ть
множество опасностей.
   Такое, правда, практически не происходит. Да и теоретически вроде  бы
исключено. И тем не менее... ***

   - Всеобъемлющий, в системе два-пять-восемь - нарушения.
   - В чем дело?
   - Не проходит основополагающая информация. Процесс останавливается. И
есть опасность, что он пойдет в нежелательном направлении. А это, в свою
очередь... - Можете не продолжать. В чем причина?
   - Причины непрохождения информации пока неизвестны.
   - А место, место? Где поток затухает -  или  отклоняется  от  нужного
направления? Найдя место, вы найдете причину, найдя ее - исправите.
   - Сейчас мы заняты определением места и причины.
   - Как только установите точно - пошлите туда  кого-нибудь  из  лучших
проницателей. Дайте ему столько сил, сколько понадобится. Пусть  сделает
все, что нужно, чтобы обеспечить проход информационного луча  по  нашему
каналу.
   - Почтительно выполняю, Всеобъемлющий.
   Нет, это не боги. Но и не люди, конечно. Совсем другие.
   У людей же - свои заботы. Были, есть и еще будут.

Глава 4

БЫТИЕ

   Итак, население выросло. Бытовых сложностей это не вызвало: места  на
корабле хватало, и синтезатор пока еще исправно обеспечивал всех нужными
для спокойной жизни пищей, одеждой и всем прочим.
   Покоя, однако же, не было.
   Он даже и не снился.
   Быть может, потому, что люди - хотели они того или нет -  принесли  в
мирок, в котором можно (и нужно) было жить по новым правилам и условиям,
не тем, что существовали и соблюдались на планетах Федерации  (поскольку
большей части тамошних проблем и забот здесь просто не существовало),  -
принесли с собой и продолжали  исповедовать  прежнюю  систему  жизненных
ценностей, а следовательно - поведения и политики. В обществе, состоящем
из  нескольких  человек  и   замкнутом   в   до   предела   ограниченном
пространстве, люди действовали так, словно продолжали жить в  необъятном
пространстве  Федерации,  населенном  людьми,  количество  которых   так
никогда и не было точно установлено.
   Хотя в крохотном мире "Кита" властвовать было незачем, да и, по сути,
не над кем, - борьба, то явная, то скрытая за то, чей авторитет  выше  и
чье слово является решающим, - борьба эта не утихала.
   Главными ее  действующими  лицами  были,  естественно,  администратор
Карский (которому  вся  предыдущая  жизнь,  казалось,  давала  право  на
главенство в любом обществе и любой обстановке) и путешественник Нарев -
хотя бы потому, что всю свою жизнь он стремился никому не подчиняться и,
напротив, подчинять себе других - любыми средствами.
   К чести обоих претендентов надо сказать, что соперничество их до  сих
пор не переходило в схватку: оба понимали, что в этих условиях  реальное
столкновение (а у каждого были свои сторонники) неизбежно привело  бы  к
всеобщей гибели; поэтому противостояние их оставалось  чисто  моральным,
скрытым, как тлеющий под верхним слоем почвы  торфяник,  внешне  же  все
оставались  предельно  вежливыми  и  доброжелательными.  Демографический
взрыв вообще на время как  бы  нейтрализовал  соперничество,  на  первое
место вышли дети, даже в этом благополучном мире  требовавшие  забот.  И
тем не менее  огонь  честолюбия  в  людях  не  погас.  Дожидался  своего
времени.
   И нередко ночами, когда дети спали и дневные  дела  завершались,  это
самое честолюбие не давало одному-другому спокойно  погрузиться  в  сон.
Именно в промежуточном состоянии  между  сном  и  явью  вдруг  всплывают
неизвестно   с   какой   глубины   подсознания   неожиданные,   воистину
головокружительные - чтобы не сказать гениальные - планы и  проекты,  от
которых сон и вовсе улетает неведомо куда.
   Почему, например, не спит Нарев?
   Нет, сейчас об этом еще не время.

***

   А вот Мила - бывшая Еремеева, а ныне жена Нарева и мать его  детей  -
спала. Но - уже не в первый раз - среди ночи пробудилась  в  слезах.  И,
шмыгая носом, уткнулась лицом  в  плечо  мужа.  Чем  на  какое-то  время
отвлекла его от некоего хитрого замысла.
   - Что ты, маленькая? Опять?
   - Да... - Она всхлипнула. - Ну ничего не могу поделать: он  снится...
Он - был Юрик. Маленький мальчик, оставшийся  на  Земле  без  отца,  без
матери. С недавнего времени он начал вдруг -  после  стольких-то  лет  -
снова сниться матери. Каждую ночь. Но не так, как раньше: не крохотулей,
каким  был  тогда,  а  таким,  каким,  наверное,  стал  сейчас:  молодым
человеком  двадцати  с  лишним  лет.  Тем  не  менее  она  не  то  чтобы
догадывалась, но точно знала: это он, ее сын. Так бывает только в  снах:
доказать вроде бы не можешь, но совершенно точно знаешь. Узнавание  идет
совсем по другим каналам, чем наяву.
   - Просто не знаю: может, посоветоваться с Зоей?
   "Она же не психиатр", - хотел было  сказать  Нарев,  но  благоразумно
воздержался. Вслух произнес совсем другое:
   - Сны - дело настолько интимное, что вряд ли стоит  посвящать  в  них
посторонних. Ты же  не  станешь  рассказывать  врачу,  как  мы  с  тобой
проводим время в постели, а?
   Мила невольно засмеялась: действительно, не станет же она... Нарев же
воспользовался сменой ее настроения.
   - Он снится - значит, с ним  все  благополучно,  -  в  очередной  раз
утешил Милу Нарев. - Чего же плакать? Ты радуйся, что хоть и  без  тебя,
но жив-здоров, благополучен, разве не так?
   Нарев, в отличие от физика Карачарова, знал,  что  жена,  чтобы  быть
спокойной, нуждается в постоянном внимании. А если спокойна жена,  то  и
муж чувствует себя вполне безмятежно - особенно в  такой  вот,  лишенной
житейских забот, обстановке.
   - Спи, моя нежная, спи... Она послушалась  -  и  уснула.  Знала,  что
вторично в одну ночь Юрик ей не приснится: такого ни разу не случалось.
   Когда Мила задышала спокойно, размеренно, Нарев смог снова  вернуться
к своим идеям. Но теперь уже ненадолго; честолюбие - не отдых,  так  что
сон вскоре добрался и до заботливого мужа.

***

   Инна же Перлинская, ставшая бы по мужу - Луговая (если бы здесь браки
официально регистрировались), еще и  не  ложилась  по-настоящему.  Когда
штурман крепко уснул, она, как  и  каждую  ночь,  поднялась  с  постели,
надела халатик и уселась перед экраном.
   Каждую ночь она вот так наблюдала  и  слушала  пустоту  -  в  надежде
уловить снова какие-нибудь таинственные сигналы, как это удалось ее мужу
однажды - давным-давно. Штурман же, наоборот, уже  перестал  смотреть  и
слушать пустоту: решил, что смысла в  этом  нет  никакого,  пространство
иногда чудит, однако им  от  этого  никакой  пользы.  Но  ведь  то,  что
произошло однажды, может и  повториться,  не  так  ли?  А  что  касается
пользы, то не сказано, что  те  сигналы  не  имели  к  кораблю  никакого
отношения. Вовсе не сказано... Она верила - а вера не знает границ, если
она подлинна.
   День за днем, ночь за ночью, год за годом небо упорно молчало. Но вот
на этот раз... Инна напряглась, подобрала ноги под  стул,  как  красивый
хищник,  готовый  к  прыжку.  На  самом  же  деле  намерения   ее   были
противоположными: ей  вдруг  захотелось  сжаться  в  комок,  спрятаться,
совсем исчезнуть... Все потому, что она  почувствовала,  что  на  экране
что-то есть. Именно - почувствовала.
   Потому что оба глаза ее ничего не увидели: экран оставался  вроде  бы
пустым. Но вот третий глаз... Тот самый, что есть у  всех  -  но  только
редкие способны им воспользоваться. Инна за проведенные здесь годы такую
способность в себе выработала.
   Так вот, третий глаз ясно дал понять, что  экран  показывает  что-то.
Или кого-то. Неопределенное, но несомненное.
   Такое ощущение оставалось у нее с полминуты.
   А потом и для обычных глаз нашлось  занятие.  Потому  что  на  экране
появилось изображение.
   То были всего лишь  ломаные  линии.  Тесные  зигзаги.  Словно  запись
каких-то колебаний разной амплитуды и частоты.
   Инне осталось лишь протянуть руку и включить запись. Вся эта  техника
у нее давно была отлажена - именно на такой случай.
   О том, чтобы уснуть, жрица пустоты  больше  и  не  думала.  Сейчас  в
мыслях  ее  возникало  уже  другое:  к  кому  она  пойдет  утром,  чтобы
рассказать, показать и, в конце концов, доказать, что они не одни в этой
части пространства, что кто-то видит их,  а  раз  видит,  то  непременно
постарается помочь. Ибо всякий разум в основе своей добр и благороден.
   В этом последнем предположении она вряд  ли  была  права.  Но  -  как
говорится, всяк по-своему с ума  сходит.  И  уж  пусть  лучше  так,  чем
наоборот.

***

   Нет, не шел этой ночью сон. Делай что хочешь - не шел.
   А вместо сна накатывало неизвестно что. Какой-то  сумасшедший  сюжет.
При этом - в картинках, не как текст, а  ясное  изображение.  Не  книга;
скорее фильм.
   Несмотря на  то,  что  для  видеопромышленности  Истомин  никогда  не
работал. Сны, однако, порой совершенно не считаются ни с фактами,  ни  с
логикой.
   Это был какой-то военный фильм; особенность же его заключалась в том,
что война происходила не где-нибудь в пространстве  или  на  планете,  а
здесь, на корабле. И участвовали в ней все до единого обитатели  "Кита".
Корабль стал как бы крепостью, на которую кто-то нападал  извне;  кто  -
так и осталось неясным, потому  что  ни  одного  противника  Истомин  не
увидел, хотя знал, да и все знали, что противник этот был тут же  рядом,
за бортом, и атаковал корабль упорно, стараясь каким-то образом  попасть
внутрь. До сих пор этому удавалось противостоять, но сил у  защищавшихся
оставалось все меньше, и они уже несли потери. Хотя писатель не смог  бы
при всем желании объяснить, при помощи какого оружия велась  война  и  с
той, и с другой стороны.
   Потом ему - все еще во сне  -  каким-то  необъяснимым  образом  стало
ясно, что противниками были некие существа, обосновавшиеся на  Петронии,
маленькой  искусственной  планете,  которая  вот  уже  восемнадцать  лет
обращалась вместе с "Китом"  вокруг  общего  центра  тяжести  системы  и
медленно, очень медленно прирастала в  размерах.  Видимо,  новые  соседи
были весьма агрессивными, и одной лишь планеткой не  удовлетворились,  а
хотели заполучить и весь корабль - для каких-то своих,  неведомых  людям
целей, а возможно, и без всякой цели,  просто  захватить  ради  захвата,
ради самоутверждения. Так или иначе, война шла, и людям  не  приходилось
рассчитывать ни на чью помощь. Похоже, что судьба их была уже решена.
   Местом, где неведомый противник пытался ворваться в корабль, оказался
не модуль первого класса, где жило  все  взрослое  население  "Кита",  а
туристический корпус, населенный молодежью. Именно туда были  направлены
все атаки, и  там  была  наибольшая  опасность.  Но  никто  из  взрослых
почему-то этого не понимал.
   Осознав опасность,  писатель  поспешил  в  туристический  модуль,  но
где-то по дороге почувствовал вдруг, что все  это  -  лишь  сон,  ночной
кошмар, и что спешить некуда и бояться нечего. Он проснулся.
   Истомин, покряхтывая, спустил ноги на пол. Кряхтел он скорее всего по
обязанности. Таким  уж  было  его  представление  о  возрасте,  которого
писатель благополучно достиг; прожитые  годы  обязывали  к  определенной
модели поведения.
   Хотя, если откровенно говорить, пресловутого груза минувших лет он на
себе не чувствовал. В обычной, открытой жизни груз этот складывается  из
обязанностей, несогласий, конкуренции, зависти, погони за  недостижимым,
от излишней жары или чрезмерного холода,  разных  инфекций  и  множества
перемен  -  всего,  что  старит  плоть,  а  главное  -  дух.  А  тут,  в
коллективном саркофаге  (как  он  давно  уже  мысленно  окрестил  бывший
корабль), было, в общем, спокойно и комфортабельно.
   Время вроде бы шло - но старость все не приходила. Да ее и не торопил
никто.
   Может, одиночество  в  корабельном  закоулке  послужило  своего  рода
консервантом?
   Если бы еще не снилось всякое -  вот  такое...  Истомин  за  минувшие
восемнадцать лет придумал книг, наверное, не менее  тридцати  -  из  них
первые шесть не дописал, а остальных и не начинал даже.
   Мартышкин труд - кому он нужен?
   Работы не было, значит, и ответственности никакой, и соревноваться  -
то бишь конкурировать - было не в чем. Благодать!
   Только вот нормальный сон почему-то не шел. Черт его  знает,  почему.
Но уже и снотворные не  помогали,  на  которые  синтезатор  был  великим
мастером. Можно было бы, конечно,  изобрести  и  какой-нибудь  составчик
поубойнее; но на это Истомин не решался. Ясностью мышления  он  дорожил,
хотя, если разобраться, она и ни к чему вовсе.
   Вот эта самая ясность сейчас и подсказала  ему,  что  сон,  ненадолго
испугавший  его  нереальным  кошмаром,  а  потом  вильнувший  хвостом  и
исчезнувший неизвестно куда - словно  рыбка,  обнюхавшая  наживку  и  не
клюнувшая, умчавшаяся на  поиски  чего-нибудь  по-вкуснее,  -  сон  этот
скорее всего все-таки имел под собой какое-то реальное основание - сколь
бы не правдоподобным это ни казалось.
   В этот сон следовало внимательно вглядеться. Хорошо было  бы  золотую
рыбку сна вернуть. Однако чем ее  приманивать  -  писатель  не  знал,  и
думать на эту тему было некогда.
   Он точно попал ногами в тапочки. Встал,  лениво  разгибаясь.  Включил
малый свет. Натянул  халат.  По  привычке  остановился  перед  зеркалом.
Задумчиво разглядывая отражение, ковырнул мизинцем в носу - движение, не
контролировавшееся  с  раннего  детства.  Нет,  ничем  он,  пожалуй,  не
отличался от того Истомина, что взошел на борт "Кита"  восемнадцать  лет
тому назад. Может, здесь, у черта на куличках,  время  и  в  самом  деле
текло как-то по-другому, чем в далеких родных местах?
   А в общем - какая разница? Кого это волнует?
   Он еще поразмышлял: а не заглотать ли и в  самом  деле  еще  таблетки
три-четыре?  Может,  сон  вернется  и  можно  будет  увидеть  что-нибудь
определенное, понять - кто нападает, зачем, откуда? Поморщился  и  мысль
эту отбросил. Зевнул - с некоторой надеждой.  Но  тело  было  легким,  и
голова тоже, и зевок этот был не ко сну, а просто так.
   "Пойти прогуляться, что  ли?"  -  мысленно  спросил  он  сам  себя  и
помедлил, словно ожидая ответа неизвестно от кого.
   И тут же вздрогнул и насторожился.
   Показалось? Или на самом деле короткая  дрожь  прошла  по  кораблю  -
такая, что даже ковер ее  не  погасил,  и  она  заставила  тело  ощутимо
сотрястись - пусть и лишь на мгновение-другое?
   Это могло быть, конечно, и какой-то физиологией, но не исключено, что
и  психикой.  Кратковременные  иллюзии,  чаще  всего  слуховые,  изредка
возникали тут у каждого, хотя и не все  в  этом  признавались:  капитан,
например  -  никогда.  Могло  быть.  Однако...  Часа  три  тому   назад,
укладываясь в надежде уснуть, он,  как  нередко  бывало,  не  потрудился
затворить дверь в ванную. И сейчас отсюда  ясно  видел,  как  освещенное
падавшим из спальни светом  явно  раскачивалось  (с  небольшой,  правда,
амплитудой) мохнатое полотенце. Оно-то ведь иллюзиями не страдало?
   Не успел он это осмыслить, как пол вторично дрогнул. И на этом  вроде
бы закончил свои экзерсисы.
   Восемнадцать лет  обитания  в  многосемейном  гробу  если  чему-то  и
научили Истомина, то прежде прочего тому, что для них - для населения  -
корабль всегда был - и должен был быть - совершенно неподвижным. Для них
- потому что для воображаемого стороннего наблюдателя "Кит", возможно, и
совершал какие-то движения относительно чего-то там, тоже воображаемого,
однако этого люди ощущать никак не могли. Он, правда, медленно  вращался
вокруг продольной оси, получив  некоторый  момент  количества  движения,
когда от него отчалил ныне покойный Петров с  гравигеном  в  обнимку.  А
также, уж и совсем неторопливо, обращалась вокруг центра тяжести, общего
для системы "Кит" - Петрония, растущая планета. Но люди этого  никак  не
воспринимали - подобно  тому,  как  не  замечает  вращения  своего  мира
население любой планеты. А все системы,  работавшие  сейчас  в  корабле,
никаких вибраций такой мощности, как и всегда, не производили.
   Так что если сотрясение возникло, то оно могло быть вызвано одной  из
двух причин.
   Либо какая-то из систем дала сбой. И в этом таилась опасность, потому
что беда, как известно, не приходит одна.
   Либо же  молодое  поколение  затеяло  очередной  эксперимент,  но,  в
отличие от предшествовавших - выходивший за пределы безопасности.
   В любом случае следовало что-то предпринять. Если сбой  в  системе  -
будить капитана или хотя бы инженера Рудика. Если молодежь - призвать их
к порядку:  в  конце  концов,  они  и  сами  зависят  от  исправности  и
долголетия корабля  ничуть  не  меньше,  чем  старая  гвардия.  А  если,
наконец, не подтвердится ни одно, ни другое - рассказать  всем  о  своем
сне, как о серьезном предупреждении, и  призвать  готовиться  к  большим
неприятностям.
   Истомин решительно затянул пояс халата и направился к выходу.

***

   Инженер Рудик и в самом деле - один из немногих на корабле  -  крепко
спал.
   Настолько крепко, что вибрация, которая, по всем статьям, должна была
разбудить его, с этим не справилась.
   Причиной столь глубокого и - хочется сказать - здорового сна  явилась
нормальная и очень сильная усталость.  Она  же,  в  свою  очередь,  была
вызвана тем, что инженер - единственный,  пожалуй,  из  всех  обитателей
маленького мирка - все то время, что они находились в неизвестном уголке
пространства, утратив всякую связь с  породившей  их  цивилизацией,  был
занят настоящей, серьезной  и  необходимой  работой.  Один.  Потому  что
помощников ему по штату не полагалось - да и не  было  среди  окружавших
его людей таких, кто разбирался бы в сложной корабельной технике. Дел же
было - да и оставалось еще - выше головы.

ХРОНИКА: ОТ ГОДА ВТОРОГО

   Инженер всегда считал, что смысл его жизни - во всяком случае,  когда
он находился на  корабле  -  поддерживать  этот  корабль  со  всеми  его
механизмами и системами в образцовом порядке и полной готовности.
   Последние восемнадцать лет своей  жизни  Рудик  находился  только  на
корабле.
   Значит - восемнадцать лет он занимался этим кораблем, и ничем другим.
   А заняться было чем.
   Когда судорожные попытки людей вернуться  в  нормальный  мир  наконец
закончились (пусть  и  ничем),  Рудик  некоторое  время  занимался  лишь
оценкой состояния "Кита". То, что он увидел, его не то чтобы огорчило  -
это слово слишком невыразительно, -  но  на  несколько  дней  привело  в
отчаяние. С таким он еще никогда не сталкивался.
   Батареи накопителей энергии, необходимые для движения в пространстве,
вышли из строя - и, во всяком случае, на первый взгляд восстановлению не
подлежали.
   Катер  был  разбит  во  время  предпринятой  администратором  Карским
попытки к бегству - еще там, в Приземелье, - и средством передвижения  в
пространстве служить никак не мог.
   Это означало также, что нельзя было - в случае какой-то надобности  -
воспользоваться  воротами  катерного  эллинга:  они  могли  действовать,
только если катер находился в полной исправности и был готов  к  старту.
Причиной было то,  что  электроника  катера  являлась  частью  цепи,  по
которой механизмы  ворот  принимали  команды  и  реализовывали  их.  При
неисправном катере ворота оставались  наглухо  заблокированными.  Как  и
тогда, когда катер находился в пространстве.
   Но если бы еще только эти ворота. На самом же деле  корабль  -  после
того, как Инна Перлинская сильно повредила механизм пассажирского  люка,
и потом им воспользовались в последний  раз,  чтобы  выпустить  за  борт
сыщика Петрова с гравигеном, основой будущей планеты, - корабль ни одним
нормальным выходом вовне больше не располагал.
   Конечно, сейчас никто покидать его и не собирался; во всяком  случае,
инженеру об этом ничего известно не было. Но это  его  не  интересовало:
главным  было,  что  исправность  корабля   нарушилась,   а   чтобы   ее
восстановить - нужно было содержать в порядке все без исключени