но  мыслящий
сын  -  хотя,  если  подумать,  и  он  никогда  не  выходил  за  пределы
общепризнанного. Просто умел  извлекать  из  него  то,  чего  другие  не
замечали. Как и его извечный  оппонент  Хинд,  кстати,  который  теперь,
вследствие известных обстоятельств, уже никак не мог  бы  продолжить  их
дискуссию, даже окажись Карачаров здесь и сейчас.
   У инспектора Петрова, человека весьма в годах, родителей давно уже не
было. Он, правда, был женат, но жена оказалась значительно моложе его, и
нельзя было рассчитывать, что у них успело произойти  необходимое  Функу
уподобление психики. С нею Функ и не пытался разговаривать.
   Истомин,  похоже,  всю  жизнь  прожил  одиночкой,  связи   его   были
поверхностными и непродолжительными.  Родители  его  погибли  давно,  во
время нашумевшего когда-то восстания роботов в дальневосточных  областях
Земли.
   Врач Зоя Серова была не замужем и бездетной. Родители ее,  жившие  на
Стреле-второй,   возможно,   и   могли   бы    помочь;    однако,    как
свидетельствовали  данные,  оба  скончались  вскоре  после  исчезновения
дочери - их единственного и горячо любимого ребенка.
   Что же касается супругов Еремеевых, то родители и мужа-футболиста,  и
его жены были живы-здоровы, обитали на Земле, так что Функу удалось  без
особых  затруднений  связаться  и  побеседовать   со   всеми   четырьмя.
Разговоры, однако, не принесли физику ничего, кроме разочарования.  Отцы
и  матери  молодой  четы  оказались  людьми,  целиком   погруженными   в
материальную сферу жизни, заботящимися, как и вообще большинство  людей,
о повышении своего благосостояния; что же касается исчезнувших вместе  с
кораблем детей, то о них, конечно, очень сожалели  и  вспоминали  только
добром, но никак не желали уразуметь, что сейчас,  столько  лет  спустя,
можно что-то сделать для их возвращения: в чудеса эти  люди  не  верили.
Сами того не сознавая, они были глубокими фаталистами.
   И тем не  менее,  если  где-то  и  можно  было  еще  найти  человека,
обладавшего бы естественным каналом связи с кем-то на борту  "Кита",  то
именно среди этих людей.
   Как было известно Функу, на Земле оставался  сын  Еремеевых  -  Юрий,
которому было четыре года, когда родители вместе с  кораблем  неожиданно
ушли из его жизни; следовательно, сейчас ему должно было исполниться уже
двадцать шесть. Прекрасный возраст для  той  работы,  к  которой  старый
физик решил привлечь молодого человека.
   После того, как родители пропали, Юрий рос  и  воспитывался  в  семье
родителей матери. Если бы его воспитывал дед по отцу, Юрий скорее  всего
пошел бы по спортивной линии; дед же  по  матери  был  предпринимателем,
хотя  и  достаточно  мелким,  но  стремился  вырастить   внука   деловым
человеком.  Однако  (Функ  узнал  об  этом  с  удовольствием)   мальчика
коммерция интересовала ничуть не больше, чем профессиональный спорт;  на
самом деле его привлекала романтика путешествий, преодоления  расстояний
и  трудностей,  риск  и  неожиданные  ситуации,  в  которые  приходилось
попадать; со временем он  надеялся  стать  космографом-исследователем  и
поэтому обучался заочно в Высшей Школе Достижения и Выживания,  а  чтобы
содержать  себя  и  платить  за  обучение  (Высшая  Школа  была  частным
предприятием), работал в спасательном отряде на Памире.
   Эта информация Функа  удовлетворила.  Люди  с  романтическим  складом
характера охотно верят в то,  что  на  корню  отвергается  прагматиками.
Физик  подумал,  что  с  этим  молодым  человеком  он,  пожалуй,  сможет
достаточно быстро найти общий язык.
   Разыскать Юрия удалось не сразу: Функ начал поиски как  раз  в  пору,
когда спасательная группа находилась  в  ущелье,  которое  рельеф  делал
недоступным  для   установления   связи   через   спутник.   Выход   был
тренировочным, но это ничуть  не  делало  его  менее  сложным.  Так  что
пришлось ждать три дня, пока Юрий не появился в зоне досягаемости.  Функ
хотел сразу же  воспользоваться  открывшейся  возможностью,  чтобы  хоть
вкратце побеседовать с молодым романтиком и объяснить, на какую помощь с
его стороны рассчитывает.
   Однако разговор с Юрием пришлось бы, по необходимости, вести по общей
сети, и если бы кто-то заинтересовался  его  содержанием,  для  него  не
составило бы труда перехватить передачу  и  оказаться  таким  образом  в
курсе - хотя бы в общих чертах - замыслов старого  физика.  Функ  считал
это крайне нежелательным. И не потому, что он так уж дорожил той славой,
которая неизбежно должна была достаться человеку,  вернувшему  "Кита"  в
мир людей; хотя честолюбие отнюдь не было чуждым старому  физику,  но  в
этом случае оно стояло на втором  плане,  главным  же  являлось  другое:
после ознакомления с делами Хинда у Функа возникла если не  уверенность,
то, во всяком случае, понимание  того,  что  вокруг  истории  с  "Китом"
страсти еще далеко не улеглись и наверняка имелось некоторое  количество
людей, заинтересованных не в том, чтобы потерянный корабль вдруг  возник
хотя бы в пределах устойчивой связи,  а  наоборот  -  в  том,  чтобы  ни
корабль и ни один человек из находившихся на его борту никогда  не  были
бы найдены. Во всяком случае,  в  живых,  но  лучше  -  если  никого  не
обнаружат даже и мертвым.
   Понимая это, Функ был готов  лично  лететь  в  Тибет  -  хотя  в  его
возрасте это представлялось затруднительным, а кроме того, было  связано
с  неизбежной  потерей  времени,  которое  теперь  являлось  для  физика
наибольшей ценностью из всего, чем он в этой жизни обладал.
   Но тут сама судьба пошла наконец ему навстречу.

Глава 7

ДАЛЕКО, ВНЕ НАШЕЙ СИСТЕМЫ КООРДИНАТ

   -  Всеобъемлющий:  место  установлено.  Канал  информации  блокирован
каким-то незначительным телом. Проницатель уже находится там  и  намерен
внимательно  и  подробно  исследовать  этот  феномен.   Сделав   выводы,
незамедлительно доложит.
   - Все идет очень медленно. В  системе  два-пять-восемь  уже  начались
неблагоприятные преобразования. Не получая внешней  информации,  материя
самоорганизуется совсем по другой модели. Вы понимаете, чем это грозит?
   - Решаюсь  заверить,  что  понимаю.  Всеобъемлющий,  все  меры  будут
приняты и, не сомневаюсь, наибыстрейшим образом.
   - Надеюсь, что так.

Глава 8

БЫТИЕ

   Приняв решение, Истомин круто  повернулся  и  зашагал  в  направлении
туристической палубы: иными словами -  к  жилым  корпусам.  Точнее  -  в
сторону трапа, выводившего в верхнюю часть главной шахты  корабля.  Если
бы он захотел навестить в первую очередь механизмы, пришлось бы  идти  к
нижнему отрезку шахты, то есть в противоположном направлении.
   Поравнявшись с лифтовым  колодцем,  Истомин  на  миг  приостановился:
искушение воспользоваться механическим транспортом было сильным. Но  для
этого пришлось бы звонить Рудику и просить его включить  лифты:  инженер
по-прежнему исправно отключал на ночь механизмы, без которых можно  было
обойтись.  Будить  же  его  не  хотелось:  писатель  был  едва   ли   не
единственным, кто знал, с какой затратой сил постоянно работал  инженер,
потому что в  трюмном  корпусе  Рудик  появлялся  часто,  а  в  жилом  -
практически никогда. Так  что  пришлось  подниматься  по  винтообразному
трапу внутри шахты.
   Это едва не кончилось для него плохо.
   Истомин уже почти добрался до катерной палубы, когда ощутил внезапное
и сильное головокружение. И  одновременно  почувствовал,  что  ноги  его
отрываются от ступенек трапа. Не  держись  он  крепко  за  поручень,  он
взлетел бы над трапом - чтобы в следующее мгновение  сорваться  вниз,  в
шахту: гравитация включилась так же неожиданно и самопроизвольно, как  и
выключилась. Но и  сейчас,  грохнувшись  о  ступеньки,  он  основательно
ободрал колено и дальше поднимался, ощутимо прихрамывая.
   В катерный эллинг ему было не  попасть:  механизмы  доступа  туда  из
шахты были настроены лишь на сенсорику членов экипажа,  а  универсальный
ключ имелся только у Карского - даже тут, в неведомом  пространстве,  он
сохранял свои преимущества  высокого  администратора  Федерации,  членом
которой корабль то ли был теперь, то ли  нет  (поскольку  Королевство  о
своем вступлении в Федерацию не  объявляло  -  об  этом  никто  даже  не
задумывался: слишком отвлеченным это представлялось. А говорить с детьми
на эту тему означало бы показать, что они официально признаны. А так еще
можно делать вид, что все происшедшее - всего лишь ребяческая забава, не
более).
   Оказавшись на  лестничной  площадке,  на  которой  была  единственная
дверь, надежно запертая - та, что вела к катеру,  -  Истомин  на  всякий
случай  остановился,  прислушиваясь:  не   донесется   ли   из   эллинга
какого-нибудь подозрительного звука?
   Нет, все было тихо Так что если кому-нибудь  из  обитателей  мирка  и
пришла в голову сумасшедшая мысль покинуть корабль - хотя бы  для  того,
чтобы облететь вокруг обетованной планеты, что подрастала (принято  было
думать, что подрастала, хотя  и  намного  медленнее,  чем  хотелось  бы)
невдалеке, - то  он  так  и  не  смог  бы  добраться  ни  до  одного  из
действовавших выходов. Значит, тут опасности не было.
   Дальше путь писателя лежал в жилой корпус, а точнее - в сад.  В  свое
время люди любили гулять здесь; тут было пусть и приближенное, но все же
подобие живой природы. Но когда  стало  ясно,  что  настоящих  деревьев,
кустов, ручейков с натуральной, а не восстановленной водой им  вовек  не
увидеть, желание бывать здесь как-то быстро сошло на нет, и  теперь  сад
уже не казался более живым, хотя на самом деле все,  что  росло  в  нем,
было совершенно подлинным. Просто вместо былой радости он навевал теперь
тоску - а наше восприятие всего на свете зависит  в  первую  очередь  от
нашего настроения, а не от качества того, на что мы смотрим. И  писатель
прошел через  сад  быстро,  испытывая  какое-то  внутреннее  неудобство,
сутулясь и опустив глаза; ему казалось, что  деревья  -  тоже,  кажется,
тоскующие по настоящей жизни - с укоризной смотрят на него.
   Поэтому  он  испытал  подлинное  облегчение,   когда   смог   наконец
спуститься ниже  (такова  была  архитектура),  чтобы  попасть  в  палубу
первого класса. Туда, где после ухода Истомина и эмиграции молодых  жило
девять человек. Сюда удалось войти  беспрепятственно.  Писатель  отворил
дверь с лестничной площадки, прошел коротким коридорчиком и  оказался  в
салоне.
   Он  старался  ступать  потише,  чтобы   не   разбудить   спавших   за
переборками, в каютах. Ковер в салоне за годы успел вытереться, его тоже
давно уже собирались заменить. Но руки все не доходили.  Да  и  немножко
боязно  было  загружать  синтезатор  такой  работой:  коврик-то  был  не
маленький. А синтезатор - податель жизни - хоть и сам  себя  содержал  в
порядке, но моложе от этого все-таки не становился. Так что  в  ковровом
ворсе протопталась до самой основы дорожка, и по ночам идти по ней лучше
было на цыпочках. Если не хочешь, конечно, как бы невзначай поднять всех
на ноги.
   Но этого Истомин ни в коем случае не хотел.

***

   Однако вдруг у него возникло совершенно другое желание. Насколько  не
хотелось ему видеть все то, что росло в саду - потому, что сад  был  как
бы подделкой  под  настоящую,  всеобъемлющую  и  многогранную  жизнь,  -
настолько сейчас не то чтобы  захотелось  -  нет,  просто  потребовалось
увидеть то пространство, в котором они находились вместе с кораблем,  ту
пустоту, что вмещала и корабль, и возникавшую неподалеку от  него  новую
планету, и далекие галактики, и еще (подумалось Истомину  вдруг)  многое
такое,  о  чем  обитатели  "Кита"  до  сих  пор  не  получили   никакого
представления  и  даже  не  догадываются,  быть  может.  Не  зря  же   в
приснившемся ему  сюжете  кто-то  атаковал  корабль  извне.  И,  сам  не
понимая, верит ли он в приснившееся или нет, писатель тем не менее хотел
увидеть это самое пространство собственными глазами - скорее всего чтобы
успокоиться.
   Со времени своего переселения в грузовой корпус Истомин не  бывал  на
прогулочной палубе и начал уже забывать,  как  выглядит  пустота.  Кроме
того, ему хотелось увидеть еще и планету, давным-давно уже описанную  им
- может, чтобы убедиться, насколько он был тогда прав -  или,  напротив,
до какой степени заблуждался.
   Свернув  с  протоптанной  дорожки,  он  подошел  к  переборке,  нажал
пластину замка, сомневаясь в том, что  механизм  сработает.  Но  матовая
поверхность стены исчезла, и  можно  стало,  отчего-то  затаив  дыхание,
выйти на прозрачную прогулочную палубу и пройтись  по  ней,  продвигаясь
вдоль выгнутого борта, за которым сейчас мирно спали люди.
   Истомин шел  до  тех  пор,  пока  в  поле  его  зрения  не  оказалась
возникающая по воле населения "Кита" Новая планета. Петрония.
   Увидеть ее удалось не сразу. Как черную кошку в темной комнате  среди
ночи. В освещенном корабле как-то забывалось,  что  вокруг  него  стояла
вечная ночь, и планета тоже была  неразличимо-темной:  она  не  отражала
света - потому что отражать было нечего. Лишь месяц-другой после  выхода
Петрова зародыш нового небесного тела  освещался  мощным  прожектором  с
корабля; потом поняли, что это ни к чему - там если что-то и изменялось,
то неуловимо медленно - и свет вырубили.
   Лишь  когда  глаза  как  следует  адаптировались  к  мраку,   удалось
разглядеть нечто еще более черное, чем всеобщая тьма  вокруг  -  потому,
может, что комок  вещества,  каким  пока  все  еще  оставалась  планета,
поглощал  даже  то  исчезающе  малое  количество  света,  какое  все  же
существовало здесь, невзирая  на  полное  отсутствие  доступных  взгляду
светил.
   Итак, Истомин все-таки разглядел планету. И подумал, что лучше бы ему
было не предпринимать этой попытки.
   По его представлениям, за истекшие восемнадцать  лет  планета  должна
была ощутимо вырасти в объеме.
   На деле же она была до убогости маленькой. Отсюда казалось, что  даже
одному человеку там не на чем было бы устоять.
   Может, она и росла; но, пожалуй, пришлось бы взвешивать ее на  точных
весах,  чтобы  установить  это.  Пока  же  -  Истомин  смотрел,  и   ему
показалось, что он различает очертания тела Петрова, все еще обнимавшего
цилиндрический корпус гравигена. Хотя на самом деле, разумеется, увидеть
Петрова Истомин не мог: уж настолько-то планетка выросла, чтобы  накрыть
своего основателя достаточно плотным пылевым одеялом.
   Писатель даже не ожидал, что зрелище это до такой степени  разочарует
его и огорчит. Истомину больше не захотелось  что-то  делать,  выяснять,
искать. И, возможно, он повернул бы назад, так ничего и не  найдя,  если
бы в следующий миг ему не почудилось, что совсем  рядом  -  таково  было
впечатление - на миг вспыхнула молния; это слово,  пожалуй,  было  самым
точным.
   Голубая яркая стрела, направленная как бы в борт корабля -  примерно,
как прикинул  Истомин  в  следующую  секунду,  на  уровне  туристической
палубы.
   И одновременно он вновь ощутил уже знакомую вибрацию.
   Не было ли это тем, что померещилось ему во сне?
   Однако это оказалось не самым необычным.
   В этой мгновенной голубой вспышке ему почудилось (нет, не почудилось,
он голову дал бы на отсечение, что  то  было  совершенной  реальностью):
какое-то тело неясных  очертаний,  но  размерами,  как  ему  показалось,
соответствовавшее  человеку,  скользнуло  в  пространстве   в   том   же
направлении, что и  яркая  стрела:  от  зародыша  будущей  планеты  -  к
кораблю. Тоже к туристическому корпусу.
   Этого не могло быть, тем не менее Истомин ни на миг не усомнился, что
увиденное им существовало на самом деле. Даже  непонятно,  откуда  могла
взяться столь непоколебимая уверенность.
   Человек в пространстве, рядом с наглухо запечатанным кораблем?
   Но, собственно, кто сказал, что "Кит" так уж надежно закупорен?
   Пассажирский выход был непригоден для  использования,  да.  Но  разве
только один выход был на корабле, кроме пассажирского и грузового люков?
Истомин не знал в подробностях устройства гигантской машины, но ему было
известно, что именно  входами-выходами  столько  лет  занимался  инженер
Рудик. Судя по тому, что корабельных  дел  мастер  никогда  не  выглядел
разочарованным,  переживающим   неудачу,   возникла   уверенность,   что
восстановить систему люков ему удалось. И в последние годы их  никто  из
строя не выводил. Знающий человек мог воспользоваться любым из них.
   Кто же этот человек  в  пустоте?  Истомин  задал  себе  именно  такой
вопрос: ясно же было, что, кроме  населявших  корабль  людей,  здесь  не
могло быть ни единой живой души.
   И все же первым, что  пришло  ему  в  голову,  была  мысль  именно  о
человеке, давно уже не числившемся в живых. Истомин подумал о Петрове. О
герое, пожертвовавшем собой для того, чтобы планета могла начать расти.
   Петров покинул борт "Кита" почти точно восемнадцать лет тому назад.
   Истомин помнил,  что  через  несколько  дней  все  они  должны  будут
собраться в салоне, чтобы отметить очередную  годовщину  этого  события.
Думая "все", Истомин не имел в виду детей: они  не  участвовали  в  этом
печальном торжестве.
   И что же - теперь он возвращался?
   Нет, в это поверить невозможно. Человек  не  может  восемнадцать  лет
существовать в пространстве, не получая помощи.
   Если только - если только он действительно не получал ее.
   Однако зачем было бы ему скрываться от  остальных?  Ответить  на  это
писатель, разумеется, не мог. Во всяком случае, сразу.
   Нет, не Петров, конечно. Глупости. Глупости.
   В таком случае - кто же?
   Ответ нашелся сразу.
   Фигура направлялась от планеты к туристическому корпусу -  туда,  где
обитала молодежь.
   Дети! Как это он не сообразил сразу? Кто еще может нарушать покой?  И
чье неуемное любопытство, если не детское, могло побудить кого-то  пойти
на немалый риск, чтобы своими руками потрогать небесное  тело,  пусть  и
маленькое, с которым связаны все надежды обитателей "Кита" на будущее?
   Дети. Их ведь - пока они не самоизолировались - обучали -  на  всякий
случай - и пользованию скафандрами, и даже управлению  катером  -  после
того, как инженер вернул его к жизни.
   Да конечно же!  Он,  Истомин,  и  сам  ведь  некоторое  время  жил  в
туристическом корпусе. И сейчас смутно вспоминал, что и там  был  выход.
Он считался аварийным,  и  им  не  пользовались.  Но  он  тем  не  менее
существовал. И Рудик, кажется, чем-то занимался и  там...  Черт  побери!
Дети! А что, если у них там что-то не заладится, и они  разгерметизируют
корабль? Самое малое, что может тогда случиться, -  механизмы  страховки
отсекут туристический корпус от остальных помещений "Кита", и  все,  кто
там находится,  погибнут  из-за  катастрофического  падения  давления  и
отсутствия воздуха.
   Они же ничего не понимают! Это же дети всего лишь!
   Истомина охватил ужас.
   Это сильное  чувство  сразу  же  вернуло  его  к  повседневности.  Он
повернулся,  быстро  приблизился  к  выходу,  закрыл  за  собою  дверную
пластину и направился к цели своего путешествия.
   Уже когда он покидал салон, ему почудился знакомый  звук:  словно  бы
приотворилась дверь одной из кают.
   Истомин, не оглянувшись, лишь ускорил шаги.

***

   Его визит в обитаемый корпус остался незамеченным - или, точнее, хотя
и был замечен, но никого не встревожил, наоборот  -  тут  же  позабылся.
Карачаров - а именно он хотел было выйти  из  своей  каюты  в  салон,  -
отворив дверь, увидел чью-то спину и, нимало не интересуясь тем - кто же
это и почему бродит среди ночи по салону, - тут же затворил дверь и даже
запер, твердо решив не откликаться, если даже к нему  постучат.  Желание
прогуляться по корабельным окрестностям (а физик  в  нередкие  бессонные
ночи не раз предпринимал такие вылазки) сразу же исчезло:  у  Карачарова
не было охоты встречаться сейчас с кем бы то ни было. Вот  если  бы  это
оказалась женщина... Но спина  выглядела  мужской,  пусть  и  в  халате.
Н