,  который  потерялся,  потом
отыскал дорогу домой, а его не пустили на порог.
     -Я же ваш сын, - сказал он. - Неужели вы  не узнали меня? Мама, папа...
Ну поглядите на меня!
     Дверь захлопнулась перед  его  лицом, и прошло несколько минут,  прежде
чем он смог спуститься с крыльца. Он остановился и оглянулся на дом. Вопросы
теснились, в голове, вопросы, не  обличенные в  форму. Вопросы, что не имели
смысла. Бога ради, скажите  мне, что здесь случилось? Где я? Когда я? Дома и
деревья навалились  на  него, и он чувствовал,  как вокруг него вырастает  в
небо улица. Господи, как ему  не хотелось отсюда уходить. Как  ему  хотелось
снова увидеть родителей. Как ему хотелось поговорить с ними.
     Автомобильный  клаксон  вторгся  в его  мысли.  В соседнем дворе  стоял
парень,  который  показался  ему знакомым. Он  стоял у "родстера"[Родстер  -
автомобиль  с открытым двухместным  кузовом и откидным  задним сиденьем. ] с
откидным сиденьем.
     - Хай, - крикнул ему парень.
     - Хай, - ответил Мартин и подошел к автомобилю.
     - Красавец,  верно?  -  сказал парень.  - Первый из этой серии  в нашем
городе. Отец купил.
     - Что? - спросил Мартин.
     - Новая машина. - Улыбка устойчиво держалась на лице парня. - Первая из
этой серии. Красивая, верно?
     Мартин оглядел машину от переднего бампера до задних огней.
     - С откидным сиденьем, - тихо сказал он.
     Парень вопросительно наклонил голову.
     - Само собой. Это же "родстер".
     -Я двадцать лет не видел откидного сиденья.
     Повисло,  молчание: Парень  изо  всех сил  старался удержать  радостное
выражение на лице.
     - Откуда вы, мистер? Из Сибири?
     Мартин  Слоун не ответил ему. Он просто стоял  и глядел  на  "родстер".
Первый из этой серии в городе, сказал парень. Первый. С иголочки. Автомобиль
1934 года, и совершенно новехонький.
     Был  поздний  вечер,  когда  Мартин  Слоун  вернулся   на  Оук-стрит  и
остановился перед своим домом, глядя на неправдоподобно теплые огни, горящие
за занавесками.  Во  тьме  миллионом тамбуринов трещали сверчки.  В  воздухе
пахло гиацинтами. Тихо  шумели  отягощенные  листвой деревья,  отбрасывающие
странные тени на прохладный тротуар. Ощущение лета, так хорошо сохранившееся
в памяти.
     За этот день Мартин Слоун исходил  много улиц, перебрал много версий. И
теперь  он  отчетливо и  ясно  понимал, что вернулся  на двадцать лет назад.
Каким-то   совершенно  невероятным   способом   он  преодолел  непреодолимое
измерение. Он не испытывал больше ни волнения, ни тревоги.  У него появилась
цель.  У  него появилась решимость достичь  этой цели.  Он собирался заявить
свои  права  на  прошлое.  Мартин  ступил  на первую  ступеньку  лестницы  и
почувствовал под ногой что-то мягкое.  Бейсбольная перчатка. Он поднял  ее и
надел на руку,  расправив на ней карман, как  много лет назад. Потом  увидел
велосипед, лежащий посреди двора. Он  звякнул звоночком и, почувствовав, как
на его руку легла чужая, заглушил звонок. Он поднял  голову и увидел Роберта
Слоуна.
     - Опять вы здесь? - спросил отец.
     - Я  не  мог не вернуться, пап. Это  же мой дом. - Он  снял перчатку  с
руки. -  И это мое. Ты купил  мне ее на день рождения, когда мне исполнилось
одиннадцать.
     Глаза его отца сузились.
     - А еще ты подарил мне бейсбольный мяч. На нем был автограф Лу Герича.
     Его отец долго и задумчиво глядел на него.
     - Кто  вы?  - тихо спросил  он. - И что  вам  надо здесь?  - Он чиркнул
спичкой, разжег трубку, поднял спичку повыше и, пока  горело недолгое пламя,
изучающе смотрел на Мартина.
     -  Я просто хочу отдохнуть, -  сказал Мартин. -  Я устал от этой гонки.
Мое место здесь. Разве ты не понимаешь, папа? Мое место здесь.
     Лицо Роберта Слоуна смягчилось.  Он был  человеком добрым и не лишенным
сочувствия. И разве не  было в этом незнакомце  чего-то такого, что вызывало
какое-то странное чувство? Чего-то такого, что было... знакомым, что ли?
     - Послушай,  сынок, - сказал он. - Наверное, ты болен. Возможно, у тебя
какая-нибудь мания или галлюцинации. Я не хочу тебе зла и  не  хочу, чтобы у
тебя  были неприятности.  Но  лучше  тебе отсюда  уйти, иначе  у тебя  будут
неприятности.
     Позади  послышался звук открываемой  двери, и на  крыльцо вышла  миссис
Слоун.
     - С кем это ты  там разговариваешь, Роб... - начала она и остановилась,
увидав Мартина.
     Он взбежал по ступенькам и схватил ее за плечи.
     - Мама,  - закричал он,- погляди на меня! Погляди  на мое лицо.  Скажи,
скажи же!
     Испуганная миссис Слоун попытачась сделать шаг назад.
     - Мама! Погляди на меня. Пожалуйста! Кто я? Скажи, кто я?
     - Я не  знаю вас, -  сказала миссис  Слоун. - Я вас  никогда  раньше не
встречала. Роберт, скажи, чтобы он уходил.
     Она повернулась, чтобы уйти,  но Мартин  снова  схватил  ее за плечи  и
повернул к себе.
     - У вас  есть сын. Его зовут Мартин, верно? Он  ходит  в  эмерсоновскую
школу. Каждый август он гостит у тети,  на ферме под  Буффало, а пару раз мы
ездили  всей  семьей  на Саратогу,  снимали  там коттедж. И  еще у меня была
сестренка, но она умерла, когда ей был год.
     Миссис Слоун глядела на него широко раскрытыми глазами.
     - Где сейчас Мартин? - спросила она мужа.
     Мартин еще сильнее сжал ее плечи.
     - Мама. - закричал он. - Я твой сын! Ты должна поверить мне. Я твой сын
Мартин. - Он  отпустил мать, полез  в  нагрудный карман за бумажником, вынул
его и  раскрыл, - Видишь? Видишь? Здесь все мои документы. Прочти их. Ну же,
прочти их!
     Он все  совал  ей бумажник, и мать  в  отчаянии испуга  подняла  руку и
ударила  его по щеке,  со всей силой.  Мартина словно поразил гром. Бумажник
выскользнул из пальцев и упал на землю. Он стоял, качая головой, словно не в
силах поверить, что ударившая его женщина  не осознает  той ужасной  ошибки,
которую  только что  совершила.  Откуда-то  издалека  донеслась механическая
музыка.  Мартин обернулся и прислушался.  Потом медленно сошел  со ступенек,
прошел мимо отца и вышел за ворота. Чуть постоял, вслушиваясь в механическую
музыку. И вдруг побежал на доносящиеся звуки.
     -  Мартин, -  кричал  он  на  бегу. -  Мартин! Мартин! Мартин,  я  хочу
поговорить с тобой!
     Парк был залит светом гирлянд  уличных фонарей и надписей над киосками.
Цепочка огоньков круг за кругом бежала над  каруселью, и отсветы ложились на
лицо Мартина, озирающегося в надежде отыскать одиннадцатилетнего мальчишку в
ночи, заполненной детьми. И вдруг он увидел его. Он кружился на карусели.
     Мартин бросился  к  ней,  схватился за  проплывающий  мимо  поручень  и
перебросил тело на кружащуюся  платформу. Он спотыкаясь побежал по лабиринту
скачущих лошадок, сквозь десятки маленьких личиков, качающихся вверх-вниз.
     - Мартин, -  крикнул  он, ударившись  плечом  о  деревянную лошадку,  -
Мартин, пожалуйста, мне надо поговорить с тобой!
     Мальчишка услыхал свое  имя, оглянулся  через плечо и увидел человека с
растрепанными  волосами и  потным  лицом,  бегущего  к  нему. Он  соскочил с
лошадки,  бросил   коробку  с  кукурузными   хлопьями   и  помчался   прочь,
уворачиваясь от поднимающихся и опускающихся лошадок.
     - Мартин! - летел ему вслед голос Слоуна.
     Он нагонял  мальчика. Он был от него  футах в десяти-пятнадцати, но тот
продолжал бежать.
     Все  случилось  неожиданно.  Мартин  был  от  мальчика   на  расстоянии
вытянутой  руки.  Он потянулся, чтобы схватить его. Мальчик оглянулся  через
плечо, оступившись поставил ногу за край платформы и полетел вперед  головой
в  кружащееся  многоцветное  пространство. Его  нога попала  на  выступающую
металлическую  часть  механизма,  и  его   потащило  под  карусель.  Мальчик
вскрикнул,  и почти в  тот же момент служитель  (лицо -  словно белая маска)
дотянулся  до рубильника и остановил карусель. Никто не заметил, а позже  не
вспомнил,  что умирающую,  диссонирующую механическую  музыку прорезали  два
вскрика. Два.  Один  -  одиннадцатилетнего мальчика, настигнутого кошмаром и
потерявшего   вслед   за   этим   сознание.   Другой   -   Мартина   Слоуна,
почувствовавшего мучительную  боль, пронзившую правую ногу.  Он схватился за
нее, чуть не упав. Послышались крики женщин и детей, сбегавшихся к мальчику,
зарывшемуся лицом, в пыль в нескольких футах от карусели. Люди окружили его.
Служитель протолкался сквозь толпу и  склонился над мальчиком. Он  осторожно
поднял его на руки, и  тоненький голосок маленькой девочки прорезался сквозь
людской гул.
     - Посмотрите на его ногу. Посмотрите на его ногу.
     Одиннадцатилетнего Мартина Слоуна на руках несли из парка.
     Покалеченная  нога кровоточила. Мартин пытался пробиться сквозь  толпу,
но  мальчика уже унесли.  Повисло молчание,  потом  послышался невнятный шум
голосов. Люди начали расходиться по домам.
     Киоски стали закрываться. Огни начали гаснуть. Мартин остался один.  Он
прислонился к ограде вокруг карусели и закрыл глаза.
     -  Я  только  хотел  рассказать, -  прошептал  он,  -  я  только  хотел
рассказать тебе, Мартин, что это самое удивительное время в твоей  жизни. Не
позволяй ничему уходить в  прошлое без  того,  чтобы...  без того,  чтобы не
насладиться  этим.  Больше не будет каруселей.  Не будет леденцов. Не  будет
духовых оркестров.  Я  только хотел рассказать  тебе,  Мартин, что  это было
чудесное  время.  Сейчас! Здесь! И  все. Это все, что  я хотел сказать тебе,
Мартин!
     Он подошел  к карусели  и сел на  край. Деревянные лошадки  безжизненно
глядели на него. Запертые киоски слепо глядели на него.
     Летняя ночь висела над ним, и он был одинок. Он не мог сказать, сколько
просидел так, пока не  услышал шаги. Он поднял голову и увидел, что его отец
идет к  нему с той стороны карусели. Роберт Слоун остановился над ним, держа
в руках бумажник. Бумажник Мартина.
     -  Я думаю,  вы  захотите узнать,  -  сказал  он. -  С  мальчиком все в
порядке.  Возможно,  он будет прихрамывать, сказал нам  доктор, но опасности
нет.
     Мартин кивнул.
     - Я благодарю Господа за это.
     -  Вы выронили  это у дома, -  сказал  Роберт, протягивая бумажник. - Я
заглянул внутрь.
     - И?
     - Я узнал о вас интересные вещи, - сказал Роберт просто. - Водительское
удостоверение, деньги... -  Он  помолчал.  -  Похоже,  что вы  действительно
Мартин  Слоун.  Вам  тридцать  шесть.  Вы  живете в  Нью-Йорке.  -  Затем  с
вопросительными интонациями  в голосе: -  Так написано в  вашем водительском
удостоверении, действительном до 1960 года. Этот год наступит через двадцать
пять  лет.  Даты  выпуска  на  деньгах...  на монетах...  Эти  даты  еще  не
наступили.
     Мартин глянул отцу в лицо.
     - Теперь ты знаешь, верно?
     Роберт кивнул.
     - Да, я  знаю.  Я знаю, кто ты, и  знаю, что ты проделал длинный  путь.
Длинный путь... и долгий. Я знаю, зачем и как. А ты?
     Мартин покачал головой.
     - Но ты должен знать другое, Мартин. То, что случится.
     - Да, я это знаю.
     - И ты знаешь, когда мы с твоей матерью... когда нас...
     Мартин прошептал:
     - Да, и это я знаю тоже.
     Роберт вынул трубку изо рта и долго и пристально поглядел на Мартина.
     - Так не  говори этого мне.  Я предпочитаю не знать. Это часть загадки,
которую задает нам жизнь. Я думаю,  это всегда должно оставаться загадкой. -
Минутная пауза. Потом: - Мартин?
     - Да, папа?
     Роберт положил руку Мартину на плечо.
     - Ты должен уйти отсюда. Тебе нет здесь места. Ты понимаешь?
     Мартин кивнул и тихо ответил:
     - Я это вижу. Хотя не знаю почему. Почему я не могу остаться?
     Роберт улыбнулся.
     - Я полагаю, потому,  что у нас лишь один  шанс, Мартин. Каждому - свое
лето.  -  Голос  его  был  теперь  глубок  и  полон сочувствия. -  Маленький
мальчик... тот, которого  я знаю, тот, чье место  здесь по  праву.  Это  его
лето,  Мартин. Точно  так же,  как  оно  было  твоим когда-то. - Он  покачал
головой. - Не заставляй его делиться с тобой.
     Мартин поднялся и поглядел в темнеющий парк.
     - Там, откуда ты... Там все так плохо? - спросил Роберт.
     -  Я думаю так, - ответил Мартин. - Я устал от этой  гонки, папа. Я был
слаб,  но  верил, что силен. Я был до  смерти  напуган... но строил  из себя
сильного человека. И вдруг я выдохся. Я так устал, пап. Я так устал от этого
бега.  И  однажды...  я  понял, что  должен вернуться.  Я  должен вернуться,
прокатиться  на карусели,  послушать  духовой оркестр, погрызть леденцов.  Я
должен постоять, перевести дыхание, закрыть глаза, вдыхать и слушать.
     - Я думаю, мы  все  того хотим,  - мягко сказал  Роберт.  - Но, Мартин,
когда ты вернешься  назад, может быть, ты увидишь, что  и там есть карусели,
духовые  оркестры и летние ночи.  Может,  ты  просте не туда смотрел? Ты  не
должен глядеть назад, Мартин. Попробуй глядеть вперед.
     Он  замолчал. Мартин посмотрел  на отца. Он чувствовал любовь  к  нему,
безграничную нежность и единение, более глубокое, нежели единение плоти.
     - Может быть, папа, - сказал он. - Может быть. Пока, папа.
     Роберт  сделал несколько  шагов прочь,  остановился, постоял  немного и
повернулся к Мартину.
     - Пока... сынок, - сказал он.
     Немного  погодя он исчез  в темноте. Позади Мартина  пришла в  движение
карусель.  Не было огней,  не было  шума, только призрачные  фигурки лошадок
бежали по кругу. Мартин шагнул на вращающийся круг, поближе к тихому табунку
деревянных жеребят с рисоваными глазами, бегущих по кругу в  ночи.  Карусель
сделала полный круг  настала останавливаться. На ней никого не  было. Мартин
Слоун исчез.
     Мартин  Слоун  вошел в аптеку.  Это  была та  самая,  которую он помнил
мальчишкой, но кроме общей планировки помещения и лесенки, ведущей в контору
с  крохотного балкончика, она ничем  не напоминала место, которое он помнил.
Она была  светлой, с  рядами  люминесцентных ламп,  с  грохочущим  блестящим
музыкальным автоматом, новехоньким  сатуратором,  сверкающим  хромом. Аптека
была полна  студентов. Некоторые танцевали,  некоторые пили пиво  из больших
кружек,  собравшись  в  углу  у окна.  Работал кондиционер, и  было довольно
прохладно. Мартин прошел  сквозь сигаретный дым, сквозь  рев  рок-н-ролла  и
смех студентов. Его  глаза шарили по сторонам,  пытаясь отыскать хоть что-то
знакомое. Молодой продавец улыбнулся ему.
     - Хай, - сказал он.- Что-нибудь надо?
     Мартин уселся на хромированный стул, обтянутый кожей.
     -  Может, шоколадной газировки? - попросил он парнишку у фонтанчика.  -
Мороженого - три ложки.
     - Три ложки? - повторил  продавец.  - Конечно, я могу положить вам  три
ложки. Но это будет дороже. Тридцать пять центов. О'кей?
     Мартин грустновато улыбнулся.
     - Значит, тридцать пять центов? - Его глаза снова  обежали помещение. -
Вы  что-нибудь знаете о старом мистере Уилсоне? - спросил он. -  Когда-то он
владел этой аптекой.
     - О, он умер, -  ответил продавец. - Давным-давно. Лет пятнадцать, а то
и двадцать. Какого мороженого положить? Шоколадного? Ванильного?
     Мартин не слышал его.
     - Ванильного? - повторил продавец.
     -  Знаете,  я  передумал,  -  сказал  Мартин.  -  Пожалуй,  я  обойдусь
газировкой. - Он стал вставать и покачнулся. Правая нога опять подвела  его.
- Эти стулья не годятся для калек, - сказал он с грустной усмешкой.
     Продавец с интересом взглянул на него.
     - Пожалуй. Это вас на войне?
     - Что?
     - Ваша нога. Это на войне?
     - Нет, - ответил Мартин задумчиво. - Когда-то, еще мальчишкой, я упал с
карусели. Странный это был случай.
     Продавец прищелкнул пальцами.
     -  Карусель!  Слушайте,  а  я ведь помню  карусель!  Ее  сломали  всего
несколько лет назад. А жаль.  -  Он с  симпатией улыбнулся Мартину. - Слегка
опоздали, а?
     - Что? - спросил Мартин.
     - Я говорю, слегка опоздали?
     Мартин долгим взглядом обвел аптеку.
     - Да, - тихо сказал он. - И очень.
     Он  вышел в жаркий летний день. Жаркий летний день, который в календаре
значился как  26  июня 1959 года. Он прошел по центральной улице и вышел  за
город, держа путь  к заправке, где оставил машину, чтобы в ней сменили масло
и  подтянули  все  гайки.   Так  давно  это  было.  Он  шел  медленно,  чуть
приволакивая правую ногу, по пыльной обочине скоростного шоссе.
     На заправке он заплатил парнишке, сел в машину, развернулся и покатил в
сторону  Нью-Йорка. Лишь  мельком  оглянулся  он на  табличку  "Хоумвуд, 1,5
мили". Надпись лгала. Он точно знал это. Хоумвуд был дальше. Много дальше.
     Высокий  человек  в костюме  от  "Брукс  Бразерс",  сидящий  в  красном
"мерседесе", крепко сжимая баранку, медленно ехал  на юг, к Нью-Йорку. Он не
знал толком,  что ждет его в конце пути. Но точно знал, что открыл нечто для
себя. Хоумвуд. Хоумвуд, штат НьюЙорк. До него нельзя дойти пешком.


ЛИХОРАДКА

     Вот   как  все  было  с  Франклином  Гибсом.  У  него   была  тщательно
распланированная, четко расписанная маленькая жизнь, которая включала в себя
встречи с выпускниками  "Кивание"  в отеле "Салинас" по четвергам,  вечернюю
школу при местной церкви по средам, церковь по воскресеньям, работу кассиром
в банке и вечер раз в неделю, проводимый с  друзьями  за игрой в парчези или
что-нибудь такое же азартное. Он был толстеньким невысоким человеком средних
лет,  чьи узкие  плечи  были  постоянно отведены  назад  на манер  плебея из
Вест-Пойнта, а выпяченную, словно  у голубя, грудь туго облегала жилетка. На
лацкане  его  пиджака  был приколот  значок  в  честь  десятилетия окончания
"Кивание", а чуть повыше - другой, за пятнадцатилетнюю службу, врученный ему
директором  банка. Он  жил  вдвоем  с  женой  в  маленьком  домике  с  двумя
спальнями. Домику  было лет  двадцать,  позади него  располагался  небольшой
садик, а впереди рос розовый куст - предмет особой страсти миссис Гибс.
     Флора  Гибс,  вышедшая  за  Франклина двадцать  два  года  назад,  была
женщиной угловатой,  с висящими, словно  мышиные хвостики,  прямыми прядками
волос и  окружностью  груди примерно на четверть дюйма меньшей,  чем у мужа.
Она имела тихий  голос,  и жизнь свою посвящала  тому,  чтобы  заботиться  о
Франклине   Гибсе,   кормить   его,   развеивать  его   дурное   настроение,
удовлетворять  его прихоти  и смягчать вспышки ярости, охватывающей его  при
всяких мало-мальских изменениях распорядка их повседневной жизни.
     Данное  вступление по  крайней  мере  отчасти объясняет бурную  реакцию
Франклина Гибса на известие, что Флора выиграла приз в радиоконкурсе.
     'Это  было одно из тех  сумасшедших  неожиданных событий, что вроде  бы
случайно вдребезги  разбивают  прозаическую  монотонную жизнь. И  вот  такое
событие ворвалось  в  жизнь  Флоры.  Она послала на радио письмо,  в котором
буквально в  восемнадцати словах объясняла, почему она предпочитает "готовые
бисквиты тетушки Марты"  любым другим. Она написала скупо  и  экономно,  ибо
сама  жила  скупой  и  экономной  жизнью,  лишенной  развлечений и  излишней
роскоши,  жизнью,  состоящей из рационально заполненного  времени и забот  о
бюджете, жизнью  тусклой, скудной, ничем не примечательной,  лишенной  (пока
она  не   приняла  участия   в   конкурсе)  малейшего  намека   на  какое-то
разнообразие, на что-то  яркое. И вот  пришла телеграмма.  Не первая премия,
это было  бы  слишком.  (А первой премией  были пятьдесят тысяч  долларов, и
Франклин, поджав губы, сказал, что если бы  она как следует постаралась, она
получила бы их.)  Третья.  Бесплатное трехдневное  путешествие  для двоих  в
Лас-Вегас. Прекрасный номер в самом дорогом, современного и известном отеле,
шоу, экскурсии, изысканная еда плюс самолет в оба конца.
     Сообщение  о  призе  упало  в  жизнь Флоры,  словно метеор в  безлюдную
местность.  Франклин был на какое-то мгновение даже ошеломлен тем, как вдруг
ожило бесцветное лицо жены. До него постепенно начало доходить, что Флора на
самом  де