Владимир МИХАЙЛОВ
   БЕГЛЕЦЫ ИЗ НИОТКУДА



Анонс

   Межзвездный пассажирский лайнер "Кит",  следуя  с  планеты  Антора  в
Солнечную  систему,  уже  на  самом  подлете  к  Земле  внезапно  теряет
управление,  превратившись  в  антивещество  вместе  со   всеми   своими
пассажирами.  Теперь  судьба  космических  путешественников  зависит  не
только от их мужества, решительности, но и от  расклада  многих  сил  на
самой Земле и воли загадочного инопланетного разума.

Часть I

Глава 1

БЫТИЕ

   Сначала в году было триста шестьдесят пять дней с четвертью, так  что
каждый четвертый год получался на сутки длиннее.  В  сутках  содержалось
двадцать четыре часа, в часе - шестьдесят минут, в минуте -  столько  же
секунд.
   Потом четвертушки по общему  решению  отпали:  они  только  усложняли
счет.
   Високосных лет не стало. Никто не пожалел.
   Затем изменилось летосчисление. Какое-то время годам  велась  двойная
бухгалтерия: отмечалось, каким был текущий год на  родине,  то  есть  на
Земле, а в скобках - какой шел по своему, местному счету. Однако  прошли
дни - и решили, что двойной отсчет ни к чему: все равно никто не  мог  с
уверенностью сказать, какой год стоял сейчас на Земле: пока  их  швыряло
по пространству, могли и сбиться, да и не было гарантии,  что  там,  где
они сейчас находились, время текло так же, как на планете,  отторгнувшей
их, как инородное тело, несовместимое с нормальной жизнью. Две тысячи  с
чем-то - цифры эти ничего более не означали. Их перестали употреблять. И
сейчас  корабельный  календарь  показывал  лишь,  что  год   нынче   шел
восемнадцатый.
   Дальше - отбросили лишнюю пятидневку, и в году осталось ровно  триста
шестьдесят дней; двенадцать месяцев по тридцати суток в каждом. Так  что
исчисление возраста теперь не вполне совпадало с некогда привычным. Ну и
что?
   Так они постепенно - в душе - уходили от  Земли  все  дальше.  Как  и
сами, наверное,  успели  стереться  из  памяти  метрополии,  да  и  всей
Федерации.
   Это - старые. А молодым уходить было неоткуда, потому что Земля,  как
и любая другая из планет, являлась для них лишь звуком пустым, не более.
Реально было только то, что  происходило  тут,  в  строго  ограниченных,
безвыходных пределах корабельных корпусов; и еще  заслуживало  какого-то
внимания нечто, возникавшее совсем неподалеку.  За  бортом.  Рукотворная
планета Петрония - так ее, после небольшой дискуссии, нарекли. До  таких
вот размеров сузилась Вселенная.
   Так был нынче устроен мир.

***

   Впрочем, разве вблизи корабля и на самом деле что-то возникало?
   Имелись в этом сомнения. И даже немалые. Чем дальше,  тем  больше  их
становилось. Но об этом вслух, официально никто  пока  еще  не  говорил.
Может, потому, что как-то неудобно казалось. Все-таки столько лет верили
в сотворение нового мира. А еще точнее - только эта надежда позволила  в
свое время выжить.
   Сохранить облик человеческий. Хотя вообще-то потерять его было  очень
несложно, когда - эти самые восемнадцать лет тому назад  -  стало  ясно,
что не только на Землю или хотя бы на какую-нибудь Ливию,  но  и  вообще
никуда им больше не попасть и жить придется здесь, в корабле. Или вообще
не жить.

Глава 2

ХРОНИКА: ГОД БЫТИЯ ПЕРВЫЙ

   Вот тогда-то и спасла идея: самим создать планету. Тут, рядышком.  За
бортом.
   И еще одно,  конечно,  выручило:  то,  что  потом  назвали  старинным
термином  -  "Демографический  взрыв".  Или  (это  физик,  ехидно)  эрой
спаривания.
   Началось  с  того,  что,  как  уже  известно,  у  Веры  -  по-старому
бортпроводницы, а по тогдашнему фактическому  своему  положению  -  жены
администратора Карского,  родилась  дочка.  Назвали  ее  тогда  красиво:
Орланой. Так захотелось матери, хотя Инна, в прошлом актриса, предлагала
имя куда более скромное: Офелия. По воспоминаниям театральной молодости.
Карский, однако,  помнил,  что  у  девушки  из  пьесы  судьба  оказалась
незавидной, и долго еще обижался на Инну,  усмотрев  в  ее  рекомендации
скрытое  недоброжелательство.  Хотя  на  самом  деле  ничего  подобного,
конечно, не было.
   - Вот сами родите, - сказал он тогда актрисе, - тогда и называйте как
вам заблагорассудится.
   Инна в тот раз  промолчала.  Только  надменно  запрокинула  голову  и
поджала губы.
   А через полгода взяла да и родила.
   Однако Офелией не назвала. По той, наверное, причине,  что  произвела
на свет мальчика.  Красивого,  со  временем  все  более  походившего  на
штурмана Лугового. Отец страшно гордился. Все ждали,  что  имя  младенцу
дадут классическое - что-нибудь вроде Фортинбраса, скажем. Но оказалось,
что родился просто Семен.
   Тут сыграло роль совпадение: оказалось, что и отец Инны был Семен,  и
родитель штурмана Лугового носил то же самое имя. Ну что же: в жизни еще
и не такое случается.
   Истомин немного огорчился тому, что Инна оказалась теперь уже на  все
времена для него потерянной; но  (во  всяком  случае,  так  казалось  со
стороны) быстро утешился тем, что у него забот не прибавилось, в отличие
от родителей.
   Прошло не так уж много времени - чуть больше года, помнится, - и  ему
стало казаться, что хорошо бы устроиться где-то  подальше  от  ребячьего
писка и семейных идиллий, укрыться от  торжествующих  взглядов,  которые
Инна нет-нет, да и бросала в его сторону. Захотелось вдруг уединиться от
всех, никого не видеть как можно дольше, а главное - не слышать  детских
голосов, порою начинавших казаться ему невыносимыми вплоть до того,  что
приходило на память древнее изречение "Детей убивать,  конечно,  нельзя,
но что-то же нужно с ними сделать!"
   Причиной столь сильной мизантропии было то, что Инна  родила  второго
ребенка,   и,   как   и   следовало    ожидать,    Истоминым    овладела
непродолжительная, но весьма сильная досада на самого себя  -  ведь,  не
взбрыкни  он  тогда,  не  закружись  голова  от   близости   Земли,   от
предвкушения новых мест и новых лиц, молодых и прекрасных, - близость  с
Инной сохранилась бы, и детишки эти были бы сейчас его. Теперь  ему  уже
казалось, что все  связанные  с  семейной  жизнью  заботы  суть  явления
преходящие и в чем-то даже приятные, а если и возникали  бы  неудобства,
то они были бы воистину мелкими по сравнению с ощущением  продолжаемости
своего рода. Прежде такие мысли его не  волновали,  поскольку  все  люди
происходят, как известно, если не от Адама, то  от  какого-нибудь  Арона
Гутанга, но с годами и с одиночеством представления об этом  изменились.
Воистину, на корабле было  все  -  даже  и  свои  пустыни  для  желающих
поотшельничать.
   Правда, осуществить замысел ему удалось далеко не сразу. Хотя корабль
был достаточно велик,  удобное  местечко  для  одинокой  жизни  пришлось
поискать. Для начала он на некоторое время - помнится, года  на  два,  а
может быть, и три  -  переселился  в  туристический  класс,  где  других
обитателей не было и вроде бы и быть не могло. Не исключено, что он и по
сей день обитал бы там, помешали  молодые,  когда  они,  отделившись  от
родительского поколения, хотя и не сразу, но все же обосновались  именно
в турмодуле. Истомин сперва чуть ли не обрадовался этому - к молодым  он
всегда относился хорошо, - и даже подружился, но уже  месяца  через  два
ему стало казаться, что они слишком уж шумны, подвижны, безалаберны -  а
хотелось  тишины,  покоя,  простора  для  размышлений.  Может,   сыграло
какую-то роль, между прочим, и то, что старшие  девочки  стали  уже,  по
сути дела, совсем женщинами, и это волновало, хотя  он  раз  и  навсегда
сказал себе, что для него они - даже и в мыслях  неприкосновенны,  вывод
был,  безусловно,  правильным.  Так  что  пришлось  возобновить   поиски
укромного и надежного пристанища Скита, пустыни, как он про себя называл
это - хотя и не без усмешки.
   В конце концов Истомин  отыскал  такой  уголок  и  переселился.  Надо
сказать, местечко для одинокой жизни удалось найти удобное и очень  даже
комфортабельное.
   Помог ему в этом капитан Устюг.
   Когда поиски стали уж слишком затягиваться, писатель обратился к нему
и попросил, ни более ни менее, как уступить ему,  Истомину,  капитанские
апартаменты: после примирения с Зоей Устюг своей каютой не  пользовался,
лишь иногда заходил туда - просто так, по старой памяти.  Тем  не  менее
писательские притязания были категорически  отвергнуты.  То  ли  капитан
хотел на всякий случай сохранить запасные позиции, то ли все еще  считал
себя настоящим капитаном, а отказ от каюты означал бы для него признание
своей  полной  отставки  -  трудно  сказать.  Но,  поглядев  на   совсем
приунывшего писателя, в ответ на крик души "Что  же,  неужели  на  таком
корабле человеку и укрыться негде? Мне для работы  необходим  покой!"  -
капитан спокойно ответил:
   - Отчего же? Есть хорошее местечко, и думаю, оно вам вполне подойдет.
   Местечком  этим  оказалась  каюта  суперкарго   -   человека,   коему
полагалось ведать грузом и нести за него полную ответственность. Поэтому
каюта его была даже более удобная, чем пассажирские в первом  классе,  а
располагалась она в грузовом  корпусе,  весьма  удаленном  от  обитаемых
палуб.
   Свободной  же  она  оказалась  потому,  что  этот  рейс   был   чисто
пассажирским, на Анторе срочного груза для Земли  не  нашли,  его  и  не
предвиделось даже; старые роботы, с которыми некогда развлекались сперва
покойный Еремеев, а потом и ныне здравствующий Нарев, шли по цене лома и
в особом сопровождении не нуждались, а серьезный груз ожидал на Земле, и
предполагалось, что, доставив пассажиров, "Кит" заберет его и  унесет  в
систему Тау. Следовательно, начальнику груза делать в  этом  рейсе  было
нечего, и он  остался  на  Земле  и  производил  необходимое  оформление
готовых для  отправки  товаров.  Как  известно,  корабля  он  так  и  не
дождался, и груз, надо думать, отправился в Тау на  другом  каком-нибудь
борту; каюта же так и осталась свободной, и капитан смог  предложить  ее
писателю, никого и ни в чем не стесняя.
   Так все и обошлось - ко  всеобщему  удовольствию.  Ни  один  не  стал
возражать, потому что никто от истоминского  поступка  не  пострадал.  В
глубине души писатель обиделся: выходило,  что  он  тут  никому  не  был
нужен. Может, это и не совсем так  было,  но  в  те  дни  и  месяцы  все
увлекались детским вопросом, а  в  этих  делах  Истомин  авторитетом  не
пользовался.
   Как можно было предположить заранее, остальные дамы,  похоже,  решили
не отставать от Веры с Инной: человечество "Кита",  пусть  и  крохотное,
должно было продолжаться и множиться  -  в  тех,  разумеется,  пределах,
какие задавал сам корабль.
   На Ливии, откуда происходил Нарев, двойни рождаются чаще, чем в любом
другом мире, входящем в Федерацию. Принято  было  считать,  что  там  на
женщин влияет какой-то еще неустановленный фактор. Так или  иначе,  Мила
вскорости разрешилась двойней; младенцы оказались разного пола, и  вовсе
не исключено, что не в матери тут было дело, а в Нареве: Мила  на  Ливии
никогда не бывала. Но это никого не занимало: все были рады за  женщину,
очень рады - может, одного ребенка ей  бы  и  не  хватило,  чтобы  мысли
отвлеклись от оставшегося в далеком, недостижимом мире  мальчика,  но  с
двумя оказалось всего выше головы: и  возни,  и  волнений,  и  любви.  К
человечеству  прибавились  Валентин  и  Валентина.  Память  о   покойном
Еремееве была еще слишком свежа, надо думать. Нарев не почувствовал себя
задетым; жизнь давно научила его не быть слишком обидчивым.
   Хотя,  правда,  имелось  среди  дам  и  исключение:  доктор  Зоя   не
стремилась вроде бы стать матерью. Когда  ей  намекали  на  это  -  лишь
отшучивалась: говорила, что ей хватает возни с чужими детьми, где уж тут
заводить своих. И еще, что если уж очень захочется, она выведет младенца
в пробирке, чтобы совершенно не зависеть  от  мужской  части  населения.
Шутила, разумеется;  однако  можно  было  и  всерьез  задуматься:  а  не
придется  ли  именно  таким   способом   доводить   народонаселение   до
необходимого  минимума?  Если  бы  найти  способ  ускорить  естественный
процесс... Время показало, что характер у Зои оказался покрепче,  чем  у
капитана Устюга - хотя уж от опытного судоводителя  можно  было  ожидать
предельной выдержки. Она и была, и хватило ее почти на целый год.  Ровно
столько он наблюдал, как стремительно набирал  обороты  внезапный  роман
Зои  с  физиком  Карачаровым;  капитан  подозревал  (и,  может,  не  без
оснований), что со стороны Зои то была лишь своего  рода  чисто  женская
месть, и что на самом деле она вовсе не столь  неуязвима,  сколь  хотела
казаться.
   Что же касается физика, то, спрятав  Зою  под  свое  крыло,  он  счел
задачу решенной раз и навсегда, накрепко забыв, а скорее, никогда  и  не
знав,  что  для  женщины,  даже  для  такой  самостоятельной,  как  Зоя,
случившееся с ними означало лишь начало отношений, которые  должны  были
постоянно развиваться; Карачаров сразу же после  медового  месяца  снова
нырнул в свои теории, полагая, что уж  коли  жена  возникла,  то  никуда
больше она не денется.
   Зое же нужно было, чтобы каждый день  и  каждый  час  ее  завоевывали
заново.
   Увидев, что ничего подобного не происходит,  она  сначала  удивилась,
потом обиделась (физик  же  упорно  не  замечал  этого);  может,  другая
женщина на ее  месте  постаралась  бы  привести  супруга  к  необходимым
выводам: средств для этого, как известно, у женщин всегда предостаточно.
Она  же  оказалась  для  этого  слишком  гордой  и  ожидала,  когда  муж
додумается сам, а пока  этого  не  происходило  -  не  рисковала  родить
ребенка: семья, по ее представлениям, должна была быть нерушимой - на ее
условиях.
   Она ждала почти целый год, а потом, без  всяких  объяснений,  собрала
свои вещи и вернулась в ту каюту, в которой и начинала этот  бесконечный
полет.
   Карачаров очень  удивился:  по  его  мнению,  все  было  в  наилучшем
порядке; он пошел за объяснениями, однако разговор не состоялся,  потому
что не произошло и самой встречи: Зоя просто не пустила бывшего мужа  на
порог. Физик  попереживал  ровно  столько,  сколько  у  него  оставалось
свободного от  гипотез  и  вычислений  (о  которых  речь  зайдет  позже)
времени, и примирился, решив, что в конце концов так даже  лучше:  семья
создавала слишком много сложностей.
   Устюг после этого воспрянул духом в надежде,  что  теперь-то  уж  Зоя
призовет его. Она же, возможно, ждала каких-то решительных поступков  от
капитана.  Похоже,   они   испытывали   друг   друга;   остальные,   уже
определившиеся, наблюдали  за  этим  безмолвным  состязанием  с  веселым
интересом.
   Капитан Устюг не выдержал первым.
   Может, потому, что у Зои действительно дел было по  горло.  Известно,
что для того, чтобы выжить в ненормальных условиях, человеку  необходимо
найти такое занятие, какое поможет ему надолго отключаться от  мыслей  о
настоящем и будущем.
   Для Зои это была медицина. А поскольку на корабле люди не болели, она
занялась их обследованием: осматривала, выслушивала, снимала кардио -  и
энцефалограммы,  накапливала  материал,  предполагая,  что  с  возрастом
придут и недомогания - тогда-то все и пригодится.  Люди  подчинялись  ей
охотно: деятельность врача делала жизнь более похожей на привычную,  ту,
что была в большом мире.
   Капитану же корабля (уже потерявшему право называться так, потому что
и сам "Кит" утратил те свойства, какие и делали его  кораблем)  заняться
было практически нечем; разве что время от времени  проверять  командные
механизмы и устройства - чтобы хотя бы не  стать  просто  ассистентом  у
инженера Рудика, который ежедневно с утра до вечера  проводил  ремонтные
работы - да еще (тут  уж  работали  все  три  члена  экипажа)  регулярно
настраивать синтезатор - источник и основу бытия. А может, сыграло  роль
то, что, кроме него, в холостяках ходил еще и Истомин - а кто мог знать,
что придет в голову обиженной и вдвойне разочарованной женщине?
   Капитан не выдержал - однажды, когда считалось, что был вечер, пришел
в докторскую каюту. Что и как там  происходило  -  никто  и  никогда  не
узнал, зато результат стал известен очень быстро: свершилось наконец то,
о чем эти двое  договаривались  еще  накануне  прибытия  на  Землю,  как
известно, так и не состоявшегося. Капитан выглядел счастливым, Зоя - как
обычно. И по-прежнему не очень спешила: дочь  Майя  родилась  у  доктора
через год и три месяца - тогда, когда Вера донашивала уже  новую  -  как
было  заказано,  девочку.  Эту  новую  назвали  Гренадой  (ох   уж   эти
родительские  фантазии!).  Зоя  предупредила,  что  будет  поступать  по
справедливости, соблюдая равноправие полов прежде  всего  в  количестве.
Особого труда это не  представляло:  работать  с  генами  в  корабельных
условиях оказалось для врача несложным.
   Дети  рождались  и  потом,  демографические  взрывы   происходят   не
мгновенно.
   Однако Вера хотела девочку - и администратор уговорил Зою уступить. В
конце концов она согласилась, но предупредила, что  это  -  в  последний
раз.
   И сама - уже в следующем, Третьем году бытия, родила Атоса (имя  сыну
дал отец).
   В Четвертом году Мила родила  Али.  В  следующем,  Пятом  году,  Инна
произвела на свет Павла и заявила, что с нее  хватит.  В  Пятом  же  Зоя
разрешилась Флором, Вера же - Зорей.
   Очередной год, Шестой, прошел  без  прироста  населения,  и  все  уже
успокоились было, но в Седьмом Вера в очередной  раз  родила  девочку  и
назвала ее Иллой.
   В общем, то были, как теперь казалось, годы радости. Если  и  был  на
корабле человек, которого рождение детей  огорчало,  то  это  опять-таки
Истомин (писателям всегда что-нибудь  да  не  нравится).  Нет,  как  уже
упоминалось, детей он, в общем, любил, и в своем - то ли рассказе, то ли
очерке, в котором он еще  в  самом  начале  Бытия  попытался  нарисовать
картинку великолепного будущего, какое (ему так хотелось этого!) ожидало
их на Новой Планете, - в этом своем произведении он так и  предсказывал:
дети будут, и окажется их немало. Так  что  сам  прирост  населения  его
скорее  радовал  -  особенно  когда  ему  удалось,  как  уже   известно,
изолироваться от мира детей.
   Но ведь тогда, описывая будущее, он детям и имена  дал!  Эрг,  Вольт,
Ом, Дина, Стен... Красивые, звучные имена; что с того, что  заимствованы
они были в принятой в Федерации Системе единиц измерения? И то,  что  ни
одно из данных им имен так и не было использовано, ни одна мать, ни один
отец о них даже не вспомнили, его глубоко обидело,  потому  что  (с  его
точки зрения) свидетельствовало о полном неуважении  к  нему  -  и  даже
шире: к искусству вообще.
   Нет, не зря он, так сказать, отправился  в  добровольное  изгнание  в
трюмный корпус.
   После рождения Зори взрыв можно было считать завершившимся.  Так  что
сейчас, восемнадцать лет спустя, молодых было ни много  ни  мало  -  уже
двенадцать; на одного человека больше, чем  числилось  живых  в  старшем
поколении.
   И самой младшей исполнилось одиннадцать лет.
   Впрочем, на Земле на взгляд ребятам дали бы больше, чем  им  было  на
самом деле. Возможно, жизнь в замкнутом объеме с  его  концентрированным
психо-полем и должна была привести к такому эффекту, а может, имелись  и
другие причины; трудно сказать. Но можно с уверенностью утверждать,  что
родители - да и все старшее поколение "Кита"  этого  не  замечали:  дети
(казалось им) были как дети.
   Наверное, потому, что и взрослые успели в немалой степени  измениться
за минувшие восемнадцать лет. Тоже - сами того не замечая.

Глава 3

ДАЛЕКО - ВНЕ НАШЕЙ СИСТЕМЫ КООРДИНАТ

   Одни миры, отжив свое, умирают, другие - живут, третьи  только-только
нарождаются.
   Для рождения миров нужна энергия. Нужно вещество. И - информация.
   Энергия  есть  везде.  Вещество  возникает  на  месте.  Информация  -
передается.
   И если передача ее прерывается - возникающему миру  начинает  грози