оя, - сказал он, - сама похожа на картофельную оладью. Ты
способна  возбудить  не  более, чем  картофельная  оладья. Ты безвкусна, как
картофельная оладья. А теперь я последний  раз  говорю,  чтобы ты убралась с
дороги.
     Она бросилась к нему, стараясь оттолкнуть от края, и только в последний
момент осознала, что больше не стоит на крыше. Что она переступила невысокий
порожек,  ограждающий световой колодец.  В  то  же  мгновение  она  потеряла
равновесие,  упала навзничь на стекло, пробила его и полетела вниз, на бетон
внутреннего  двора. И даже крик  ее был тихим  жалобным  звуком, исторгнутым
тихой,  достойной жалости  женщиной.  В  нем звучала  скорее  жалоба, нежели
страх.  Это был  скорее  вежливый протест,  нежели  последний крик  женщины,
летящей головой вниз навстречу смерти.
     Бедекер  на цыпочках подошел  к краю  и  заглянул вниз. Сверху вниз  на
этажах загорались огни,  словно  на  панели  идущего вниз  лифта. Он поскреб
подбородок, вытащил сигарету и зажег ее.
     - Интересно, на что это похоже? - задумчиво проговорил он.
     Где-то   вдалеке  послышалась   сирена.   Голоса   высыпавших   жильцов
становились  все  громче. И вдруг  его озарила мысль. Это была изумительная,
мысль. Мысль, заставившая его прямо-таки задрожать. Он бросился  к лестнице,
по которой  поднимался сюда, промчался по ней, перескакивая через ступеньку,
ворвался в квартиру и схватил телефбн.
     - Соедините меня с полицией, - сказал он в трубку. Спустя  мгновение он
услышал голос дежурного  сержанта. - Алло?  Это полиция? Это Уолтер Бедекер.
Седьмая улица, 11. Да, верно. Комната 12-Б. Приезжайте сюда немедленно. Нет,
со мной  ничего. Я  только что убил жену. Да, верно. Да, я жду вас здесь. До
свидания.
     Он положил трубку, с удовольствием затянулся, стряхнул  пепел и сказал:
- Что ж, заставим этот старый электрический стул потрудиться!
     Процесс  "Штат  против  Уолтера  Бедекера"  был,  по  словам  окружного
прокурора, событием, так же обреченным  на внимание всего города, как в свое
время схватки борцов-профессионалов". Судебные репортеры, зрители и, конечно
же, присяжные,  казалось,  полностью  разделяли точку  зрения  обвинения.  В
течение трех дней слушаний Штат уверенными шагами продвигался к успеху. Были
установлены  мотивы преступления  (шестеро  свидетелей  рассказали  о ссорах
между  Уолтером Бедекером и его  женой). Была  установлена  преднамеренность
преступления (водопроводчик показал, что  слышал по крайней мере дюжину раз,
как  Уолтер Бедекер  угрожал жене).  Не  было  разве что только  фотографий,
запечатлевших само  преступление. (Но  по крайней  мере дерятеро видали, как
Бедекер торопливо спустился с крыши и исчез у себя в квартире.)
     Короче, накануне вынесения приговора Уолтер Бедекер  находился в крайне
незавидном  положении. Впрочем, этого  нельзя было  сказать по его виду.  Он
сидел  и,  посмеиваясь, поглядывал на  судью, свидетелей и обвинение. Будучи
допрошенным, он открыто и спокойно признал, что столкнул свою жену с крыши и
нисколько не раскаивается в содеянном. Что он, не задумываясь, сделал бы это
еще раз. .
     Его защитник,  положенный ему по закону,  был весьма отчаянный  молодой
человек,   который   моментально   протестовал   при   малейшем  намеке   на
провокационный  вопрос,  который   спорил,  умолял,  а  при  случае   громом
обрушивался на суд, который париРОВaЛ любой словесный удaр обвинения и делал
это  мастерски,  Но  это  был  проигранный  процесс,  и  он   знал  это.  Он
окончательно  понял,  насколько  безнадежно  дело,   когда   послал   своему
подзащитному записку с  каким-то вопросом и получил ее обратно  со следующим
ответом: "Пошел к  чертям!  Уолтер Бедекер". С этого  момента адвокату стало
ясно,  что обычное доверие  между защитником и  подзащитным  в данном случае
отсутствует начисто.
     Более  того,   это   был   клиент,  все   ответы   которого,  казалось,
свидетельствовали  о его сговоре с обвинением.  Ибо Уолтер Бедекер признавал
свою вину каждым словом, каждым жестом и делал это явно намеренно.
     Вечером третьего дня  слушаний защитник Бедекера отправился в камеру  к
своему подзащитному. Клиент  ужинал и по этой причине не  обратил на него ни
малейшего внимания.
     Только  лишь принявшись за десерт, маленький человечек  вскинул голову,
словно только сейчас заметил адвоката, и небрежно кивнул.
     - Купер, ищейка, что привело вас сюда в такой поздний час?
     Купер уселся и внимательно поглядел на своего клиента.
     -  Мистер Бедекер, - сказал он мрачно,  - вы, может быть, не осознаете,
но при тех темпах, какими идет дело, завтра оно попадет к присяжным.
     Бедекер кивнул, продолжая поедать мороженое.
     - Как вы себя чувствуете, Купер? - поинтересовался он.
     Купер  дернулся  от ярости,  но  сдержался и  поставил  рядом  с  собой
чемоданчик.
     - Как я себя чувствую?  Отвратительно, мистер  Бедекер. Я чувствую себя
отвратительно  с того самого дня,  как взял  ваше дело.  У меня были трудные
клиенты, но ни один вам и в подметки не годится.
     - Вот как, - равнодушно отозвался Бедекер. - И что вас так беспокоит?
     -  Меня беспокоит,  что  все  три дня  слушаний вы ведете себя,  словно
человек,  не  желающий,  чтобы  его  оправдали.  Когда  я  спрашиваю  вас  о
чем-нибудь,  вы  молчите,  словно  рыба.  Когда вас  спрашивает прокурор, вы
ведете  себя  так, словно  заключили  пари,  что  он выиграет процесс. -  Он
подался  вперед. - Теперь глядите, Бедекер,  какую пользу мы можем  из этого
извлечь. Если дело перейдет  завтра к присяжным, а все к этому и идет, у вас
не будет ни малейшего шанса.
     Бедекер зажег сигарету и удобно откинулся назад.
     - В самом деле? - спросил он.
     - В самом деле! Теперь  вот что  я хочу,  чтобы вы сделали завтра! - Он
поднял чемоданчик на  колени и щелкнул запорами. Он уже вытаскивал  какие-то
бумаги, когда Бедекер сказал:
     - Не стоит  беспокоиться, мистер  Купер. Право, не стоит.  -  Он махнул
рукой в сторону чемоданчика. - Уберите его.
     - Что?
     - Уберите его.
     Купер посмотрел на него долгим недоверчивым взглядом.
     - Бедекер, поняли ли вы то, что я  сказал  вам? Всего  двенадцать часов
отделяют   вас  от   обвинительного  заключения  в  убийстве  с  отягчающими
обстоятельствами.
     Бедекер улыбнулся,
     - А к чему меня приговорят?
     - Приговор,  -  устало  сказал  Купер,  -  за  убийство  с  отягчающими
обстоятельствами в нашем штате - казнь на электрическом стуле.
     -  Казнь  на  электрическом  стуле,  - задумчиво  повторил  Бедекер. Он
побарабанил пальцами по краю стола, потом принялся разглядывать ногти.
     - Бедекер! - закричал Купер, теряя контроль.
     - Казнь на электрическом стуле. А если бы я был в Калифорнии?
     - Что? - недоуменно спросил Купер.
     - Как бы меня попытались убить, живи я в Калифорнии?
     - Там  высшая мера наказания  - газовая  камера.  Но  я  совершенно  не
понимаю...
     - А в Канзасе? - перебил Бедекер.
     - В Канзасе,  - ответил Купер, - вас  бы повесили. А теперь я хочу  вам
кое-что сказать, мистер Бедекер...
     Бедекер поднялся и  поглядел  на  адвоката, на лице которого  выступила
испарина.
     - Нет, мистер Купер, - тихо сказал он. -  Это я скажу вам кое-что. Все,
что они получат, если  попытаются посадить меня на электрический  стул,  это
крупный счет за  электричество!  А теперь  спокойной ночи, мистер Купер.  До
завтра.
     Купер  глубоко   вздохнул.  Медленно  застегнул  запоры  чемоданчика  и
поднялся.
     - Не знаю, Бедекер, - сказал  он. -  Я  просто не понимаю вас. Психиатр
говорит,  что вы в  здравом рассудке.  Вы  говорите, что убили свою жену: Но
где-то в глубине я чувствую, что это не так. Поэтому завтра в заключительной
речи я собираюсь показать все слабые места обвинения. -  Он безнадежно ложал
плечами. - Не знаю, что мне удастся, но я сделаю все, что в моих силах.
     Он повернулся, подошел к двери и постучал, вызывая охранника.
     Мгновение спустя они  услыхали  в  коридоре  его  шаги. Охранник  отпер
дверь, и Купер шагнул за порог.
     - Мистер Купер! - догнал его голос Бедекера.
     Адвокат обернулся.
     Бедекер улыбался ему.
     - Мистер Купер, - сказал он, - право, не стоит беспокоиться!
     На  следующее утро обвинение  выступило  с  самой краткой речью за  всю
историю штата. Она заняла всего полторы минуты, после чего окружной прокурор
с уверенной улыбкой уселся на место. Для заключительной речи поднялся мистер
Купер и после десяти секунд  заминок разошелся  настолько, что у  откровенно
скучавших  присяжных  вдруг  появился интерес к делу. Даже  судья,  подперев
голову  руками,  слушал  его  более внимательно,  чем раньше.  Один судебный
репортер  писал впоследствии, что это  была  чертовски зажигательная речь  -
одна из лучших речей, когда-либо произнесенных в этом зале.
     - Виновен,  да, - гремел Купер. - Но действовал преднамеренно? Вряд ли!
- Его клиент, утверждал Кудер, не тащил жену на крышу силком. Она сама пошла
за  ним. Ни один свидетель не доказал обратное. Убил ее - да, он сделал это.
Столкнул ее в световой колодец - совершенно верно. Никто не спорит. Но  было
ли это запланировано заранее? Спорный вопрос. Двадцать  восемь минут спустя,
высветив в своей речи  все  слабые места обвинения, Купер  уселся  . рядом с
Уолтером  Бедекером,  прислушиваясь  к  поднявшемуся  в  зале гулу.  Бедекер
рассеянно улыбнулся  ему. Он  не  слушал.  Он  был  занят  тем, что  писал в
блокноте перечень того, чем он намеревался заняться в скором  будущем. Купер
заглянул  ему  через плечо. "Прыгнуть на третий рельс метро[ Третий рельс  в
метро  -  токовый.  ]".  "Встать  перед товарным  поездом".  "Спрятаться  на
полигоне перед взрывом водородной бомбы". И т.д., и т.п.
     Шестьдесят три минуты спустя присяжные вернулись с вердиктом.
     Уолтера Бедекера подняли на  ноги для выслушивания приговора. Он стоял,
прислонясь  к  скамье, ковырял  в зубах, зевал  и вообще казался  человеком,
которому все ужасно  наскучило. Уолтер Бедекер  уделял  крайне мало внимания
всему, что происходило в зале. Даже сейчас он, похоже, совсем не слушал, что
говорил  судья.  Что-то  там  о  том,   что  суд  склонился  к  пожизненному
заключению. Слова эти  абсолютно не  затронули его  сознания. Купер  схватил
его, принялся трясти и тискать.
     - Пожизненное заключение, старина! - радостно закричал  он ему прямо  в
ухо. - Я знал, что мы добьемся! Я знал наверняка, что мы этого добьемся!
     Когда конвоиры выводили  Бедекера через  боковую дверь, до него  начали
потихоньку доходить голоса.
     - Господи, что за речь!
     - Пожизненное заключение... Да это суметь надо!
     - Он чертовски везучий человек!
     И  только  когда Бедекера  повели  по  коридору,  он  осознал,  что  же
произошло. Купер выхлопотал ему пожизненное заключение.  Он замер, обернулся
в сторону зала и изо всех сил закричал:
     - Погодите минутку! ПОГОДИТЕ МИНУТКУ!  Меня  нельзя  сажать пожизненно!
Неужели они не понимают? Неужели они не знают, что все это значит? Я не могу
просидеть в тюрьме всю жизнь!
     Из глаз  его  полились  слезы.  Он  плакал, когда его  сажали  в черную
тюремную машину. Он плакал, пока его  везли, и проплакал весь вечер,  сидя в
камере.
     Когда охранник принес ему ужин, то заметил, что глаза у него покраснели
и что он совсем не притрагивается к еде.
     - Тебе здорово повезло, Бедекер, - сказал охранник, глядя на него через
зарешеченное окошко  в  двери. - Завтра тебя переведут в исправительный дом.
Это будет твое новое жилище. Это очень далеко от камеры смертников.
     Бедекер не отвечал. Он сидел, уставясь на поднос с едой, стоящей у него
на коленях, и чувствовал поднимающиеся внутри пузырьки горечи, безнадежности
и отчаяния, и он снова всхлипнул.
     -  Взгляни  на это  дело  вот с  какой  стороны,  - философски  заметил
охранник. - Что такое жизнь, мистер Бедекер? Сорок лет. Пятьдесят лет. Думай
так, и полегчает. - Он пошел по коридору, и Бедекер слышал, как он бормотал:
- Вот и все. Сорок, пятьдесят лет. А может, и меньше...
     Бедекер поставил поднос на пол и подпер голову руками.
     -  Сорок,  пятьдесят  лет,  -  пробурчал  он.  -  Или  шестьдесят,  или
семьдесят, или сто, или двести.
     Числа плавали у него в голове. Пятизначные числа. Шестизначные числа. И
он услышал грохочущий голос, исходящий, казалось, ниоткуда.
     - В конце  концов, что такое  несколько  сотен  лет или несколько тысяч
лет?  Или  пять тысяч, или десять  тысяч?  Что это  значит при  существующем
положении вещей? - После этих слов послышался  смех.  Сочный смех.  Звучный,
громоподобный хохот, исходящий из живота толстого человека.
     Уолтер  Бедекер  поднял  взгляд  и  увидел  знакомую   тучную   фигуру.
Кадваладер,  одетый в  темно-синий костюм, стоял посреди  камеры, с усмешкой
поглядывая  на него. Его белые  зубы  блестели,  глаза  были желтыми, словно
пламя.
     -  Мистер  Бедекер,  -  громыхнул  он,  -  только  подумайте  об  этом!
Бессмертие... неуязвимость... правительства  рухнут,  люди  умрут!  А Уолтер
Бедекер будет жить и жить. - Его хохот громом прокатился по камере. - Уолтер
Бедекер будет жить и жить. И жить, и жить, и жить.
     Бедекер закричал  и  зарылся лицом в  подушку. По камере плыл  какой-то
запах. Запах чего-то горелого. Серы? Очень возможно.
     -  Мистер Бедекер?  - Голос Кадваладера был теперь мягок,  слова словно
ложились  на бархат. - Как насчет escape clause?  Не хотите ли  прибегнуть к
нему теперь?
     Бедекер  даже не стал поднимать головы с подушки. Он  просто кивнул,  и
мгновение спустя боль пронзила его грудь, ужасная боль.
     Он  никогда  раньше не  испытывал  такой  мучительной  боли.  Его  тело
конвульсивно  дернулось, и он  навзничь упал на пол.  Глаза  его безжизненно
уставились в  потолок.  Уолтера Бедекера  не  стало.  Та штука, что была его
душой,  испустила  пронзительный  крик и  забилась вкармане синего  костюма,
переносимая в иное измерение.
     Охранник обнаружил Уолтера Бедекера во время вечернего обхода. Он отпер
дверь,  вбежал  в  камеру и  пощупал  пульс. Потом вызвал тюремного  врача и
начальника  тюрьмы. Это  был разрыв сердца,  что и было вписано  в картонную
карточку, вложенную в его документы.
     Один   из  служителей   тюремного  морга  мимолетно  обронил   какое-то
замечание. Что-то  там насчет того, что ему ни  разу не  приходилось  видеть
выражение  такого всеохватывающего страха, как на лице Уолтера  Бедекера.  А
потом труп затащили в холодильник и захлопнули дверь.

ПЕШАЯ ПРОГУЛКА

     Его звали  Мартин Слоун, и ему  было  тридцать шесть  лет. Он  глазел в
зеркало  над туалетным столиком и  который уже раз  испытывал  удивление  от
того, что этот  высокий  привлекательный мужчина в  зеркале  - он сам,  а из
головы не выходила мысль, что отражение не имеет никакого отношения к самому
человеку. В зеркале был Мартин  Слрун:  рост шесть  футов  два  дюйма, худое
загорелое лицо,  прямой  нос, квадратная челюсть, в волосах кое-где мелькнет
белая ниточка - приятное лицо, что ни говори. Глаза  скользнули ниже. Костюм
от  "Брукс  Бразерс",  сидящий  с  элегантной  небрежностью,  рубашка  фирмы
Хафэвей,  шелковый  галстук, массивные золотые часы - и все так к  месту,  с
таким вкусом подобрано!
     Он  продолжал   разглядывать  себя,  удивляясь  тому,  как  изумительно
облицовка может камуфлировать то, что скрывается под ней.
     Потому что то, что он  разглядывал сейчас, было  всего лишь камуфляжем.
Да,  его звали Мартин  Слоун, он был  членом  правления агентства, в котором
работал, жил в  прекрасной холостяцкой квартире  на Парк  Авеню[Парк Авеню -
аристократический  район  Нью-Йорка. ] с  видом на  Шестьдесят Третью, водил
красный  "мерседес",  был сообразителен  я предприимчив,  короче, как  никто
другой, являл собой  образ преуспевающего молодого человека. Он мог заказать
столик во  "Френче", называть Джека Глизона  по-имени, ему было  приятно  то
странное тепло, разливающееся внутри, когда метрдотели "Сарди Ист", "Колони"
или "Дэнни Хайдвей" называли  его по  имени  и уважительно улыбались при его
появлении.
     Но вся беда в том, что  у Мартина Слоуна была язва в начальной  стадии,
которая начала медленно, но  неуклонно ползти по его организму. Десятки  раз
на дню  его  охватывала  паника  -  мучительное,  леденящее, перехватывающее
дыхание ощущение нерешительности - и неуверенности, боязни  ошибиться и быть
оттертым на  задний план; он изо всех  сил старался, чтобы  голос его звучал
твердо, а предлагав мые им решения  принимались  бесповоротно, хотя где-то в
глубине (и  чем дальше, тем сильнее) он  чувствовал, что все более удаляется
от той  бутафории,  которую смастерил  лишь для  того,  чтобы пускать пыль в
глаза шефу, клиентам и коллегам.
     Эта язва! Эта проклятая язва. Он снова ощутил ее в себе и собрался, как
человек, которому предстоит шагнуть  под холодный душ. Она жгла его желудок.
Когда  боль  прошла,  он  зажег сигарету и ощутил,  что весь  покрыт потоп}.
Рубашка  превратилась в мокрую прилипшую тряпку,  спина невыносимо зудела, а
ладони были влажными и липкими.
     Мартин Слоун  подошел к  окну  и  взглянул  на  Нью-Йорк. По Парк Авеню
зажглись огни, и он вспомнил  огни родного города.  Последнее время он часто
вспоминал  город,  где родился.  Последние  несколько  месяцев, вернувшись с
работы, он подолгу сидел в темной  комнате и потягивал неразбавленный скотч.
Он  вспоминал,  как  был  еще  мальчишкой  и  как все начиналось...  Историю
тридцатишестилетнего человека, который бросил мир к своим ногам, но трижды в
неделю с трудом удерживался от слез.
     Слоун глядел на огни Парк  Авеню и вспоминал себя мальчишкой, вспоминал
центральную улицу  родного  города и  аптеку,  которой владел мистер Уилсон.
Случайные, несвязные воспоминания,  но они  были  частью той сладкой горечи,
что делала непереносимыми эту комнату, этот скотч, это  отражение в зеркале.
И снова к глазам подступили  слезы, и снова он задвинул их  глубоко-глубоко,
туда, где жила боль  от язвы. Неожиданная мысль пришла ему в голову. Сесть в
машину и уехать. Подальше от .Нью-Йорка. Подальше от Мэдисон Авеню. Подальше
от вульгарного  жаргона босса, от налогообложения и "процента телезрителей",
фальшивых  счетов  и трехмиллионных векселей  и  от  этого уродливого фасада
дружеских отношений между незнакомыми людьми.
     Кто-то невидимый словно  похлопал его по  плечу и  сказал,  что  сейчас
позднее, чем  он думает. Он вышел из дома, сел в  машину  и  поехал  к Гранд
Сентрал  Парквэй. Сгорбившись  над рулем красного  "мерседеса",  он  спросил
себя: "Куда  же  это, черт возьми, ты направился?" И не слишком удивился, не
получив ответа. Ему надо было подумать, вот и все. Он  хотел повспоминать. И
когда он свернул  на  Нью-Йорк  Фрувэй, у  него  еще  не  было  определенных
намерений.  Он просто  продолжал  мчаться  навстречу  ночи  и  только частью
сознания  удивлялся,  насколько прочно  засела него в голове  аптека старика
Уилсона.  Эта картинка словно отсылала его мозг  назад, чтобы тот высвободил
воспоминания о  прежних временах. Воспоминания о городке, именуемом Хоумвуд,
штат Нью-Йорк,  тихом зеленом городке с населением три тысячи человек.  Ведя
машину,  он вспоминал  о  том, что было маленьким фрагментом  его  жизни, но
Боже, что это  был за фрагмент! Прекрасное время, когда он рос. Тихие улочки
летними  вечерами.  Радость парков и  спортплощадок.  Ничем не  ограниченная
свобода детства. Воспоминания переплетались  у  него  в  голове  и наполняли
какой-то странной, непередаваемой словами жаждой вернуться... даже  не в это
место, подсознательно понял он, а в то время.
     Он хотел снова  стать  мальчишкой. Да,  именно этого он хотел. Он хотел
повернуть свою жизнь вспять  и отправиться обратно. Он  хотел, миновав годы,
найти тот, в котором ему было одиннадцать лет.
     Мартин  Слоун,  одеты