От кого? - спросил де Жиак.
     Крестьянин колебался, он вновь повторил свой вопрос.
     - Есть  только  два способа, - сказал де Жиак. - Первый - это пройти со
мной  через  все гостиные, где полным-полно богатых сеньоров и знатных дам и
где  такой  мужлан,  как  ты,  будет  выделяться странным пятном. А второй -
привести  герцога  сюда,  но  он  не  простит  мне,  если письмо, которое ты
принес,  не  заслуживает  того, чтобы он за ним пришел сам, вот этого-то я и
боюсь.
     - Так что же делать, монсеньер? - спросил крестьянин.
     - Отдать мне это письмо и здесь ждать ответа.
     Не  успел  крестьянин  опомниться,  как  сир  де  Жиак ловким движением
вырвал  у  него  письмо  и  все  так  же, под руку с де Гравилем углубился в
анфиладу многочисленных комнат.
     - Ей-богу,  -  сказал  тот,  - по-моему, это любовное послание, видите,
как сложен конверт, а какой тонкий запах у пергамента!
     Де   Жиак  улыбнулся,  машинально  бросил  взгляд  на  письмо  и  вдруг
остановился   словно   громом   пораженный.   Печать,   скреплявшая  письмо,
напоминала  рисунок  на  кольце,  которое  его жена носила до замужества. Он
часто  расспрашивал ее про печатку, но Катрин отмалчивалась. На печатке была
изображена звезда в облачном небе и девиз: Та же.
     - Что с тобой? - спросил де Жиака Гравиль, увидев, как тот побледнел.
     - Ничего,  ничего,  -  ответил Жиак, овладевая собой и вытирая холодный
пот  со  лба, - просто головокружение. Пойдем отнесем герцогу письмо. - И он
с  такой  поспешностью  потащил  за  собой  Гравиля,  что тот подумал, уж не
повредился ли умом его друг.
     Они  нашли герцога в одной из дальних комнат, он стоял спиной к камину,
в  котором  пылал яркий огонь; де Жиак протянул герцогу письмо и сказал, что
нарочный ждет ответа.
     Герцог  распечатал  послание,  легкая  тень удивления скользнула по его
лицу,  как  только  он  прочел  первые  слова, и тотчас же исчезла - он умел
владеть  собой.  Де  Жиак  стоял  прямо  перед ним, вперив свой взгляд в его
бесстрастное  лицо.  Кончив  читать,  герцог  машинально  повертел  письмо в
пальцах и бросил его в очаг за своей спиной.
     Де  Жиак  с  радостью  кинулся  бы  за письмом, погрузил бы руку в этот
пылающий костер, но вовремя сдержал себя.
     - А  как  же  ответ?  -  спросил  он,  не  в силах унять легкую дрожь в
голосе.
     Голубые  глаза  герцога  Жана  вспыхнули,  он  кинул  на Жиака быстрый,
пронзительный  взгляд,  который,  подобно  солнечному  зайчику, скользнул по
лицу несчастного.
     - Ответ?   -  холодно  произнес  герцог.  -  Гравиль,  пойдите  скажите
посыльному,  что  я сам доставлю ответ. - И он взял де Жиака за руку, как бы
желая  опереться  на  нее, а на самом деле чтобы помешать ему последовать за
другом.
     Вся  кровь  отхлынула  от  сердца де Жиака и застучала у него в висках,
когда  он  почувствовал,  как  рука  герцога касается его руки. Он ничего не
видел,  ничего  не  слышал,  одно  желание  владело  им - ударить герцога на
глазах  у  всего  этого сборища, среди этого празднества, этих огней, но ему
казалось,  что  кинжал  его  прирос  к  ножнам; все завертелось у него перед
глазами,  земля под ногами зашаталась, вокруг был огонь; когда же де Гравиль
вернулся  и герцог выпустил его руку, он, словно в него ударила молния, упал
в кресло, случайно оказавшееся рядом.
     Когда  де Жиак пришел в себя, то увидел утопавшую в золоте, беззаботную
толпу,  радостно  кружившуюся в ночи, не подозревая, что среди нее находится
человек, заключавший ад в своей груди. Герцога уже не было.
     Де  Жиака  словно  подбросила  пружина,  он  быстро  вскочил  на ноги и
кинулся  в  одну  комнату,  затем в другую, спрашивая у всех, где герцог. Он
обезумел, его взгляд блуждал, на лбу выступил пот.
     Все отвечали, что видели герцога минуту назад.
     Де  Жиак  спустился  к  парадной  двери:  человек,  закутанный  в плащ,
по-видимому,  только  что  вышедший  из  дворца,  садился  на  лошадь.  Жиак
услышал,  как в конце улицы лошадь пустили в галоп, увидел искры, брызнувшие
из-под копыт.
     - Это герцог, - прошептал он и бросился к конюшням.
     - Ральф! - позвал он, врываясь в конюшню. - Ко мне, мой Ральф!
     Одна  из лошадей заржала, задрав морду, и попыталась разорвать веревку,
крепко удерживающую ее в стойле.
     Это  была  прекрасная  испанская лошадь буланой масти, чистых кровей, с
развевающимися   хвостом   и   гривой;   жилы,   словно   натянутые  струны,
образовывали сплетение на ляжках.
     - Ко мне, Ральф! - сказал Жиак, перерезая кинжалом веревку.
     Конь  почувствовал  свободу  и,  словно  олененок,  радостно  взбрыкнул
передними ногами.
     Жиак,  изрыгая  проклятия, гневно топнул ногой, - животное, испугавшись
голоса хозяина, замерло и подогнуло все четыре ноги.
     Жиак  бросил  на  коня седло, надел узду и, схватившись рукой за гриву,
вскочил ему на спину.
     - Но,  Ральф!  -  Он вонзил шпоры в бока лошади, и та понеслась быстрее
ветра.
     - Скорее,  Ральф, скорее, надо его настичь, - приговаривал Жиак, словно
животное могло понять его. - Еще, еще быстрей.
     Ральф  почти  не  касался  земли, пожирая милю за милей, из его ноздрей
стекала пена, а из глаз вырывался огонь.
     - О  Катрин, Катрин! Эти чистые уста, этот кроткий взгляд, нежный голос
и  -  измена  в  сердце.  Под личиной ангела - дьявольская душа. Еще сегодня
утром  она провожала меня ласками и поцелуями. Она нежно трепала своей белой
рукой  твою  гриву,  Ральф, она поглаживала твою шею и все твердила: "Ральф,
мой  Ральф,  верни  мне  поскорее моего возлюбленного". Коварная!.. Быстрее,
Ральф, быстрее.
     И  он ударил коня кулаком по тому месту, которого касалась рука Катрин.
Ральф был весь в мыле.
     - Катрин,  твой  возлюбленный возвращается, Ральф вернет его тебе... О,
неужели  это  правда,  неужели правда, что ты обманываешь меня! О, отмщения!
Потребуется  немало  времени,  чтобы  найти  месть,  достойную  вас обоих...
Давай,  давай!..  Мы  должны  приехать  раньше,  чем  он. Скорее, Ральф, еще
скорей! - И он глубже вонзил свои шпоры в бока коню. Тот заржал от боли.
     Ему  ответило  ржание  другой  лошади;  спустя  некоторое время де Жиак
заметил  всадника,  который  тоже мчался галопом. Ральф одним броском обошел
всадника,  как  орел  на  один  взмах  крыла  обгоняет  грифа. Де Жиак узнал
герцога, а герцогу почудилось, что перед ним мелькнул призрак.
     Итак, герцог Жан направлялся в крепость Крей.
     Он  продолжал  свой  путь;  через  несколько  секунд  всадник  и лошадь
исчезли  из  виду, впрочем, это видение не надолго задержалось в мозгу Жана,
уступив   место   мыслям   о  любви.  Ему  предстоял  короткий  отдых  и  от
политических  битв,  и  от ратных подвигов. На некоторое время он даст покой
телу  и  избавится  от  мук  раздумья; он заснет в объятиях своей прекрасной
возлюбленной,  гений  любви  овеет  своим  дыханием  его чело; только люди с
львиным сердцем, с железной волей умеют по-настоящему любить.
     Так  он  подъехал к воротам замка. Огни были потушены, лишь одно окошко
светилось,  за шторой вырисовывалась тень. Герцог привязал лошадь к кольцу и
несколько раз прогудел в маленький рожок, который висел у него на поясе.
     Огонь  в  окне  заколебался  и,  оставив первую комнату, которая тотчас
погрузилась  во  мрак,  стал  появляться в каждом из окон, следующих друг за
другом  длинной  вереницей.  Через  секунду  герцог услышал за стеной легкие
шаги,  прошуршавшие  по гравию и сухим листьям; молодой нежный голос спросил
за дверью:
     - Это вы, мой герцог?
     - Да, не бойся, моя прекрасная Катрин, это я.
     Дверь отворила молодая женщина, дрожавшая от страха и холода.
     Герцог  прикрыл ей плечи полой своего плаща и прижал ее к себе, плотней
закутываясь  вместе с нею в плащ; в полной темноте они пересекли двор. Внизу
лестницы  стояла  маленькая  серебряная  лампа, в которой горело благовонное
масло:  Катрин  не осмелилась захватить ее с собой из страха быть замеченной
и  еще  потому,  что  ветер мог задуть огонь; она взяла лампу, и влюбленные,
рука в руке, поднялись по лестнице.
     К  спальне  вела  длинная темная галерея, Катрин еще теснее прижалась к
любимому.
     - Могли  ли вы предположить когда-нибудь, мой герцог, - сказала Катрин,
- что я одна решусь пройти по этой галерее?
     - Вы настоящий храбрец, моя Катрин.
     - Я отважилась на это, потому что спешила открыть вам, монсеньер.
     Катрин  склонила  голову  на  плечо герцога, а тот прижался губами к ее
лбу;  так  они  прошли  всю длинную галерею в колыхавшемся вокруг них кольце
света  от  лампы,  падавшего  на  темную,  строгого  очерка голову герцога и
белокурую,   нежную  головку  его  возлюбленной,  -  вместе  они  составляли
живописную  группу,  как  на картине Тициана. Они вошли в спальню, откуда на
них  пахнуло  теплом  и  духами,  дверь  закрылась за ними - они оказались в
полной темноте.
     Влюбленные  прошли  в  двух шагах от де Жиака и не увидели его бледного
лица в складках красной шторы, закрывавшей последнее окно.
     О,  кто  сможет  описать,  что  происходило  у  него в сердце, когда он
увидел,  как  герцог  и  Катрин  шли, приникнув друг к другу! Какую же месть
готовил  им  этот  человек,  если  он тут же не бросился на них и не заколол
обоих?
     Он  прошел по галерее, медленно спустился по лестнице, поникнув головой
и еле волоча, словно старик, ослабевшие ноги.
     Когда  он  достиг конца парка, он открыл маленькую дверцу, выходившую в
поле,  -  только у него одного был ключ от этой двери. Никто не видел, когда
он  входил,  никто не видел, когда он вышел. Глухим, дрожащим голосом позвал
он Ральфа. Добрый конь взвился от радости и заржал, бросившись к хозяину.
     - Тихо,  Ральф, тихо! - сказал де Жиак, тяжело опускаясь в седло, и, не
в  силах управлять лошадью, бросил ей на шею поводья, целиком доверяясь этой
преданной животине и не заботясь о том, куда она его понесет.
     Собиралась  гроза,  начал  моросить  холодный  дождь, в небе накатывали
друг на друга тяжелые, низкие тучи. Ральф шел шагом.
     Де  Жиак  ничего  не видел, ничего не чувствовал, он неотвязно думал об
одном и том же. Эта женщина своей изменой разрушила все его будущее.
     Де  Жиак  мечтал  о жизни настоящего рыцаря: о ратных подвигах, о покое
любви.  Эта  женщина,  которая  и  через  двадцать лет еще будет красавицей,
получила  от молодого мужчины залог счастья на всю жизнь. И вот конец всему;
ему  больше не воевать, не любить; отныне одна мысль поселится в его голове,
вытеснив  остальные,  мысль о мщении, о двойном мщении, мысль, сводившая его
с ума.
     Дождь  зачастил, ветер, налетая мощными порывами, гнул деревья к земле,
словно  слабые камышинки, с силой срывая с них последние листья, которые еще
не  сняла  с них осень. Вода струилась по ничем не защищенному лбу де Жиака,
но  он  не  замечал  этого: кровь, на миг замершая в сердце, бросилась ему в
голову,  у  него  стучало  в  висках,  перед его взором проносились какие-то
странные   видения:  он  сходил  с  ума.  Одна  мысль,  одна  всепожирающая,
неотступная  мысль  будоражила  его воспаленный, разбитый мозг, он был как в
бреду.
     - О!  - вдруг вскричал де Жиак. - Пусть Сатана возьмет мою правую руку,
и да буду я отмщен!
     В  тот  же  миг  Ральф  отскочил в сторону, вспыхнула голубоватым огнем
молния, и де Жиак увидел, что бок о бок с ним едет какой-то всадник.
     Он  только  сейчас  увидел  этого  попутчика,  и не мог понять, как тот
вдруг  оказался  рядом. Казалось, Ральф был удивлен не менее своего хозяина,
он  в ужасе отпрянул и заржал, дрожа всем телом, словно только что искупался
в  ледяной  воде.  Де  Жиак бросил быстрый взгляд на незнакомца и поразился,
что  так  четко  видит  его  лицо,  хотя  ночь  была  темная. Странный свет,
позволявший  во  мраке  различить  черты  этого  человека, исходил от опала,
которым  было приколото перо, украшавшее его берет. Де Жиак бросил взгляд на
свою  руку,  на которой носил кольцо с таким же камнем; но оттого ли, что он
был  не  так  тонок,  или  из-за  оправы, только камень не светился; де Жиак
снова перевел взгляд на незнакомца.
     То  был одетый в черное и восседавший на такого же цвета лошади молодой
человек  с бледным, меланхоличным лицом; он ехал, как в удивлении отметил де
Жиак,  без седла, без шпор и без поводьев, - лошадь повиновалась и так - ему
было достаточно сжать коленями ее бока.
     Де  Жиак не был расположен начинать разговор, ибо думы его принадлежали
лишь  ему  одному и он не хотел ни с кем делиться этим горестным сокровищем.
Он  пришпорил  коня,  Ральф  тотчас  же  понял  хозяина  и поскакал галопом.
Всадник  и  его черная лошадь проделали то же самое. Спустя четверть часа де
Жиак  обернулся назад в полной уверенности, что оставил далеко позади своего
навязчивого  спутника.  Каково  же  было его удивление, когда он увидел, что
ночной  путешественник не отставал от него. Движение его лошади определялось
поступью  Ральфа,  но,  судя  по  всему,  всадник  еще  меньше,  чем прежде,
заботился  о  том,  чтобы  управлять  лошадью,  она шла галопом, словно и не
касаясь  земли,  не издавая ни малейшего звука, а ее копыта не выбивали искр
из камней.
     Де  Жиак  почувствовал,  как у него по жилам пробежала дрожь, - все это
было  так  странно. Он осадил коня, тень, следовавшая за ним, сделала то же;
тут  дорога  разветвлялась  -  одна  тропа вела через поля в Понтуаз, другая
углублялась  в  густой,  темный  Бомонский  лес.  Де  Жиак  зажмурил  глаза,
полагая,  что  он  во власти наваждения, но когда вновь открыл их, то увидел
все того же черного всадника все на том же месте, - терпение покинуло его.
     - Мессир,  -  сказал  он,  указывая  рукой  на  то  место,  где  дороги
расходились,  -  я полагаю, нас привели сюда разные заботы и цели у нас тоже
разные,  а  потому  следуйте  своим  путем:  одна  из  дорог - ваша, та, что
останется, - моя.
     - Ошибаешься,  де  Жиак,  -  ответил  незнакомец тихим голосом, - у нас
одни заботы и цель у нас одна. Я не искал тебя, ты позвал меня - я пришел.
     И  тут  де  Жиак  вспомнил  восклицание, которое жажда мести исторгла у
него  из  груди;  он  припомнил,  как  тотчас  же возник словно из-под земли
черный   всадник.   Он   снова   взглянул   на  необычного  спутника.  Свет,
отбрасываемый  опалом,  казался  адским  пламенем,  сверкавшим на челе злого
духа.  Де Жиак, как всякий рыцарь средневековья, верил и в бога и в дьявола,
но  вместе  с тем отличался неустрашимостью и, хотя почувствовал, что волосы
зашевелились  у  него  на  голове,  не  двинулся с места, а Ральф беспокойно
перебирал ногами, кусая удила, и то и дело вставал на дыбы.
     - Если  ты  тот,  за  кого  выдаешь себя, - твердым голосом произнес де
Жиак,  -  если  ты  пришел, потому что я тебя позвал, то ты знаешь, почему я
тебя позвал.
     - Ты  хочешь  отомстить  твоей жене, ты хочешь отомстить герцогу; но ты
хочешь пережить их и меж их могил обрести радость и счастье.
     - Так сие возможно?
     - Сие возможно.
     Судорожная улыбка скривила рот де Жиака.
     - Что ты хочешь за это? - спросил он.
     - То, что ты мне предложил, - было ответом.
     Де  Жиак  почувствовал,  как  нервы  натянулись  на его правой руке; он
колебался.
     - Ты  колеблешься,  - усмехнулся черный всадник, - ты призываешь месть,
а  сам  дрожишь.  У  тебя  женское  сердце, раз ты встретился лицом к лицу с
позором и отводишь взгляд перед возмездием.
     - И я увижу их обоих мертвыми? - снова спросил де Жиак.
     - Обоих.
     - И это произойдет у меня на глазах?
     - У тебя на глазах.
     - А  после  их смерти я долгие годы буду наслаждаться любовью, властью,
славой? - продолжал де Жиак.
     - Ты  станешь  мужем самой прекрасной женщины двора, ты будешь любимцем
короля,  самым  дорогим ему человеком, и сейчас ты уже один из самых храбрых
рыцарей в королевской армии.
     - Хорошо. Что я должен сделать? - решительно сказал де Жиак.
     - Пойти со мной, - ответил незнакомец.
     - Человек или дьявол, иди, я следую за тобой...
     И  лошадь  черного  всадника,  словно  на крыльях, понеслась по дороге,
уводившей  в  лес.  Ральф,  быстрый  Ральф, с трудом, тяжело дыша, скакал за
ней,  вскоре  лошади  и  всадники исчезли, скрывшись в тени вековых деревьев
Бомонского леса. Гроза бушевала всю ночь.


                                 Глава XXIV

     Между  тем  французские послы прибыли в Пон-де-л'Арш: английский король
назначил   в  качестве  своих  представителей  графа  Варвика,  архиепископа
Кентерберийского  и  других  знатных  особ  из  своего ближайшего окружения.
Однако  после  первых  же  встреч  с  англичанами  французским  послам стало
совершенно  ясно,  что  король  Генрих, которого комендант Руанской крепости
Ги-де-Бутилье  убедил  в том, что город этот покорится, желает лишь выиграть
время.  Сперва  возникли  долгие  споры,  на  каком  языке,  французском или
английском,  следует  изложить  согласованные условия. Вопрос, казалось, был
чисто  формальным,  но за ним скрывалась суть дела: французские послы видели
это,  но  уступили.  Когда  первую  трудность  удалось  преодолеть, сразу же
возникла   другая:  английский  король  написал,  будто  недавно  ему  стало
известно,  что  брат  его,  Карл  VI,  снова  впал  в  безумие и потому не в
состоянии  сейчас подписать с ним договор, что сын Карла, дофин, королем еще
не  является и не может его заменить; герцог же Бургундский не вправе решать
дела  Франции  и  распоряжаться  наследием  дофина. Было ясно, что, движимый
честолюбивыми  надеждами,  английский  король  считал  для  себя  невыгодным
договариваться  об  одной  только  части Франции, когда он, воспользовавшись
теперешними  раздорами  между  дофином и герцогом Бургундским, мог захватить
ее целиком.
     Когда  кардинал  Юрсен,  который был послан папой Мартином V попытаться
восстановить  мир  в  христианстве  и,  облеченный  миротворческой  миссией,
последовал  в  Пон-де-л'Арш, увидел все эти проволочки, он решил отправиться
в  Руан  и  прямо  объясниться  с  самим  английским  королем. Генрих принял
посланца  святейшего  отца со всеми почестями, каких заслуживала его миссия,
но слушать он сперва ничего не хотел.
     - По  благословению  божьему,  -  сказал он кардиналу, - явился я в это
королевство,  дабы покарать его подданных и править ими как истинный король:
тут  разом  сходятся  все  причины,  по которым королевство должно перейти в
другие  руки,  от  одного  владетеля  к  другому.  Богу  угодно,  чтобы  это
совершилось  и  чтобы  я  вступил во владение Франции: он сам дал мне на это
право.
     Тогда   кардинал  стал  говорить  о  заключении  родственного  союза  с
французским  королевским  домом. Он показал королю Генриху портрет принцессы
Екатерины,  дочери французского короля Карла, которой было всего шестнадцать
лет  и  которая считалась одной из красивейших женщин своего времени. Генрих
взял  в  руки  портрет, долго любовался им и обещал кардиналу на другой день
дать ответ: он сдержал свое слово.
     Генрих  соглашался на предложенный союз, но требовал, чтобы в приданное
принцессе  Екатерине  дали  сто  тысяч  экю,  герцогство  Нормандское, часть
которого  он  уже завоевал, герцогство Аквитанское, графство Понтье и многие
другие  владения,  полностью сняв с них какую-либо вассальную зависимость от
французского короля.
     Кардинал  и  послы,  видя,  что  никакой надежды на лучшие условия нет,
передали   эти   предложения   Карлу   VI,   королеве   Изабелле  и  герцогу
Бургундскому.  Принять  их  было невозможно, они были отклонены, и герцог со
своими войсками подошел к самому Бовэ.
     Жители  Руана,  которые  с  началом  переговоров чуть воспрянули духом,
потеряли  теперь  всякую  надежду  на мир и решили идти к Бовэ, чтобы искать
спасения  в  войне.  Они  собрали  десять  тысяч  хорошо  вооруженных л