: слезы
навернулись  ему  на  глаза  и  тихо заструились по щекам. Да и было отчего:
несчастный  безумец, распростертый перед ним на постели, нежно его любил, и,
быть  может,  герцог упрекал себя в том, что за эту чистую, святую дружбу он
платил  изменой  и  неблагодарностью;  расставаясь  с  братом  и,  возможно,
замышляя  против  него  новые  козни, он вглядывался в свою душу и с горечью
сознавал,  что  после того, как прошло первое потрясение, он вовсе не так уж
и  сильно  был  опечален  несчастьем  своего  возлюбленного  брата,  как ему
следовало  бы.  Ибо  если дурное в нашей душе побеждает хорошее, в невзгодах
других  мы  всегда  стараемся  найти  выгодную  для  себя  сторону,  в чужих
горестях  ищем,  пусть  и  незаметный поначалу, источник нашего собственного
удовольствия  и  благополучия;  чувства  наши  при этом притупляются, сердце
черствеет,  пелена слез, застилавшая наш взор, понемногу спадает, и будущее,
казавшееся  омраченным  навеки,  начинает вдруг улыбаться нам одним из своих
бесчисленных  ликов;  доброе и злое начало еще какое-то время борются друг с
другом,  и  чаще всего в наших грешных душах побеждает Ариман, так что порою
с  еще  влажными  от слез глазами, но уже с облегченным сердцем мы на другой
день  вроде  бы  даже  и  не  сожалеем  о  случившемся несчастье: так эгоизм
человеческий врачует душевные раны.
     Тем   временем   дяди   короля   отдали   приказ  маршалам,  чтобы  все
военачальники  вместе  с воинами тихо и мирно возвращались в свои провинции,
не  чиня  по пути никаких опустошений и насилий. Они предупредили, что, если
где-либо  подобное  случится,  военачальники  будут  нести ответ за поступки
подчиненных.
     Спустя  два  дня после отъезда герцога Орлеанского король тоже двинулся
в  путь:  его несли на удобных мягких носилках, часто делая остановки. Молва
о  приключившемся  с  ним  несчастье  разлетелась  с удивительной быстротой:
дурные  вести  и  впрямь  имеют орлиные крылья. Каждый передавал эту новость
по-своему  и  объяснял  происшедшее  сообразно  своим понятиям: люди высшего
сословия  видели  тут  дьявольское  наваждение, священники усматривали божью
кару,  сторонники  папы  римского  говорили,  что  это  наказание за то, что
король   признал   папу   Климента;  приверженцы  папы  Климента,  напротив,
утверждали,  что  бог  наказал  короля,  ибо  вопреки  своему обещанию он не
вторгся  в  Италию  и не уничтожил раскол; что до простого народа, то он был
глубоко  опечален  несчастьем, потому что не переставал уповать на доброту и
справедливость  короля.  Простолюдины  заполняли  храмы, в которых приказано
было  совершать  молебны  святым,  прославившимся  исцелением умалишенных; к
святому   Акэру,  самому  знаменитому  из  них,  спешно  отправили  людей  с
изготовленным  из  воска  изображением  короля  в  натуральную  величину и с
огромной  восковой  свечою, дабы святой молил бога облегчить участь безумца.
Но  все  было  напрасно,  и  Карл  прибыл  в замок Крей в том же болезненном
состоянии.
     Между  тем  не пренебрегали и обычными мирскими средствами: сир де Куси
указал  на  одного  весьма  ученого  и  искусного  медика  по имени Гийом де
Эрсилли.  Тот был вызван из селения около Лана, в котором проживал, и принял
на  себя роль главного лекаря при короле, чья болезнь, уверял он, ему хорошо
известна.
     Что  касается  регентства,  то  оно,  как  и  можно  было предположить,
перешло  к  дядям  короля.  После двухнедельных совещаний совет объявил, что
герцог  Орлеанский  слишком  молод  для столь сложных обязанностей, и потому
возложил  их  на  герцогов  Беррийского и Бургундского. На другой день после
этого  назначения  сир  де  Клиссон  как  коннетабль явился вместе со своими
помощниками  к  герцогу Бургундскому. Привратник, по обыкновению, отворил им
ворота.  Они  сошли  со  своих лошадей, и Клиссон в сопровождении оруженосца
поднялся  по  ступеням  дворца.  Войдя  в  первую  залу,  он застал там двух
рыцарей  и  справился  у  них, где находится их господин и может ли он с ним
говорить.  Один  из  рыцарей  отправился  к  герцогу,  который  в  это время
беседовал  с герольдом о каких-то больших торжествах, состоявшихся недавно в
Германии.
     - Ваше  высочество,  -  сказал  рыцарь, прервав герцога Бургундского, -
вас  ждет  мессир  Оливье  де  Клиссон,  он желает говорить с вами, если вам
угодно будет его принять.
     - Да-да!  -  воскликнул герцог. - Пусть входит, и не мешкая, ибо прибыл
он весьма кстати...
     Рыцарь   направился   к   коннетаблю,   оставив   за  собою  все  двери
распахнутыми  и  еще  издали  знаком  приглашая его войти. Коннетабль вошел.
Увидя  его,  герцог переменился в лице; Клиссон, казалось, этого не заметил;
он снял шляпу и, поклонившись, сказал:
     - Ваше  высочество,  я  явился  к  вам за распоряжениями и с тем, чтобы
узнать, какие реформы будут произведены в королевстве.
     - Вы  спрашиваете,  какие  в  королевстве  будут  произведены перемены,
Клиссон?  -  изменившимся  голосом переспросил герцог. - Это касается меня и
никого  больше!  А  что  до  моих  распоряжений,  вот вам они: сию же минуту
убирайтесь  прочь  с  моих глаз, и чтобы через пять минут духу вашего в этом
дворце не было, а через час - и в Париже!
     На  сей  раз  побледнел Клиссон. Герцог был регентом королевства, и ему
следовало  повиноваться.  Клиссон,  опустив  голову,  вышел  из  комнаты,  в
задумчивости  пересек  покои  и, оставив дворец, сел на лошадь. Вернувшись в
свой  дом,  он  тотчас  приказал  собираться  в  дорогу  и  в тот же день, в
сопровождении  всего  двух человек, выехал из Парижа, перебрался в Шарантоне
через   Сену   и   к  вечеру,  не  сделав  ни  единой  остановки,  прибыл  в
принадлежавший ему замок Монлери.
     План,  которому  следовал  герцог  Бургундский  в  отношении  Клиссона,
распространялся  и  на  других  фаворитов  короля.  Поэтому,  узнав о судьбе
коннетабля,  Монтегю  тайно,  через  Сент-Антуанские  ворота, покинул Париж,
взял  путь  на  Труа  в  Шампани и остановился только в Авиньоне. Мессир Жан
Лемерсье  хотел  поступить точно так же, но ему не повезло: стража задержала
его  прямо  на  пороге  его  же дома и отвела в замок Лувр, где его ждал уже
мессир  Ле Бэг-де-Виллен. Что касается сира де ла Ривьера, то хотя тот и был
вовремя  предупрежден, он не хотел покидать своего замка, говоря, что ему не
в  чем  себя  упрекать  и  что  он уповает на волю божью; поэтому, когда ему
сказали,  что  в  дом  его  явились  вооруженные люди, он велел отворить все
двери и сам вышел их встречать.
     На  любимцев  короля обрушились самые суровые кары; то, что раньше было
сделано  со злодеем Краоном, теперь делали и с людьми ни в чем не повинными.
Богатства  и  земли, принадлежавшие Жану Лемерсье в Париже и в других местах
королевства,  были  у  него  отняты и разделены между другими; роскошный его
дом  в  Ланской епархии, на отделку которого он издержал не меньше ста тысяч
ливров,  был  отдан сиру де Куси, равно как и все его доходы, земли и прочие
владения.
     С  мессиром де Ла Ривьер обошлись еще более жестоко: у него тоже отняли
все,  как  и  у  Жана  Лемерсье,  оставив  его  жене только то, что лично ей
принадлежало.  Но  у Ла Ривьера была красавица дочь, по любви вышедшая замуж
за  господина де Шатильона, отец которого стал потом начальником французских
стрелков.  Все  мирские  власти скрепили этот супружеский союз, его освятили
все  духовные  авторитеты.  И  союз этот был грубо и бессовестно расторгнут;
разорвано  было  то,  что  разорвать  имел  право только папа: молодых людей
развели  и  принудили  каждого  из  них  вступить  в  другой  брак, причем с
человеком, угодным герцогу Бургундскому.
     Против  всех этих гонений король ровно ничего не мог поделать: здоровье
его  день ото дня становилось все хуже и хуже, так что теперь надеялись лишь
на  то,  что  ему  поможет  присутствие  королевы. Ее он любил больше все на
свете,  и  оставалась еще надежда, что, вовсе потеря память, он, быть может,
вспомнит хотя бы ее...


                                 Глава VIII

     Как   явствует   из  предыдущей  главы,  несчастье,  постигшее  короля,
повлекло  за  собой  полный  переворот  в  делах  королевства.  Те, кто были
любимцами  короля,  пока  он  находился  в  здравом уме, попали в немилость,
когда  Карл  лишился рассудка: управление государством, ускользнувшее из его
ослабевших  рук, целиком перешло в руки герцогов Бургундского и Беррийского,
которые,  подчинив  общую  политику своим личным страстям, стали разить всех
шпагой  ненависти,  а не мечом правосудия. Один только герцог Орлеанский мог
бы  уравновесить  их влияние в совете, но, целиком поглощенный своею любовью
к  Изабелле,  он  отказался  от  притязаний  на регентство и не нашел в себе
мужества  бороться  ни  за  самого  себя,  ни за своих друзей. Будучи братом
короля  и  опираясь  на  свое  герцогское  могущество,  располагая огромными
доходами,  молодой  и  беспечный,  он  подавлял  в  своем  пламенном  сердце
малейший   порыв   честолюбия,   который   мог  бы  хоть  чем-либо  омрачить
безоблачное  небо  над  его  головой.  Счастье, что он может теперь свободно
видеться  со  своей  королевой,  переполняло  его. И если сдерживаемый вздох
порою  выдавал  раскаяние,  таившееся  в  глубине его души, если он внезапно
хмурился  при  каком-нибудь грустном воспоминании, то достаточно было одного
взгляда  его  возлюбленной,  чтобы  прогнать  морщины  с его чела, одного ее
ласкового слова, чтобы утешить его сердце.
     Что  же  до  Изабеллы,  то  хотя  она  была совсем еще молода, это была
итальянка,  итальянка,  любящая любовью волчицы и в ненависти своей подобная
льву;  в  жизни она знала только пламенные порывы сердца и искала в ней лишь
бурную  страсть;  однообразное  течение  дней  претило  ее  существу, ибо ей
всегда  чего-то  не  хватало,  как  пустыне  не  хватает знойных ветров, как
океану  не хватает бури. К тому же она покоряла всех своей красотой. Если бы
отсвет  адского  пламени временами не вспыхивал в ее глазах, она казалась бы
ангелом  божьим,  и тот, кто увидел бы ее в ту минуту, когда мы возвращаемся
к  рассказу  о ней, увидел бы лежащей в постели с раскрытым молитвенником на
аналое,  тот  мог  бы  подумать,  что перед ним целомудренная дева, которая,
проснувшись  утром,  ожидает  материнского  поцелуя.  А  между  тем это была
прелюбодейная  супруга, ждавшая своего любовника, и любовник этот был братом
ее мужа, ее господина и короля, страдавшего в помрачении рассудка.
     Вскоре  отворилась  скрытая в обоях дверь, которая вела в покои короля,
и  появился  герцог  Орлеанский.  Он  посмотрел,  нет ли кого поблизости, и,
убедившись,  что  Изабелла одна, закрыл дверь и быстро подошел к ней. Он был
встревожен и бледен.
     - Что  с  вами,  мой  милый  герцог?  -  спросила  королева,  с улыбкой
протягивая  к  нему  руки,  ибо  она  уже привыкла к выражению грусти, столь
часто омрачавшему чело ее возлюбленного. - Расскажите же мне обо всем.
     - О,  что  я  узнал!..  -  воскликнул  герцог,  опустившись на колени у
постели  королевы  и  обняв  ее за шею. - Говорят, будто вас требуют в замок
Крей, будто вы должны быть подле короля...
     - Я  знаю:  Гийом де Эрсилли полагает, что мое присутствие пошло бы ему
на пользу. А вы, герцог, что на это скажете?
     - Я  скажу, что в первый же раз, как этот жалкий невежда уйдет подальше
от  замка искать в Бомонском лесу целебных трав, я прикажу вздернуть его там
на  самый  крепкий сук самого толстого дерева! Исчерпав свои скудные знания,
он  хочет  теперь воспользоваться вами как лекарством, не думая о том, какой
опасности вас подвергает...
     - Разве  для  меня  это небезопасно? - спросила королева, ласково глядя
на герцога.
     - Это  опасно  для  вашей  жизни:  в  безумии  своем  король доходит до
бешенства.  Разве  в  припадке сумасшествия не убил он сына Полиньяка? Разве
не  ранил  трех или четырех своих же военачальников? Неужели вы думаете, что
он  вас  узнает,  если не узнал даже меня, своего родного брата? Если гнался
за  мной  с  обнаженной  шпагой  и только благодаря быстроте моей лошади мне
удалось  избежать  смерти?  Впрочем,  может, и было бы лучше, если б он меня
убил...
     - Вас  убить, герцог! Так не дорожить своей жизнью!.. Разве наша любовь
не  делает  ее  прекрасной и счастливой? Право же, досадно сознавать, что вы
ее так мало цените!..
     - Я  тревожусь  за  вас,  моя  дорогая  Изабелла,  я буду трепетать при
каждом  шорохе,  доносящемся из этой проклятой комнаты, буду бояться жалкого
слуги,  переступившего  мой  порог, и буду знать, что днем и ночью вы одна с
сумасшедшим...
     - Нет-нет,  ваше  высочество,  я  думаю,  что  страхи  ваши напрасны: в
неистовство  короля  приводила  стрельба,  вид оружия. - Изабелла пристально
взглянула  на  герцога. - А я буду говорить с ним самым нежным голосом, и он
вспомнит  его.  Нежностью  и лаской я превращу льва в ягненка: вы же знаете,
как он меня любит...
     Слушая  ее,  герцог  хмурился  все больше и больше; наконец он вскочил,
высвободившись из объятий королевы.
     - О  да,  он  любит  вас,  я  знаю, - глухо произнес герцог. - И в этом
подлинная  причина  моей  печали. Нет-нет, конечно, он вам ничего дурного не
сделает.  Напротив,  ваш голос, как вы сказали, успокоит его, ваши ласки его
укротят.  Ваш голос, ваши ласки!.. Боже правый! - Он обхватил голову руками.
Изабелла  смотрела  на  него,  приподнявшись  на локте. - И чем спокойнее он
будет,  тем  чаще  я  буду повторять себе: "Она была с ним нежна..." В конце
концов  вы заставите меня проклинать небо за то, за что мне следовало бы его
благодарить:  за  исцеление  моего брата. Из неблагодарного, каков я сейчас,
вы  превратите  меня...  Ваша  любовь,  ваша любовь... Она была моим эдемом,
моим  раем, и я привык уже владеть им безраздельно. Что я буду делать, когда
мне   придется  делить  его  с  другим?  Сохраните  же  эту  роковую  любовь
нераздельной: отдайте ее целиком ему или мне.
     - Почему же вы сразу так не сказали? - радостно воскликнула Изабелла.
     - А зачем? - прервал ее герцог.
     - Затем, что я тотчас ответила бы вам, что не поеду в замок Крей.
     - Вы...  вы  не  поедете?..  -  вскричал  герцог и бросился к королеве.
Потом,  остановившись, сказал: - А как вы это сделаете? И что скажут герцоги
Бургундский и Беррийский?
     - Вы верите, что они искренне желают выздоровления короля?
     - Клянусь  вам, нет! Герцог Бургундский снедаем жаждой власти, а герцог
Беррийский  жаден  до  денег.  Безумие  брата упрочивает могущество одного и
сулит  обогащение  другому. Но они умеют притворяться: когда они узнают, что
вы  отказываетесь  туда  ехать...  Впрочем,  можете ли вы это сделать? О мой
брат, бедный мой брат!..
     И    герцог   разрыдался.   Одной   рукой   Изабелла   подняла   голову
возлюбленного, а другой стала утирать его слезы.
     - Утешьтесь,  мой  дорогой  герцог, - сказала она, - я не поеду в Крей.
Король  поправится,  и ваше сердце, сердце брата, - добавила она медленно, с
оттенком  легкой  иронии,  -  ни  в  чем  не  сможет себя упрекнуть: я нашла
средство.
     Она улыбнулась с едва заметным лукавством.
     - Возможно ли? Какое? - встрепенулся герцог.
     - Об  этом  вы  узнаете  после, это моя тайна, а пока что успокойтесь и
взгляните на меня самым нежным своим взглядом.
     Герцог посмотрел на нее.
     - Боже,  как  вы  красивы!  -  продолжала  Изабелла. - У вас такой цвет
лица,  что,  признаться,  я вам завидую. Господь бог сперва хотел сделать из
вас  женщину,  потом, верно, подумал, что тогда не найдется мужчины, который
однажды сведет меня с ума.
     - О Изабелла!
     - Послушайте,  герцог,  -  начала  было  королева, вынув из-под подушки
медальон, - что вы скажете об этом портрете?
     - Ваш  портрет!..  -  воскликнул  герцог,  вырвав  медальон из ее рук и
прижав его к своим губам. - Ваш обожаемый образ...
     - Спрячьте его, кто-то идет!..
     - О да, да, на груди моей, на сердце - навеки.
     Дверь действительно отворилась, и вошла госпожа де Куси.
     - Особа, которую желала видеть королева, прибыла, - сообщила она.
     - Дорогая  госпожа  де  Куси, - обратилась к ней Изабелла. - Наш деверь
герцог  Орлеанский  только  что на коленях умолял нас не ехать в замок Крей:
ему  кажется,  что для нас это небезопасно. Помнится, и вы высказывали такое
же  мнение,  когда  наш  возлюбленный  дядюшка,  герцог Бургундский, сообщил
вчера,  что  медик,  приглашенный  к  королю вашим супругом, полагает, будто
наше  присутствие  могло  бы  принесли королю облегчение. Вы по-прежнему так
думаете?
     - По-прежнему, ваше величество, и таково же мнение многих придворных.
     - Ну  что  ж,  тогда  мне  остается  одно:  не ехать. Прощайте, герцог,
благодарим  вас за ваши добрые к нам чувства, мы глубоко вам признательны за
них.
     Герцог поклонился и вышел.
     - Там,   верно,   ждет   настоятельница   монастыря  Святой  Троицы?  -
продолжала Изабелла, обратившись к своей статс-даме.
     - Она самая.
     - Зовите же ее.
     Настоятельница   вошла,   и  госпожа  де  Куси  оставила  их  вдвоем  с
королевой.
     - Матушка,   -  начала  Изабелла,  -  я  хотела  говорить  с  вами  без
свидетелей  об одном очень важном предмете, который касается государственных
дел.
     - Со  мною, ваше величество? - смиренно спросила настоятельница. - Могу
ли  я,  удалившись от этого мира и посвятив себя богу, вмешиваться в мирские
дела?
     - Вам  известно,  - продолжала королева, не отвечая на ее вопрос, - что
после  великолепного  приема,  устроенного  мне  у  стен вашего монастыря во
время  въезда  моего  в Париж, я в благодарность и в вознаграждение передала
вашей  обители  серебряный  ковчежец,  предназначенный  для  святой Марты, к
которой, я знаю, вы испытываете особое благоговение?
     - Я  родом  из  Тараскона,  ваше величество, и святую Марту у нас очень
почитают. Так что я была весьма вам признательна за столь щедрый подарок.
     - С  тех  пор,  сами  знаете,  в  праздник  пасхи я всегда выбираю вашу
обитель  для  молитвы, и, надеюсь, вы заметили, что королева Франции ни разу
не проявила ни скупости, ни забывчивости.
     - Мы  тем  более  благодарны  вам  за такое к нам благоволение, что еще
ничем не успели заслужить...
     - Мы  имеем  достаточно  веса у святого отца нашего, папы авиньонского,
чтобы  к  обычным дарам присовокупить еще и духовные дары, и он, конечно, не
отказал  бы  вам  в  индульгенциях, если бы мы попросили их у него для вашей
общины...
     В глазах настоятельницы заблестела гордость.
     - Ваше  величество, вы великая и могущественная королева, и если бы наш
монастырь мог чем-нибудь отблагодарить...
     - Не монастырь, но, может быть, вы сами, матушка...
     - Я, ваше величество?! Приказывайте, и если это в моих силах...
     - О,  это  очень  просто.  Короля,  как  вам  известно,  поразила белая
горячка.  До  сих пор, чтобы внушить ему страх, его окружали людьми, одетыми
во  все  черное,  и эти люди заставляли его подчиняться предписаниям врачей.
Но  возбужденное состояние, в которое приводит короля это постоянное насилье
над  ним,  мешает  лекарствам  оказывать  свое  благотворное действие. И вот
теперь  решили  попытаться  уговорами достигнуть того, чего так и не удалось
добиться  силой. Быть может, если бы одна из ваших сестер, скажем, молодая и
кроткая   девушка,   как  ангел  явилась  бы  королю  среди  окружающих  его
призраков,  она  показалась  бы  ему  небесным  видением,  душа  его немного
успокоилась  бы,  и  это  могло  бы  вернуть рассудок его несчастной больной
голове.  И  тут  я  вспомнила  о  вас,  мне  захотелось, чтобы высокая честь
исцеления   короля   принадлежала  вашей  обители:  оно,  разумеется,  будет
приписано   вашим  молитвам,  представительству  святой  Марты,  благочестию
почтенной  настоятельницы,  которая  досто