о: ведь она
так красива! О... боже мой, боже!..
     При этих словах бедняжка горько разрыдалась.
     - Послушай,  Одетта,  -  сказал  юноша - не все ли равно, кто я, если я
тебя люблю?
     - Не  все  ли  равно?!  - воскликнула девушка, пытаясь высвободиться из
его рук. - Вы спрашиваете, не все ли равно? Я вас, сударь, не понимаю.
     Словно  обессиленная,  она  склонила  голову  ему  на  грудь, продолжая
смотреть ему в глаза.
     - Что  стало  бы со мною, - говорила она, - если бы, посчитав, будто мы
с  вами  ровня,  я поверила вашим мольбам, поверила в то, что вы женитесь на
мне,  и  уступила? Сегодня вечером вы наверняка нашли бы меня мертвой. Но вы
очень быстро меня забыли: ведь королева так прекрасна!..
     - Ты  знаешь,  Одетта,  я  и  вправду  тебя  обманывал, выдавая себя за
простого оруженосца: на самом же деле я герцог Туренский.
     Одетта глубоко вздохнула.
     - Но  скажи,  -  продолжал  он, - разве богатого и блестящего вельможу,
каким  ты  видела  меня  вчера,  ты  любишь не больше, чем простого бедняка,
каким видишь сегодня?
     - Я, сударь, не люблю вас.
     - Как?! Но ты же уверяла меня...
     - Я  могла  бы любить оруженосца Луи, он был бы под стать бедной Одетте
из  Шан-Дивер,  ради  него  я  готова  с радостью отдать свою жизнь. Чувство
долга  может  заставить  меня отдать ее и ради герцога Туренского, только на
что  она  высокородному  супругу  герцогини Валентины Миланской, доблестному
рыцарю королевы Изабеллы?..
     Герцог  хотел  было  ответить,  но  в  эту  минуту  в  комнату  вбежала
перепуганная кормилица.
     - О,  бедное мое дитя! - бросилась она к Одетте. - Что они хотят с вами
сделать!
     - Да кто же? - спросил герцог.
     - Мэтр Луи, за мадемуазель пришли какие-то ди...
     - Откуда они?
     - Из Туренского дворца.
     - Из  дворца?  -  нахмурился герцог и бросил взгляд на Одетту. - Кто же
прислал их? - продолжал он, недоверчиво глядя на кормилицу.
     - Герцогиня Валентина Миланская.
     - Моя жена?! - воскликнул герцог.
     - Жена его?.. - в изумлении повторила Жанна.
     - Да,  его  жена, - отвечала Одетта, опершись рукою на плечо кормилицы.
-  Перед  тобою  брат  короля. У него есть жена, и, смеясь, он, должно быть,
сказал  ей:  "На  улице  Феронри,  неподалеку  от  кладбища  Невинноубиенных
младенцев,  живет бедная девушка, к которой я прихожу каждый вечер, когда ее
старый  отец...  Боже,  как  она меня любит!" - Одетта горько рассмеялась. -
Вот что он ей сказал. И жена его, разумеется, хочет меня видеть.
     - Одетта!  -  резко  оборвал ее герцог. - Пусть я умру, если то, что вы
говорите,  правда.  Я предпочел бы потерять все свое состояние, только бы не
это.  Клянусь  вам, я узнаю, кто проник в нашу тайну, и горе тому, кто хотел
так коварно подшутить надо мною!
     С этими словами герцог бросился к двери.
     - Сударь, куда вы? - остановила его Одетта.
     - Никто,  кроме  меня, не вправе распоряжаться в моем доме, и я прикажу
людям, которые посмели сюда прийти, немедленно убираться прочь!
     - Вы,  сударь,  вольны  делать что угодно, но ведь эти люди узнают вас.
Они  скажут герцогине, что вы здесь, о чем она, возможно, и не догадывается.
Герцогиня  сочтет  меня виноватой куда больше, чем это есть на самом деле, и
уж тогда мне не ждать пощады!
     - Разве вы пойдете в Туренский дворец?
     - Непременно  пойду.  Я  встречусь  с  вашей  женой  и  сама во всем ей
признаюсь.  Я  стану перед нею на колени, и она простит меня. И вас, сударь,
она тоже простит, даже еще скорее...
     - Поступайте,  Одетта,  как знаете, - сказал герцог, - вы всегда правы,
мой ангел.
     С печальной улыбкой Одетта сделала знак Жанне подать ей накидку.
     - Как же вы доберетесь до дворца?
     - Эти  люди  явились  в  карете,  -  ответила Жанна, набрасывая накидку
девушке на плечи.
     - Все равно я буду охранять вас! - воскликнул герцог.
     - До  сих  пор,  сударь,  меня хранил господь, и я надеюсь, он и впредь
будет моим хранителем.
     При   этих   словах  Одетта  почтительно  поклонилась  герцогу  и,  уже
спускаясь по лестнице, сказала, обращаясь к ожидавшим ее людям:
     - Господа, я готова, ведите меня, куда вам угодно.
     Герцог  с  минуту  постоял  в  оцепенении там, где его оставила Одетта.
Потом,  выйдя  из  комнаты,  он  сбежал  вниз по лестнице к наружной двери и
ненадолго  задержался  у порога, глядя вслед удалявшейся карете. Увидев, что
она  направилась  к  улице  Сент-Оноре,  сам  он  помчался  бегом  по  улице
Сен-Дени,  потом  по  улице  О-Фер  и,  пересекши  хлебный рынок, оказался у
своего  дома  как  раз  в  ту минуту, когда карета въехала в улицу Дез-Этюв.
Убедившись,  что  он ее обогнал, герцог проник в дом через ту самую потайную
дверь,  из  которой  вышел,  и  бесшумно  проскользнул  в  одну  из  комнат,
помещавшуюся  рядом  со спальней герцогини, откуда он в окошко мог наблюдать
все, что там происходило.
     Герцогиня  Валентина  стояла  посреди комнаты в гневе и нетерпении: при
малейшем  шорохе  она  бросала взгляд на дверь, и полукружья ее великолепных
темных  бровей,  столь  украшавших ее лицо, когда оно было спокойным, сейчас
почти  смыкались  друг с другом. Одета она была с большою роскошью, в лучшие
свои  наряды.  Однако  же  она то и дело подходила к зеркалу, силясь придать
своим  чертам  то  выражение  мягкости и доброты, которое составляло главную
прелесть  всего  ее  облика; потом она добавляла к прическе еще какое-нибудь
драгоценное  украшение,  ибо  ей  хотелось  раздавить, уничтожить дерзнувшую
соперничать  с  нею  женщину тяжестью как бы двойного гнета: и высоким своим
саном, и своей неотразимой красотой.
     Наконец  герцогиня  услышала  шум в соседней комнате; она прислушалась,
приложив  руку  ко  лбу,  а  другою рукой стала искать опоры, схватившись за
высокую  спинку резного кресла; в глазах у нее потемнело, она почувствовала,
что  колени  ее  дрожат.  В  эту  минуту дверь отворилась, и в спальню вошел
слуга,   доложив,   что  девушка,  которую  герцогиня  желала  видеть,  ждет
милостивого  разрешения  войти. Герцогиня знаком показала, что она готова ее
принять.
     Свою  накидку  Одетта  оставила  в  прихожей  и  явилась в том скромном
уборе,  в каком мы ее видели; только волосы свои она заплела в длинную косу,
и  так  как  ей  нечем  было заколоть ее вокруг лба, коса ниспадала на грудь
девушки  и  спускалась  до самых колен. Одетта остановилась у двери, которая
тотчас затворилась за ней.
     Перед   этим   чистым   и   светлым   видением   герцогиня   замерла  в
неподвижности:  она была поражена скромностью и достоинством посетительницы,
которую  воображала  себе, разумеется, совсем иною; почувствовав, что начать
разговор  следует  ей,  ибо  она  затеяла  это  свидание,  герцогиня сказала
мягким, прерывающимся от волнения голосом:
     - Входите же, входите...
     Одетта  прошла  вперед,  потупив  глаза,  но  лицо  ее  было  спокойно;
остановившись в трех шагах от герцогини, она опустилась на одно колено.
     - Стало  быть,  это вы хотели лишить меня любви герцога? - обратилась к
ней  герцогиня.  - И после всего вы полагаете, что достаточно вам преклонить
предо мною колени, и я вас прощу?
     Одетта быстро поднялась; лицо ее запылало.
     - На  колени,  сударыня,  я встала вовсе не для того, чтобы вы простили
меня;  по  воле  всевышнего  я  не  чувствую  перед  вами  никакой  вины.  Я
опустилась  на  колени,  потому  что  вы  знатная  принцесса, а я всего лишь
бедная  девушка.  Но  теперь,  отдав  почести  вашему  высокому сану, я буду
говорить с вами стоя: спрашивайте меня, ваше высочество, я готова отвечать.
     Герцогиня  никак  не  ожидала  встретить такое спокойствие; она поняла,
что  внушить  его  могла лишь невинность и лишь бесстыдство могло помочь его
разыграть.  Она  видела  перед  собой прекрасные синие глаза, такие добрые и
такие  ясные,  что  казалось,  будто  созданы  они для того, чтобы через них
проникать  в  самые  глубины  сердца,  и  сердце это, чувствовала герцогиня,
чисто,  как  сердце младенца. Герцогиня Туренская была добра, первый приступ
итальянской  ревности,  заставивший  ее  действовать  и  говорить, понемногу
утих; она протянула Одетте руку и сказала ей ласково и нежно:
     - Пойдемте.
     Эта  перемена  в  тоне  и  поведении герцогини произвела в душе девушки
внезапный  переворот.  Одетта приготовила себя к тому, чтобы встретить гнев,
но не снисхождение. Она взяла протянутую ей руку и прильнула к ней губами.
     - О!..  -  воскликнул она, рыдая. - Клянусь вам, тут нету моей вины. Он
пришел  к  моему  отцу  как простой оруженосец герцога Туренского, якобы для
того,  чтобы  купить  лошадей своему господину. Я увидела его, увидела!.. Он
так  прекрасен!  Я  глядела  на  него  без  опаски,  потому что считала себе
ровней.  Он приходил ко мне, беседовал со мною. Ни разу в жизни не слыхала я
такого  сладостного  голоса,  разве  что  когда  была  ребенком и во сне мне
являлись  ангелы.  Я  ничего  не знала: не знала о том, что он женат, что он
дворянин,  герцог.  Знай  я,  что  это  ваш  супруг,  сударыня, и что вы так
красивы,  так прекрасны, я бы сразу догадалась, что он надо мною смеется. Но
теперь  мне  ясно  все:  он  никогда  не  любил меня, и... и я его больше не
люблю...
     - Бедное  дитя!  -  воскликнула  Валентина,  глядя на девушку. - Бедное
дитя: она думает, что ее любили и бросили!..
     - Я  не  сказала,  что  забуду  его,  -  грустно промолвила Одетта. - Я
сказала,  что  не буду больше его любить, потому что любить дозволено только
того,  кто  тебе  равен  и  чьей  женою  ты  можешь стать. О, вчера, когда я
увидела  его  во  время  этого  великолепного шествия, в роскошном наряде!..
Когда  в  каждой его черте я узнавала оруженосца Луи, того, которого считала
своим,  когда  я  узнала  в нем герцога Туренского, который принадлежит вам,
сударыня!..  Клянусь,  мне  почудилось,  будто это какое-то наваждение, я не
верила  своим  глазам.  Он  о  чем-то говорил, я затаила дыхание, я замерла,
чтобы слышать его голос... Он беседовал с королевой. О, королева!..
     Одетта вздрогнула, и герцогиня вдруг побледнела.
     - Вы  не  испытываете  к  ней неприязни? - спросила Одетта с выражением
неизъяснимой скорби.
     Герцогиня Валентина поспешно приложила свою руку ко рту девушки.
     - Тише,  тише, - остановила она ее. - Изабелла наша повелительница: она
ниспослана нам богом, и мы должны ее любить.
     - То  же самое сказал мне и мой отец, когда в тот день я, обессиленная,
вернулась домой и призналась, что не люблю королеву, - вздохнула Одетта.
     Герцогиня  задержала на девушке взгляд, исполненный глубочайшей доброты
и  ласки.  В  это  мгновение Одетта робко подняла глаза. Взгляды двух женщин
встретились:  герцогиня  открыла  ей  свои объятия, но Одетта бросилась к ее
ногам и стала целовать колени.
     - Теперь   мне   больше   нечего  вам  сказать,  -  ответила  герцогиня
Валентина. - Обещайте же впредь его не видеть, вот и все.
     - К  великому  моему  несчастью, сударыня, я не могу вам этого обещать,
ведь  герцог богат и могуществен: останусь ли я в Париже, уеду ли, он сумеет
меня  найти.  Вот  почему я не осмеливаюсь обещать вам больше его не видеть,
но могу поклясться, что умру, если увижу его вновь.
     - Вы  ангел,  -  сказала  герцогиня, - и если вы пообещаете молиться за
меня  богу,  я  готова  поверить,  что  счастье  на  этой земле для меня еще
возможно.
     - Молиться  за  вас  богу,  сударыня! Да разве вы не из тех обласканных
судьбою   принцесс,   которым  покровительствуют  добрые  феи?!  Вы  молоды,
красивы, могущественны, и вам дозволено его любить.
     - Тогда молите бога, чтобы он любил меня.
     - Я постараюсь, - ответила Одетта.
     Герцогиня  взяла  со стола маленький серебряный свисток и свистнула. На
этот  призыв  тот  же  самый слуга, который доложил о приходе Одетты, открыл
дверь.
     - Отведите  ее домой, - приказала герцогиня, - да смотрите, чтобы с ней
ничего  не  случилось.  Одетта,  -  ласково обратилась она к девушке, - если
когда-нибудь  вам  понадобится  помощь,  защита и покровительство, подумайте
обо мне и приходите.
     С этими словами она протянула ей руку, как сестре.
     - Отныне,  сударыня, в жизни мне нужно совсем немного, но поверьте, что
вы мне не понадобитесь и думать о вас будет ни к чему.
     Одетта низко склонилась перед герцогиней и вышла.
     Оставшись  одна,  герцогиня уселась в кресло и, опустив голову, глубоко
задумалась.  Она  просидела несколько минут, погруженная в свои мысли, когда
дверь  в  ее комнату тихо отворилась. Герцог вошел неслышно и, приблизившись
к  жене  так,  что  она  этого  даже не заметила, оперся о спинку ее кресла;
затем,  видя,  что она его не замечает, он снял с шеи великолепное жемчужное
ожерелье,  поиграл  им над головой герцогини и бросил ей на плечо. Валентина
вскрикнула и, подняв глаза, увидела мужа.
     Она  окинула  его  быстрым,  пронзительным  взглядом.  Но герцог ожидал
этого  и  ответил  ей спокойной улыбкой человека, который понятия не имеет о
том,  будто  что-то  произошло. Более того: когда герцогиня опустила голову,
он  нежно  взял  ее  за  подбородок  и,  откинув  назад ее голову, попытался
заставить снова взглянуть на него.
     - Чего вы от меня хотите, сударь? - спросила Валентина.
     - Ну  разве  не  позор  для  восточного  монарха?! - воскликнул герцог,
перебирая  пальцами  ожерелье,  которое  только что подарил своей супруге, и
поднося  жемчужины  к ее губам. - Ожерелье это прислал мне венгерский король
Сигизмунд  Люксембургский,  считая  его  чудом.  Он  думает,  что сделал мне
царский подарок, а у меня самого есть жемчужина, белее и драгоценнее этих.
     Валентина глубоко вздохнула, но герцог, казалось, этого не заметил.
     - Знаете  ли вы, моя прекрасная герцогиня, что красавицы, подобной вам,
я  не  встречал? На мою долю выпало счастье обладать несравненным сокровищем
красоты!  На  днях  мой  дядя  герцог  Беррийский  так  расписал  мне  глаза
королевы,  которые  я, по правде сказать, и не приметил, что вчера, находясь
от нее поблизости, я воспользовался случаем и внимательно их разглядел...
     - Ну и что же? - поинтересовалась Валентина.
     - А  вот  что:  однажды  -  не припомню сейчас, где это было, - я видел
пару  глаз,  которые  вполне могли бы соперничать с ее глазами. Взгляните-ка
на  меня!  Да-да,  это  было  в Милане, во дворце герцога Галеаса. Глаза эти
сверкали  в  обрамлении прекраснейших черных бровей, когда-либо изображенных
кистью  художника  на  челе  итальянки. И принадлежали они некоей Валентине,
ставшей   супругой   какого-то   герцога  Туренского,  который,  признаться,
недостоин такого счастья.
     - И  вы  думаете,  он  этим  счастьем  дорожит?  -  спросила Валентина,
обратив к супругу взгляд, исполненный грусти и любви.
     Герцог  взял ее руку и прижал к сердцу. Валентина попыталась ее отнять;
герцог  задержал  руку  жены  в  своих  руках  и, сняв с пальца великолепный
перстень, надел его ей на палец.
     - Что это за перстень? - спросила Валентина.
     - Он  принадлежит вам по праву, моя дорогая, ибо достался мне благодаря
вам. Сейчас все объясню.
     Герцог  уселся  на  низенький  табурет  у  ног  супруги, обоими локтями
опершись на подлокотник ее кресла.
     - Вот  именно  достался,  -  повторил  он,  -  да  к тому еще и за счет
бедняги де Куси.
     - Каким образом?
     - Да  будет  вам  известно,  -  и советую вам помнить об этом, - что де
Куси  утверждал,  будто  видел  руки  по меньшей мере столь же красивые, как
ваши.
     - Где же это он их видел?..
     - На улице Феронри, куда де Куси ходил покупать лошадь.
     - И у кого именно?..
     - У  дочери  торговца  лошадьми.  Я,  разумеется,  утверждал,  что  это
невозможно;  он  же упорно настаивал. В конце концов мы поспорили: он на это
кольцо,  а  я на жемчужное ожерелье. - Валентина смотрела на герцога, словно
пыталась  читать  в его душе. - И вот я переоделся простым оруженосцем, дабы
собственными  глазами взглянуть на сие чудо, и пошел к старику-торговцу, где
за  бешеную  цену  купил  двух никудышных коней, сесть на которых дворянина,
отмеченного  титулом герцога, можно заставить разве что в наказание. Но зато
я  увидел  белорукую богиню, как сказал бы божественный Гомер. Признаться по
совести,  Куси  не  столь  глуп,  как  я думал, и просто диву даешься, каким
образом  в  этом жалком саду мог расцвести такой изумительный цветок. Однако
же,  моя  дорогая,  я  не признал себя побежденным: как и подобает истинному
рыцарю,  я  вступился  за  честь  своей  дамы.  Куси продолжал упорствовать.
Короче,  мы  уже  пошли  к  королю  просить  его  дозволить  нам решить спор
поединком,  но  в  конце  концов  договорились обратиться к Пьеру де Краону,
человеку  в  подобных  делах  весьма  опытному.  И вот дня три тому назад мы
втроем  направились к этой красотке, и поскольку Краон оказался великолепным
арбитром,  перстень красуется теперь на вашей руке... Что вы скажете об этой
истории?
     - Скажу,  сударь,  что  я  знала о ней, - ответила Валентина, все еще с
сомнением глядя на герцога.
     - О...  каким  же  образом?  Куси  слишком  галантен, чтобы сделать вам
подобное признание.
     - Стало быть, узнала не от него.
     - От кого же? - спросил герцог тоном наигранного безразличия.
     - От вашего арбитра.
     - От мессира Пьера де Краона? Хм...
     Герцог  вдруг  насупился  и стиснул зубы, но лицо его тотчас же приняло
прежнее беззаботное выражение.
     - Да,  да, понимаю, - продолжал он. - Пьер ведь знает, что я считаю его
своим  другом  и  во  всем  покровительствую  ему. Вот он и захотел снискать
также  и  ваши  милости. Ну и прекрасно! Однако не находите ли вы, что время
уже  слишком  позднее,  чтобы болтать о всяких пустяках? Не забудьте, завтра
король  ждет  нас  к  обеду,  после  застолья  устраивается  турнир,  и  мне
предстоит  острием  моей  шпаги  доказать,  что прекраснее вас нет никого на
свете, а моим арбитром на сей раз будет уже не Пьер де Краон.
     При  этих  словах  герцог подошел к двери и запер ее изнутри, заложив в
кольца  деревянную  щеколду,  украшенную  вышитыми по бархату цветами лилий.
Валентина  следила  за  ним  взглядом. Когда же он снова вернулся к ней, она
встала и, обвив руками шею супруга, сказала:
     - О сударь, если вы меня обманываете, это будет на вашей совести.


                                 Глава III

     На  другой  день  герцог  Туренский  встал  рано и тотчас отправился во
дворец,  где  застал короля в ожидании обедни. Карл, очень любивший герцога,
встретил  его  приветливо и ласково, с улыбкой на лице. При этом он заметил,
что  герцог  чем-то  удручен. Это встревожило Карла, он протянул ему руку и,
пристально глядя на него, спросил:
     - Мой  дорогой  брат,  скажите  мне, чем вы расстроены? Вид у вас очень
озабоченный.
     - На то, ваше величество, есть причина, - отвечал герцог.
     - Расскажите  же, в чем дело, - продолжал король, взяв герцога под руку
и  отводя  его  к окну. - Мы желаем знать об этом, и если кто-либо нанес вам
обиду, мы позаботимся о том, чтобы справедливость была восстановлена.
     И  герцог  Туренский  рассказал  королю  о той сцене, которая произошла
накануне  и  которую мы постарались подробно описать читателю. Он рассказал,
каким  образом  мессир  де  Краон  обманул  его  доверие,  выдав  его  тайну
герцогине  Валентине,  да  притом  еще с самым недобрым умыслом. Убедившись,
что король разделяет его неприязнь к де Краону, герцог добавил:
     - Клянусь  моей преданностью вам, ваше величество, если вы не воздадите
ему  за  содеянное, я сегодня же в присутствии всего двора назову его лжецом
и предателем и умрет он от моей руки.
     - Вы  этого  не  сделаете, - отвечал король, - я сам прошу вас об этом.
Но  мы  ему прикажем, и не позднее сегодняшнего вечера, чтобы он оставил на