захлопнул дверь.
     - Франклин, Франклин, Франклин.
     Голос заполнил комнату,  и вдруг Гибс увидел отражение машины в зеркале
ванной.  Он  снова  закричал,  обернулся  и увидел  машину  за  креслом.  Он
попятился, уперся спиной в дверь  туалета, принял  ее за  путь  к спасению и
распахнул.  В туалете стояла  машина, мигая  огнями  и зовя его по имени. Он
отшатнулся, споткнулся и упал, ударившись головой о стол. Из угла комнаты на
него глядела машина.
     - Франклин, Франклин, Франклин, - позвала она.
     Он не мог больше кричать. У  него не было на это сил. Ужас охватил его.
Молчаливый,  безголосый  ужас.  Он  вскочил на ноги  и заметался по комнате,
натыкаясь то на мебель, то на Флору, которая  пыталась  удержать его.  Потом
распахнул дверь в коридор - и увидел усмешку стоящей там машины.
     Последнее мгновение  жизни Франклина  Гибса  занял  безумный бег  через
гостиничный номер к окну. Он протаранил стекло и, увлекая за  собой осколки,
рухнул на бетонную площадку, окружающую  бассейн двумя этажами ниже. Он упал
на бетон головой вперед, и позвоночник его резко и отчетливо хрустнул. Флора
никогда не слыхала ничего похожего  на этот  звук, донесшийся до нее  сквозь
собственный захлебывающийся крик, вырвавшийся при виде распластанного тела с
повернутой под неестественным углом головой.
     Никому  не   разрешили   трогать   тело.   Кто-то,  движимый   чувством
сострадания, прикрыл его одеялом. Заместитель шерифа вызвал скорую помощь, а
теперь был занят тем, что освобождал от зевак место вокруг бассейна.
     Мистер Любоу с  бледным и озабоченным лицом помогал Флоре собраться. Он
говорил ей, что на том конце города есть очень хороший  небольшой санаторий,
что он просто  уверен, что там она  сможет  прийти в себя. Флора  сидела  на
краешке постели,  не слыша его  нервно  прерывающихся  слов  о  том, как все
сожалеют  о  случившемся.  Она  сидела  безвольно  и безжизненно,  словно  в
кататоническом ступоре. В голове всплыла мысль,  что  надо бы послать вторую
телеграмму  брату  Франклина,  потом  еще  одна:  что  Франклин  не  верил в
страховку, но  она  оставила  их без внимания,  позволив себе погрузиться  в
полнейшее оцепенение. Ей ни о чем не хотелось думать. Она слишком устала.
     Внизу, у  бассейна, лежало холодное изуродованное тело Франклина Гибса.
Высунувшаяся  из-под одеяла рука безжизненно  покоилась на  бетоне. В темном
кустарнике послышался какой-то шум. По  бетону прокатился  серебряный доллар
и, покружившись, улегся около ладони Гибса.
     Никто из персонала гостиницы не смог объяснить, каким образом невдалеке
от бассейна оказался "однорукий бандит", обнаруженный там на следующее утро.
Он был в ужасном состоянии:  покрытый вмятинами и царапинами,  с заклиненным
рычагом и  выбитым стеклом, но его отправили на фабрику для ремонта, и через
неделю-другую  он  уже  снова  стоял  среди своих  собратьев.  Тем  же утром
мальчишка, чистящий бассейн, нашел серебряный доллар и со спокойной совестью
сунул  его в карман, а  Флора Гибс  улетела в Эльгин склеивать черепки своей
разбитой жизни.
     Она зажила молчаливо и тихо, никому не причиняя никаких неудобств. Лишь
однажды, год спустя, произошло нечто необычное.
     Церковь проводила благотворительный базар, и  кто-то поставил  видавший
виды игральный, автомат,  который называют обычно "одноруким бандитом". Трем
ее  подругам из Женского Союза с трудом удалось успокоить зашедшуюся в крике
Флору и отвести ее домой.
     Весь вечер был испорчен.


КУДА ЭТО ВСЕ ПОДЕВАЛИСЬ?


     Ощущение  было  абсолютно  незнакомым.  Ничего  такого  он  никогда  не
испытывал.  Он проснулся, но не помнил, чтобы засыпал.  И, что озадачило его
еще больше,  он был  не в постели. Он  шел по  двухполосному  шоссе с  белой
разделительной линией посредине. Он  остановился, поглядел на голубое  небо,
на  жаркое  утреннее   солнце.  Огляделся.   Сельская   местность,  высокие,
крупнолистные  деревья по  краям  дороги.  За  деревьями -  волны золотистой
пшеницы.
     Похоже на Огайо, подумал он. Или Индиану. Или север НьюЙорка. Слова эти
вдруг дошли до его сознания. Огайо. Индиана.
     Нью-Йорк. Он сразу же подумал, что не знает, где находится.
     Вслед за этим тут же  возникла  новая мысль: он  не знал также и кто он
такой!  Он оглядел себя, ощупал зеленый комбинезон, тяжелые высокие башмаки,
идущую  от  горла до паха молнию. Ощупал лицо, потом волосы. Инвентаризация.
Попытка  связать  воедино  узнанные  кусочки.  Сориентироваться  посредством
пальцев. Он  почувствовал под пальцами небольшую щетину, прямой, с маленькой
ложбинкой  на переносице, нос, умеренно  густые брови, коротко  постриженные
волосы. Не  наголо, но почти. Он  был молод. Сравнительно молод,  по крайней
мере.  И хорошо чувствовал себя. Был  здоров. Миролюбиво настроен. Чертовски
озадачен, но не испуган.
     Он  сошел  на  обочину,  достал сигарету и зажег ее.  Он  стоял  в тени
могучего дуба, прислонясь к его  стволу. И думал:  я не знаю, кто я такой. Я
не знаю,  где нахожусь. Но сейчас  лето, и я за городом, и у меня, возможно,
амнезия или что-то наподобие.
     Он  глубоко  и  с  удовольствием  затянулся.  Вынул  сигарету изо  рта,
повертел ее  в пальцах,  разглядывая. С фильтром, кингсайз. В голове всплыли
слова:  "Винстон" приятен, как и подобает настоящим  сигаретам", "Вам многое
понравится в "Мальборо", "Вы  курите все больше, а удовольствия все меньше?"
Последнее  относилось  к  "Кэмэл"  - сигаретам, ради которых  стоило  пройти
лишнюю милю. Он улыбнулся, а потом расхохотался во весь голос. Сила рекламы.
Он не знал ни собственного  имени,  ни местонахождения, но призывы  табачных
компаний  оказались  сильнее  амнезии.  Он  перестал  смеяться и  задумался.
Сигареты и реклама означали Америку. Значит, вот он кто такой: американец.
     Он  выбросил  окурок и двинулся дальше. Через несколько сотен ярдов  он
услышал музыку, доносящуюся из-за ближайшего поворота. Трубы. Потом барабан,
а на его фоне -  высоко летящее облигато солирующей трубы. Свинг. Да, именно
так.  И опять он осознал, что это слово знакомо ему. Свинг. А его он уже мог
привязать к  определенному  времени.  Свинг  появился в 1930-х. Но эта  вещь
относилась  к  более  позднему  времени.  К  пятидесятым.  К  1950-м.  Факты
громоздились один на другой. Он почувствовал, что нашел ключ к головоломке и
все  кусочки  встают  на свои  места, образовывая  узнаваемую картинку. Даже
странно, подумал  он,  как все  оказалось  просто. Теперь он знал,  что  год
сейчас - 1959-й.
     В этом не  могло  быть никаких  сомнений.  Тысяча  девятьсот  пятьдесят
девятый.
     Он миновал  поворот,  увидал  источник  музыки  и  чуть приостановился,
проведя мысленную инвентаризацию того, что знал. Он был американцем, лет ему
было двадцать с чем-нибудь, и стояло лето.
     Прямо  перед  ним располагалось  кафе:  маленькое прямоугольное дощатое
строение  с  табличкой  на  двери,  на  которой  значилось:  ОТКРЫТО. Музыка
доносилась  именно из  этой двери. Он  вошел, и  у  него  возникло  ощущение
чего-то знакомого. Ему определенно приходилось бывать в подобных заведениях.
Длинный прилавок, заставленный бутылочками кетчупа и салфетницами;  стена за
ним, на  которой от руки были.написаны названия  сэндвичей, пирогов  и  тому
подобных  вещей.  Пара плакатов, на которых девушки в купальниках  держали в
руках  бутылочки кока-колы, а в дальнем углу зала - ящик, в котором он узнал
музыкальный автомат.
     Он  прошел  вдоль  прилавка, крутанув по  пути пару  сидений.  И увидел
открытую  дверь на кухню. Задверью виднелась большая плита, на которой стоял
кофейник  с нахально задранным  носиком.  Звук попыхивающего  кофейника  был
знакомым и умиротворяющим и навевал ощущение завтрака и утра.
     Юноша  улыбнулся,  словно  встретив  старых  друзей. Нет,  даже  лучше:
почувствовав присутствие  старых друзей. Он уселся на последний стул,  чтобы
видеть кухню. Взгляд  его  обежал  полки,  заставленные консервами,  большой
двухдверный холодильник, деревянный разделочный стол, затянутую сеткой дверь
во двор.
     Потом  глаза  его  поднялись  выше,  к  надписям  на стене.  Денверский
сэндвич. Гамбургер.  Чизбургер. Яичница с ветчиной.  И снова он столкнулся с
необходимостью приводить явно знакомые слова в соответствие с их значениями.
Что такое, к примеру, денверский сэндвич? И pie a  la mode? Спустя несколько
мгновений в мозгу возникли образ и вкус. В голову ему пришла странная мысль,
что,  может  быть, он  ребенок,  который  вдруг по  каким-то  фантастическим
причинам  в  одно  мгновение  вырос,  превратившись  во  взрослого?   Музыка
врывалась в мысли, мешая думать.
     Он крикнул в кухонную дверь: - Не слишком ли громко, а?
     Молчание.  Только  музыка в  ответ, Он  повысил голос: -  Вам нормально
слышно?
     Опять никакого ответа. Он подошел к автомату, отодвинул его  от стены и
нашел в  самом  низу  регулятор  громкости.  Повернул.  Музыка удалилась,  в
помещении стало  тише и уютнее. Он придвинул  автомат к стене и снова уселся
на  свой  стул.  Взял  прислоненное к салфетнице  меню  и  стал  читать его,
поглядывая временами на  кухню. Сквозь  стеклянную  дверцу  плиты  виднелись
четыре отлично  подрумяненных  пирога, и  опять  в  нем  появилось  ощущение
чего-то знакомого, доброго, на что и он должен ответить добром. Он  крикнул:
- Пожалуй, я съем яичницу с ветчиной. Только не передерживайте яйца. И кусок
шоколадного пирога.
     И опять никакого движения на кухне, никакого голоса в ответ.
     - Я видел табличку на дороге, что там впереди город. Что за город?
     В большом эмалированном  кофейнике булькал  кофе, в воздухе  поднимался
парок.  Легкий  ветерок качал  туда-сюда  дверь, ведущую во  двор,  негромко
наигрывал  музыкальный автомат. Юноша, у которого потихоньку начинало сосать
под ложечкой, почувствовал, как в нем поднимается раздражение.
     - Эй, - крикнул он, - я ведь вас спрашиваю. Что там за город впереди? .
     Он  какое-то время  подождал,  но,  поскольку  ответа  опять  не  было,
поднялся со  стула, обогнул прилавок, толкнул дверь и прошел  на кухню.  Она
была пуста. Он подошел  к задней двери, отворил  ее и вышел наружу. Большой,
посыпанный гравием задний двор. Абсолютно пустой, если  не считать стоящих в
ряд  мусорных  баков. Один  был  опрокинут,  и по  земле было рассыпано  его
содержимое: разнообразные консервные, банки, кофейная гуща, яичная скорлупа,
пустые пакетики из-под концентратов, апельсиновые корки, покореженное, почти
без спиц, велосипедное  колесо, три-четыре  подшивки старых газет. Он шагнул
было обратно, как вдруг что-то заставило его замереть. Он снова посмотрел на
мусорные  баки.   Чегото  не  хватало.  Не  было  какой-то  мелочи,  которая
непременно должна была присутствовать. Буквально на одно деление качнулась в
сторону стрелка  внутреннего  прибора,  измеряющего его  уравновешенность  и
рассудочность. Что-то  было  не так,  но что - он  не знал. У  него возникло
чувство легкой тревоги, которое он постарался загнать вглубь.
     Он возвратился  на  кухню, подошел к  кофейнику, понюхал  поднимающийся
парок и поставил кофейник на разделочный стол.
     Нашел кружку, налил  себе кофе, прислонился к столу и принялся  мелкими
глотками  потягивать ароматную горячую жидкость,  наслаждаясь  ее  вкусом  и
знакомостью.
     Потом вышел в зал,  взял из стеклянной  емкости большой пончик, запивая
его кофе,  и стал размышлять. Хозяин  этого заведения,  думал он,  видимо, в
подвале. А может, его жена рожает. Или он заболел.
     Сердце  прихватило,  или  еще  чего.  Может,  стоит  порыскать  вокруг,
поискать,  дверь в  подвал. Он  поглядел на кассовый аппарат.  Вот идеальная
ситуация  для грабежа.  Или  бесплатного обеда. И всего, что только в голову
взбредет.
     Юноша полез в карман и вытащил пригоршню мелочи и долларовую бумажку.
     - Американские деньги,  -  сказал  он  вслух.  - Все  сходится. Никаких
сомнений.  Я американец. Два полтинника.  Четвертак. Дайм.  Четыре  пенни. И
доллар. Это американские деньги.
     Он снова вернулся на кухню, пробежал взглядом пакетики с концентратами,
узнавая знакомые названия. "Кэмибел". Это тот самый суп, что имеет пятьдесят
семь разновидностей? И  вновь он  задумался над  тем, кто. он  такой  и  где
находится.  Над  расчлененными  поп  sequitur[  Non  sequitur  -  вывод,  не
соответствующий посылке.  ],  проходящими  через  его  сознание,  над  своим
знанием музыки,  над своей  разговорной  речью, над  тем, что  он так  легко
прочитал и понял меню. Яичница  с ветчиной  и  шоколадный пирог...  понятия,
которым он мог поставить в соответствие образ, вкус и запах. А затем на него
надвинулись легионы вопросов. Кто же он все-таки такой?
     Что,  черт возьми, он тут  делает? И  где это "тут"? И почему? Это  был
большой  вопрос. Почему он вдруг проснулся на дороге, не зная, кто он такой?
И почему никого нет в кафе? Где владелец, повар, кассир?
     Почему  их нет? И  опять внутри завозился  червячок  задвинутой  вглубь
тревоги.
     Он доел  пончик, допил оставшийся кофе и вернулся в  зал. Снова обогнул
прилавок, бросив на него четвертак. Выходя, остановился и снова оглядел зал.
Проклятье,-все было  так  обычно, реально и естественно, Надписи, заведение,
запах, интерьер.  Он положил ладонь на  ручку  двери и  распахнул ее. Он уже
сделал шаг  на улицу, как вдруг неожиданная мысль  ошеломила его. Он  понял,
что было не так у мусорных баков. Он вышел под жаркое  солнце, неся с  собой
свою тревогу.
     Он знал, что за мелочи не хватало, и это знание наполнило его холодом и
страхом, каких он  не испытывал  раньше. От пришедшей мысли по коже побежали
мурашки. Это было непонятно.
     Это   было  ненормально.   Это   было  за  пределами  логики,   которая
поддерживала его, давала ответы на вопросы, связывала с реальностью.
     Там не было мух.
     Он завернул  за  угол  кафе и  попал на задний двор. Вот мусорные баки.
Тишина, никакого движения и никаких мух.
     Он  медленно  вышел на шоссе. Теперь он  знал,  что кругом было не так.
Деревья были реальны, и шоссе, и кафе, и все, что в нем.
     Запах  кофе  был  реален, и  вкус  пончика,  и  концентраты  назывались
правильно,  и кока-кола  поставлялась в бутылках и стоила  никель. Все  было
верно и правильно,  и всякая вещь стояла  на своем месте. Но все вокруг было
безжизненно! Вот что за  мелочи не хватало: жизни! С этой мыслью он и прошел
мимо надписи, гласившей: "Карлсвиль, 1 миля".
     Он вошел в  городок, раскинувшийся перед ним, чистый и привлекательный.
Небольшая  центральная  улица  кольцом огибала парк. В центре  парковой зоны
стояла  большая  школа.   На   центральной  улице  располагались   магазины,
кинотеатр, опять магазины и полицейское отделение. Дальше виднелась церковь,
жилые кварталы, а на  углу - аптека. Вон книжный  магазин, вон кондитерский,
бакалейный,  перед которым на столбе висела  табличка  "Остановка автобуса".
Городок  был спокоен и красив  под лучами утреннего солнца. И  тих.  Не было
слышно ни звука.
     Он  пошел по тротуару, заглядывая в окна. Все магазины  были открыты. В
булочной были выставлены свежий хлеб и выпечка. В книжном была распродажа по
сниженным-ценам.  На кинотеатре  висела большая афиша, изображающая какую-то
воздушную баталию. Рядом стояла трехэтажная нотариальная контора, под крышей
которой,  должно  быть,  размещалась  целая  куча  адвокатов,  нотариусов  и
торговцев недвижимостью. Чуть дальше - застекленная будка телефона-автомата,
а  еще  дальше  - универмаг,  служебный  вход  котброго  отделяла  от  улицы
загородка из проволочной сетки.
     И вновь он задумался над непонятным феноменом. Он видел магазины, парк,
автобусную  остановку, но  нигде не  было ни единого человека. Ни  души.  Он
прислонился к  стене  банка  и  медленно  повел  взглядом по  улице,  словно
надеясь, что сможет  увидеть  какое-нибудь  дижение,  если  будет достаточно
внимателен.
     Его  взгляд  следовал  по  проволочной  загородке  у  служебного  входа
универмага,  когда  он  увидел   девушку.   Она  сидела  в  кабине  фургона,
припаркованного за загородкой, спокойная  и безмятежная: первый  встреченный
им  человек.  Он  торопливо двинулся к  ней,  чувствуя, как  гулко колотится
сердце. На полпути остановился. Ладони покрывал  липкий пот.  Он не знал, то
ли  ему бежать к ней  со всех ног, то ли крикнуть прямо отсюда. Он  заставил
себя успокоиться и улыбнуться.
     - Эй, мисс! Мисс! - Он почувствовал, как голос пошел  вверх, и заставил
его звучать  спокойнее и ровнее.  - Мисс, не  могли бы вы мне помочь?  Вы не
знаете,  куда  все  подевались?  Такое   впечатление,   что  вокруг  никого.
Буквально... ни души.
     Он двинулся к ней, надеясь, что со стороны его походка не отличается от
походки  праздного  прохожего, отметив  про  себя, что  девушка  по-прежнему
смотрит прямо на него. Он перешел дорогу, остановился в нескольких тпагах от
загородки и снова улыбнулся.
     -  С  ума сойти, - сказал он. -  Просто с ума сойти. Когда  я проснулся
утром... -  он замолчал, обдумывая свои слова. - Ну, не то, чтобы проснулся.
Я... обнаружил, что иду по дороге.
     Он шагнул  на тротуар, прошел в полуоткрытые ворота и подошел  к кабине
фургона. Девушка больше не  смотрела на него. Она глядела прямо перед собой,
и теперь он видел ее профиль. Красивое лицо.
     Длинные  светлые волосы. Но бледновата.  Где-то ему приходилось  видеть
подобные  лица -  неподвижные, лишенные какого  бы  то  ни  было  выражения.
Спокойные, да, но более чем спокойные. Безжизненные.
     - Слушайте,  мисс, - сказал  он. - Я не хочу вас  пугать, но должен  же
кто-нибудь объяснить мне...
     Его  пальцы   потянули  дверцу  фургона,  и  голос  прервался:  девушка
повалилась на бок и упала на тротуар.  Раздался громкий  металлический удар.
Он уставился на  ее безмятежное лицо. Потом поднял взгляд. По борту  фургона
шла  надпись "Манекены  Резника".  Он снова поглядел на ее  лицо: деревянное
безжизненное  лицо с нарисованными щеками и нарисованным ртом,  с  застывшей
полуулыбкой,  с глазами, которые  были  широко открыты и ничего не выражали,
ничего не говорили.  Глазами, которые выглядели тем,  чем и были: дырками на
лице манекена. До него дошел комизм ситуации. Он усмехнулся, поскреб челюсть
и  не торопясь  опустился  на корточки,  упираясь лопатками в  борт фургона.
-Манекен лежал, уставясь, в голубое небо и жаркое солнце.
     Юноша  похлопал по  неподатливому деревянному плечу,  подмигнул, цокнул
языком и сказал: - Прости, крошка, у меня и в мыслях не было ничего такого.
     Вообще-то, -  он снова похлопал деревянное плечо, - меня всегда  тянуло
на тихонь. - Он попытался ущипнуть безжизненную щеку.
     - Понимаешь, о чем я, крошка?
     Он поднял манекен и бережно посадил обратно в кабину, одернув платье до
приличествующей  высоты. Закрыл дверцу и сделал несколько бесцельных  шагов.
За сетчатыми  воротами шла  кольцевая  центральная улица с  маленьким парком
посреди. Он подошел к загородке  и снова медленно оглядел  улицу, задерживая
взгляд на  каждом магазине, словно предельная концентрация могла помочь  ему
обнаружить  признаки  жизни.  Но  улица была  пустынна, магазины безлюдны, и
ничто  не нарушало тишину.  Он обогнул  фургон,  вошел  в  служебный вход  и
оказался  в   темном  складском   помещении,  в   котором  штабелями  лежали
голые.манекены. В  голове  мелькнула  мысль:  точно такими же  штабелями  на
фотографиях  времен второй мировой  войны в  крематориях  концлагерей лежали
трупы. Сходство  было настолько  разительным, что  он поспешно  выскочил  на
улицу. Чуть постояв, крикнул в открытую дверь:  - Эй! Кто-нибудь! Кто-нибудь
слышит меня?
     Снова  подошел к фургону и заглянул в кабину. Ключа зажигания не  было.
Он подмигнул безжизненному лицу манекена: - Что скажешь, крошка? Не в курсе,
где бы могли быть ключи зажигания, а?
     Манекен смотрел прямо перед собой.