно подавив страх, заставила себя
радостно улыбнуться.
     Де  Жиак  с  грустью  смотрел  на  это  прелестное лицо, которое только
сейчас  еще  самозабвенно  отвечало  на  голос  сердца,  а теперь расчетливо
подчинилось  желанию  разума.  Он  покачал  головой  и молча сел возле жены.
Никогда,  впрочем,  он  не  видел  ее  столь  прекрасной.  Она протянула ему
изящную,  всю  в  кольцах,  белую  руку,  от  запястья до локтя терявшуюся в
широких   свисающих   рукавах,  подбитых  мехом.  Де  Жиак  взял  эту  руку,
внимательно  на  нее  поглядел  и повернул камень на одном из колец: это был
тот  самый  камень,  отпечаток  которого  он  видел  на письме, адресованном
герцогу.  Он  узнал выгравированный рисунок звезды в облачном небе и надпись
под нею.
     - "Та же", - прочитал он и тихо произнес: - Этот девиз не солжет.
     Между  тем  Катрин  тревожило столь пристальное рассматривание перстня.
Она  постаралась  отвлечь  мужа и провела свободной рукою по его лбу: лоб де
Жиака пылал, хоть и был бледен.
     - Вы  утомлены,  -  сказала  Катрин.  -  Вам  надо  чего-нибудь поесть.
Хотите,  я прикажу?.. - И, указав на фрукты, она с улыбкой продолжала: - Для
проголодавшегося рыцаря это уж слишком скудно, не правда ли?
     Тут  она  встала  и  взяла  маленький серебряный свисток, чтобы позвать
служанку, но не успела поднести его к губам, как супруг остановил ее руку.
     - Благодарю  вас,  сударыня,  не надо. Довольно и того, что здесь есть.
Подайте мне только стакан.
     Катрин  сама пошла за стаканом. Тем временем де Жиак быстро вынул из-за
пазухи  маленький флакон и вылил его содержимое в наполовину отпитый стакан,
стоявший на столе. Катрин скоро вернулась, ничего не заметив.
     - Вот  вам,  милостивый  государь,  - сказала она, наливая мужу вино, -
выпейте за мое здоровье.
     Де Жиак пригубил стакан, как бы подчиняясь ее просьбе.
     - А вы что, не желаете кончать свой ужин? - спросил он.
     - Нет, я уже кончила до вашего прихода.
     Де Жиак нахмурился и взглянул на стакан Катрин.
     - Однако  вы,  по  крайней  мере, не откажетесь, я надеюсь, ответить на
мой тост, как я ответил на ваш, - продолжал он, поднося жене стакан с ядом.
     - Каков же ваш тост? - спросила Катрин, подняв стакан.
     - За герцога Бургундского! - ответил де Жиак.
     Ничего  не  подозревая,  Катрин  с  улыбкой  склонила  голову, поднесла
напиток  к губам и выпила его почти до конца. Де Жиак следил за нею каким-то
дьявольским  взглядом.  Когда  она  кончила,  он расхохотался. Этот странный
смех привел Катрин в трепет; она удивленно взглянула на мужа.
     - Да-да,  - сказал де Жиак, как бы отвечая на ее немой вопрос. - Вы так
торопились исполнить мою просьбу, что я не успел даже закончить свой тост.
     - Что  же  еще  вы намеревались сказать? - продолжала Катрин с чувством
смутного  страха.  -  Вы  не  договорили  или  я  не  расслышала? За герцога
Бургундского?
     - Верно,  сударыня.  Но я хочу добавить: и да будет господь милосерднее
к душе его, чем были люди к его телу.
     - Что  вы  говорите?!  -  вскричала Катрин, внезапно побледнев, и так и
осталась  стоять  с полуоткрытым ртом, устремив глаза в одну точку. - Что вы
говорите?!  - повторила она более настойчиво. При этом стакан выскользнул из
ее окостеневших пальцев и разбился вдребезги.
     - Я  говорю, - спокойно отвечал ей де Жиак, - что два часа назад герцог
Бургундский был убит на мосту в Монтеро.
     Катрин  испустила  страшный крик и, обессилев, упала в кресло, стоявшее
позади.
     - О, это неправда, это неправда... - твердила она в отчаянии.
     - Сущая правда, - хладнокровно ответил де Жиак.
     - Кто вам об этом сказал?..
     - Я сам видел.
     - Вы?..
     - Я  видел  умирающего  герцога у моих ног, вы слышите? Я видел, как он
извивался  в  агонии,  видел,  как  кровь  его  сочилась из пяти ран, как он
умирал  без  утешающих  слов  священника.  У  меня  на  глазах  он  испустил
последний вздох, и я нагнулся к нему, чтобы этот вздох услышать.
     - О,  и  вы его не защитили!.. Вы не заслонили его своим телом!.. Вы не
спасли его!..
     - Вашего  любовника, сударыня, не так ли? - прервал ее де Жиак страшным
голосом, глядя ей прямо в лицо.
     Катрин  вскрикнула  и,  не  в  силах  выдержать свирепого взгляда мужа,
закрыла лицо руками.
     - Однако  неужели  вы ни о чем не догадываетесь? - продолжал де Жиак. -
Это  что,  глупость  или бесстыдство, сударыня? Значит, вы не догадываетесь,
что  ваше  письмо  к  нему,  которое  вы  запечатали печатью, той самой, что
косите  вот  на  этом  пальце,  -  он  оторвал  ее руку от лица, - письмо, в
котором  вы,  нарушив супружескую верность, назначили ему свидание, попало в
мои  руки?  Что я следил за герцогом, что в ту ночь, - де Жиак бросил взгляд
на  свою правую руку, - ночь блаженства для вас и адских мучений для меня, я
продал  дьяволу  свою душу? Вы не догадываетесь, что, когда он вошел в замок
Крей,  я  был  уже там и, когда в объятиях друг друга вы проходили по темной
галерее,  я  вас  видел,  я находился рядом, почти касался вас? О, вы, стало
быть, ни о чем не догадываетесь? Значит, все надо вам рассказать?..
     В ужасе Катрин упала на колени, умоляя: "Пощадите!.. Пощадите!.."
     - Вы  притворно  скрывали  свой  стыд, а я мщение, - продолжал де Жиак,
скрестив  на груди руки и потрясая головою. - А теперь скажите, кто ж из нас
преуспел  в притворстве более, вы или я?.. О, этот герцог, этот высокомерный
вассал,  этот  самодержавный  принц,  кого  рабы в обширных его владениях на
трех  языках  именовали  герцогом  Бургундским,  графом  Фландрским и Артуа,
палатином  Малинским и Саленским, одного слова которого было довольно, чтобы
в  шести его провинциях собрать пятьдесят тысяч воинов, он, этот принц, этот
герцог,  этот  палатин, мнил себя достаточно сильным и могущественным, чтобы
нанести  мне  оскорбление,  мне, Пьеру де Жиаку, простому рыцарю! И он нанес
его,  безумец!..  Ну  что  ж!  Я молчал, я не строчил указов, не сзывал моих
воинов,  моих  вассалов, щитоносцев и пажей, нет: я запрятал месть глубоко в
груди  и  позволил  ей  грызть  мое  сердце...  А потом, когда пробил час, я
схватил  врага моего за руку, как беспомощного ребенка, я привел его к Танги
Дюшателю,  и  я  сказал:  "Рази,  Танги!"  И  теперь,  -  де  Жиак судорожно
расхохотался,  -  теперь,  этот  человек,  державший под своей пятою столько
провинций,  что ими можно было бы покрыть половину французского королевства,
теперь  он,  окровавленный,  лежит  в  грязи,  и  для него не найдется, быть
может, и шести футов земли, чтобы опочить в вечном покое!..
     Катрин  молила  о  пощаде,  ползая у ног де Жиака по осколкам разбитого
стакана, которые впивались ей в руки и колени.
     - Вы  слышите,  сударыня,  -  продолжал де Жиак, - несмотря на его имя,
его  могущество,  несмотря на его воинов, я ему отомстил. Судите же, в силах
ли  я  отомстить  его  сообщнице, женщине, и притом одинокой, которую я могу
изничтожить одним дуновением, которую могу задушить своими руками...
     - Боже, что вы хотите сделать? - вскричала Катрин.
     Де Жиак схватил ее за руку.
     - Встаньте, сударыня, - приказал он и поставил ее перед собой.
     Катрин  взглянула  на себя, ее белое платье было покрыто пятнами крови;
при  виде этого взор ее потупился, голос осекся, она протянула вперед руки и
потеряла сознание.
     Де  Жиак  ее  поднял,  взвалил  себе  на  плечо, спустился по лестнице,
прошел  через  сад  и,  взгромоздив  свою  ношу Ральфу на круп, сам уселся в
седло,  а  ее  привязал  к  себе  шарфом и поясом шпаги. Несмотря на двойную
тяжесть, Ральф пустился галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.
     Де  Жиак  направился  полями:  перед  ним,  на  горизонте, простирались
широкие  равнины  Шампани, и снег, начав падать крупными пушистыми хлопьями,
устилал  землю огромным покрывалом, придавая окружающему ландшафту суровый и
дикий  вид  сибирских  степей.  Вдали  не вырисовывалось ни единого холмика:
равнина,  сплошная  равнина;  лишь  кое-где,  словно  призраки, закутанные в
белый  саван,  раскачивались  на  ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало
безмолвия  этих  унылых  пустынь;  лошадь,  ноги  которой  ступали по белому
ковру,  скакала  широко  и  бесшумно,  сам  всадник  сдерживал  дыхание, ибо
казалось,  что  среди  этого  всеобщего  молчания  все  должно  умолкнуть  и
замереть.
     Немного  погодя  хлопья  снега,  падавшие  Катрин  на лицо, бег лошади,
болью  отзывавшийся  в ее слабом теле, пронизывающий ночной холод возвратили
ее  к  жизни.  Опомнившись,  она подумала, что находится во власти одного из
тех  кошмарных  сновидений, когда человеку чудится, что его несет по воздуху
какой  то  крылатый дракон. Но вскоре жгучая боль в груди, словно изнутри ее
жег  раскаленный  уголь,  вернула  Катрин  к  действительности  -  страшной,
кровавой  и  неумолимой.  Все,  что недавно произошло, возникло в ее памяти,
она  вспомнила  угрозы мужа, и положение, в котором она находилась, повергло
ее в трепет, ибо свои угрозы он мог привести в исполнение.
     Внезапный  приступ  резкой  боли,  еще  более жгучей и острой, заставил
Катрин  вскрикнуть: крик ее не вызвал даже эха и затерялся среди заснеженных
просторов;  только  испуганная  лошадь  вздрогнула  и вдвое быстрее побежала
вперед.
     - О, милостивый государь, мне очень дурно... - прошептала Катрин.
     Де Жиак не отвечал.
     - Дайте  мне  сойти  с  лошади,  -  умоляла  она,  - позвольте глотнуть
немного снега, во рту у меня все пылает, грудь в огне...
     Де Жиак упорно молчал.
     - О,  я  молю  вас,  ради  бога,  помилосердствуйте,  сжальтесь... Меня
словно жгут раскаленным железом... Воды, воды...
     Катрин  корчилась  в кожаных путах, которыми была привязана к всаднику;
она  пыталась  соскользнуть  на  землю, но шарф удерживал ее. Она напоминала
Ленору,  скачущую  с призраком; всадник был молчалив, как Вильгельм, а Ральф
бежал подобно фантастической лошади Бюргера.
     Потеряв  надежду  спуститься  на  землю,  Катрин обратила мольбу свою к
богу.
     - Смилуйся  надо  мною,  господи,  пощади  меня, - шептала она, - такие
мучения испытывает только человек, отравленный ядом...
     При  этих  словах де Жиак разразился смехом. Этот странный, дьявольский
смех   повторило   эхо:   оно  ответило  ему  громовым  хохотом,  огласившим
безжизненную равнину. Лошадь заржала, грива ее от страха так и вздыбилась.
     Тут  молодая  женщина  поняла, что она погибла, что пришел ее последний
час  и  ничто  уже его не отвратит. Она принялась громко молиться богу, то и
дело прерывая молитву криками, исторгаемыми болью.
     Де  Жиак  оставался  нем.  Однако  вскоре  он заметил, что голос Катрин
слабеет;  он  почувствовал, что сплетенное с ним ее тело, которое он столько
раз  покрывал  поцелуями,  корчится в предсмертных судорогах, и даже мог эти
судороги  сосчитать. Но мало-помалу голос ее затих, превратившись в сплошной
сиплый  хрип,  судороги  сменились едва заметной дрожью. Наконец тело Катрин
выпрямилось,  из  уст вырвался предсмертный вздох: это было последнее усилие
жизни, последний возглас души - к де Жиаку был привязан труп.
     Три  четверти  часа  еще он продолжал свой путь, не произнося ни слова,
не  оборачиваясь,  не оглядываясь назад. Наконец он оказался на берегу Сены,
чуть  ниже  того  места,  где  впадающая в нее Об делает саму реку глубже, а
течение  стремительнее.  Де  Жиак  остановил Ральфа, отстегнул пряжку пояса,
которым  была привязана к нему Катрин, и тело ее, удерживаемое теперь только
шарфом, прикрепленным к седлу, свалилось на круп лошади.
     Тогда  де Жиак соскочил на землю; Ральф, весь в поту и в пене, рванулся
было  в воду, но хозяин, остановил его, схватив левой рукой под уздцы. Затем
он  нащупал  на  шее  лошади артерию и, взяв в правую руку кинжал, перерезал
ее.  Хлынула  кровь. Ральф поднялся на дыбы, жалобно заржал и, вырвавшись из
рук своего господина, устремился в реку, увлекая с собою труп Катрин.
     Де  Жиак,  стоя  на  берегу,  смотрел,  как  лошадь борется с течением,
которое  она  вполне  могла  бы  одолеть,  если бы не рана, лишившая ее сил.
Проплыв  почти до середины реки, Ральф стал заметно слабеть и задыхаться; он
пытался  повернуть  назад,  но  круп  его  уже  исчез под водой: издали едва
виднелось  белое  платье  Катрин.  Но  вот  лошадь  завертело,  как  вихрем,
передними  ногами  она  стала  яростно  бить  по воде, в конце концов в воду
медленно  погрузилась  ее  шея, потом исчезла и голова, захлестнутая волной;
на  мгновение  она  вынырнула и погрузилась снова: на поверхности показались
воздушные  пузыри  и тут же лопнули. Этим все и кончилось, и река, мгновенно
успокоившись, продолжала свое тихое, спокойное течение.
     - Бедный Ральф! - сказал сир де Жиак со вздохом.


                                Глав