-  сказал  Функ,  не  очень,  впрочем,  удовлетворенный.  -  Но
работать в таких условиях представляется мне малоперспективным.  Как  вы
думаете, Комиссар?
   - Полагаю, вы совершенно правы. И потому  приглашаю  вас  ко  мне.  В
Центр Службы.
   - Вы все-таки не очень уверены в нашей безопасности?
   - Совершенно уверен. Но из нашего Центра вы сможете произвести  сеанс
связи даже с большим успехом, чем отсюда.
   - Если так - я согласен. Но как мы сейчас выберемся отсюда?
   - Моя машина сядет на крышу. Идемте.

Глава 6

БЫТИЕ

   Странное положение  возникло.  Искать  союзников  -  так  выходило  -
оставалось только среди нынешних,  по  сути  дела,  противников,  какими
вдруг оказались все старшие.
   Однако при необходимости можно и врагов брать в  союзники,  разве  не
так?
   Флор не очень интересовался историей - она здесь, по  его  убеждению,
никому не была нужна, она касалась  только  каких-то  других  миров,  на
которых Флор и его сверстники никогда не были и  не  будут;  но  все  же
кое-какие обрывки знаний о прошлом попадались ему на  кристаллах,  когда
он просматривал их в поисках нужной информации  -  и  именно  оттуда  он
вынес такое убеждение.
   Искать союзника в поколении старших.
   После неудачной попытки  связаться  с  отцом  Флор  в  уме  перебирал
возможных кандидатов в соратники.
   К сожалению, человека, который устраивал бы его во  всех  отношениях,
на корабле, насколько Флор мог судить, не было.
   Истомин был не от мира сего, жил,  по  убеждению  Флора,  в  каком-то
другом измерении - среди им же придуманных существ. Нарев - слишком себе
на уме, ему довериться слишком рискованно. Все три члена экипажа даже не
стали бы с ним  разговаривать:  не  потерпели  бы  вмешательства  в  мир
корабельной техники. Карский всегда казался Флору слишком надменным, и к
тому же, похоже было -  за  все  прожитые  на  корабле  годы  так  и  не
почувствовал, что находится в своем мире.
   Словно бы не переставал ждать, что кто-нибудь  найдет  его  и  вернет
куда-то туда.
   Хотя, как знать -  может,  того  мира,  из  которого  взрослые  якобы
пришли, на самом деле вовсе и не существовало, и на самом деле  все  это
было всего лишь легендой, выдумкой, сочиненной,  не  исключено,  тем  же
Истоминым, который -  Флор  помнил  по  своим  детским  годам  -  обожал
рассказывать всякие не правдоподобные истории.
   Оставался только физик, и, хочешь - не  хочешь,  приходилось  всерьез
думать о нем. Не потому, чтобы он выглядел более понятным или  надежным,
чем любой из остальных; но он хотя бы не был - насколько Флор мог судить
- слишком озабочен мелкими делами  китян.  Казалось,  он  постоянно  был
погружен в какие-то свои мысли, достаточно серьезные, чтобы не  обращать
внимания на все, происходившее вокруг. Однако в то же время этот мир  он
принимал как реальность и никаких чудес ни от кого не ждал.
   К тому же - во всяком случае, таким было общее мнение - физик обладал
многими знаниями, которых у остальных не было и которые - как  знать?  -
могли пригодиться для того, чтобы разобраться в происходящем.
   Придя к этому выводу, Флор изменил свой путь и направился к  главному
жилому модулю, уверенный, что там он найдет  ученого  и  с  его  помощью
сможет и получить доступ к нерасшифрованным записям, и, возможно, вместе
с ним займется собственно прочтением сигналов. Кроме того, физик мог  бы
поговорить и с инженером, и с отцом Флора -  капитаном,  чтобы  получить
объяснения по поводу  тех  отклонений  от  схемы  корабельных  сетей,  с
которыми Флору пришлось только что столкнуться.

***

   Размышления увели физика так далеко от всего, что происходило  сейчас
или могло произойти  в  недалеком  будущем  на  корабле,  что  он  порой
совершенно забывал о том, где находится,  вспоминал  только,  когда  его
одолевал голод, но это случалось не так уж часто. А все остальное  время
он проводил в ином пространстве - пространстве мыслей,  посвященных  все
той же неумирающей теме: почему же "Кит" попал в  такую  переделку,  что
послужило причиной, а также -  является  ли  этот  процесс  необратимым?
Иными словами, Карачаров искал ответы на два вечных вопроса: кто виноват
и что делать?
   Чем глубже уходил он в мир формул, которые воспринимал вовсе  не  как
комбинацию цифр и  символов,  а  внутренним  взором  видел  как  систему
взаимодействия сил, имевших очертания, цвет и едва ли не  запах,  но  не
имевших в человеческом языке каких-то названий, - тем больше убеждался в
том, что происшедшее с ними никак не  может  быть  следствием  какого-то
естественного процесса, результатом действия природных  закономерностей.
Будь  все  следствием  нарушения  ими  каких-то  природных  запретов,  и
корабль, и все в нем просто уничтожилось бы. Когда в  ходе  естественных
процессов возникает, скажем, цунами (он искал зрительно воспринимающиеся
аналогии происшедшему), страдает не одно только судно  и  не  одна  лишь
прибрежная хижина; гибнет все, что находится в зоне катаклизма. Если  же
разрушение  является  локальным,  то  куда  логичнее  предположить,  что
произошел, скажем, взрыв  мины,  а  может,  столкновение  с  рифом  либо
айсбергом, или с другим судном; конечно, и айсберг, и риф тоже относятся
к  природным  явлениям  -  но  с  кораблем  такого  рода  истории  могли
приключиться  в  нормальном  пространстве,  но   никак   не   во   время
сопространственного прыжка: в сопространстве не существовало,  да  и  не
могло существовать никакого вещества, да и сам "Кит" во время прыжка  не
существовал для любого постороннего наблюдателя (если бы такой мог быть)
в  виде  материального  тела,  хотя  люди  этого   и   не   ощущали;   в
сопространстве перемещалась, по сути дела, лишь информация о  корабле  и
всем его содержимом, а информация не имеет знака. Таким образом,  ничего
подобного там произойти не могло - корабль просто обязан  был  выйти  из
прыжка точно таким же, каким в него вошел.
   И тем не менее - получилось иначе. Из этого физик  делал  неоспоримый
вывод: несчастье произошло с "Китом" не во время прыжка, а в  нормальном
пространстве - до ухода в прыжок либо после выхода.
   Однако  и  в  пространстве,  прилегающем  к   Анторе,   где   корабль
разгонялся,  и  тем  более  в  Приземелье,  где  он  из  прыжка   вышел,
одновременно с "Китом" находилось  еще  некоторое  количество  кораблей,
спутников,   обстановочных   знаков,    научных    и    коммуникационных
орбитальников и мало ли чего еще. И в результате природного явления если
не все они, то, во всяком случае, какая-то часть их неизбежно пострадала
бы точно так же, как и корабль, на котором выпало лететь Карачарову.
   Тем не менее за все то время, когда "Кит" находился в близости Земли,
а затем и удалялся от нее, не возникло  никакой  информации  о  чем-либо
подобном.
   "Кит" оставался единственной жертвой непонятных обстоятельств.
   По мнению физика, это свидетельствовало лишь об  одном:  происшествие
было вызвано вовсе  не  природными  причинами,  но  некоей  человеческой
деятельностью.
   Эта деятельность могла  иметь  своей  целью  именно  такой  результат
(тогда это следовало бы назвать диверсией), но могла рассчитывать  и  на
какой-то другой исход; в таком  случае  происшедшее  явилось  следствием
некорректного эксперимента.
   Натолкнувшись в своих мыслях  на  это  слово,  Карачаров  сначала  по
инерции проскочил мимо него: слово было привычным и  никаких  эмоций  не
вызывало. Но что-то заставило физика  вернуться  к  этому  повседневному
термину, с которым ему приходилось сталкиваться в жизни сотни  и  тысячи
раз.
   Он сначала не понял, почему мысль вдруг повернула назад  и  принялась
кружить вокруг слова "эксперимент". Но вскоре сообразил: причина была  в
несовместимости двух понятий:  эксперимента  и  пассажирского  рейсового
корабля.
   Во-первых - потому, что это было давно и строжайшим образом запрещено
по совершенно ясным мотивам.
   И во-вторых - единственным, кто мог бы иметь отношение к  физическому
эксперименту на борту корабля, был он сам - Карачаров. Но о том, что  он
никаких экспериментов на корабле не ставил и не  собирался,  физик  знал
прекрасно.
   Следовательно - автор эксперимента находился не на корабле, а  где-то
в другом месте. На борту "Кита" мог быть лишь некто, чьей  задачей  было
наблюдать за ходом эксперимента или  даже,  возможно,  каким-то  образом
наблюдать за ним - условно говоря, нажимать в нужный миг нужную кнопку в
соответствии с полученными инструкциями.
   Если бы удалось найти этого наблюдателя-исполнителя - а вернее,  даже
не найти (все люди "Кита" были давно известны, и искать никого из них не
понадобилось бы), но установить, кто именно был этим человеком и  в  чем
заключались данные ему инструкции, - если бы это удалось, можно было  бы
выяснить, кем  подобная  авантюра  задумывалась  и  к  чему  она  должна
привести. А уж зная, в чьей голове созрел подобный замысел,  можно  было
бы и понять, в чем, собственно, эксперимент заключался. Это же,  в  свою
очередь, дало бы ключ к пониманию того, где искать выход, каким способом
восстановить на корабле прежнюю, нормальную ситуацию.
   Для физика все это было не более чем решением чисто  научной  задачи:
он хорошо понимал, что если даже ему и удастся докопаться до корня  зла,
если даже возможно станет сделать практические выводы и вернуть  корабль
в нормальное состояние -  никаких  реальных  результатов  это  не  даст:
корабль был лишен хода, ему суждено находиться  в  этом  пустынном  углу
мироздания до тех пор, пока  он  не  растает  от  старости,  -  а  здесь
совершенно  все  равно,   существовать   ли   в   вещественном   или   в
антивещественном качестве.  Мало  того:  теперь  если  бы  даже  удалось
вернуть  нормальный  знак  кораблю,  то  проделать  это  с   рукотворной
планеткой - карачаровским детищем - никак не получилось бы.
   А иметь по соседству столь массивное все же тело обратного знака... -
брр.
   Нет, интерес физика к этой задаче был чисто теоретическим.  И  именно
по  этой  причине  ему  очень  хотелось  решить   ее.   Это   стало   бы
подтверждением его класса, его научного уровня,  его  умения  мыслить  и
доискиваться до основ. Это вновь придавало жизни немалый интерес.
   Да, почти несомненно -  на  "Ките"  находился  человек,  связанный  с
автором и организатором эксперимента.
   А помимо человека - должна была  находиться  и  какая-то  специальная
аппаратура. Времена мотка проволоки и палочки  сургуча  давно  канули  в
прошлое.
   И человека, и аппаратуру можно найти, поскольку они  здесь,  в  чреве
"Кита".
   Для этого неплохо было бы заручиться чьей-нибудь помощью.
   Самым лучшим было бы, конечно, привлечь к работе капитана и инженера.
   Поскольку главным сейчас физику казалось  -  найти  аппараты.  А  кто
лучше членов экипажа сможет не только подсказать, где искать их,  но  и,
найдя, опознать: кто, как не они,  знает,  чему  следует  находиться  на
корабле, а что является лишним.
   Как у них говорят - нештатным.
   Недолго думая, физик снял трубку и вызвал каюту капитана.
   Никто не ответил.
   Карачаров досадливо поморщился: конечно же, капитана там и  не  могло
быть.
   Он давным-давно переселился сюда, в пассажирский модуль, к Зое. У них
уже дети... Сколько же? Двое? Да нет, чуть ли не трое.  Именно  трое.  О
господи!..
   Физик, разумеется, давным-давно знал все это, жизнь проходила на  его
глазах, даже больше - когда-то она  его  не  только  задела,  но  сильно
поранила. В те давно,  правда,  минувшие  дни,  когда  Зоя  -  для  него
совершенно неожиданно - собрала то немногое, что у  нее  здесь  было,  и
ушла. Соединилась с капитаном.
   Сейчас,  вспоминая  об  этом,  следовало,  наверное,  только   пожать
плечами: действительно, какой нормальный  человек  может  разобраться  в
женской, до смешного нелогичной, логике? И тем  не  менее  даже  сегодня
мысли об этом вызывали ощущение, близкое к боли.  Да,  искать  капитана,
следовательно, нужно было в каюте Зои; с ним следовало договориться.  Но
сейчас Карачарову расхотелось общаться с былым соперником.  Не  случайно
же физик вывел себя за скобки здешних  интересов,  всей  здешней  жизни:
чтобы раз за разом  не  бередить  рану,  затянувшуюся  лишь  снаружи,  в
глубине же души продолжавшую ныть. Нет,  к  черту  капитана.  Во  всяком
случае, сегодня, - так решил физик, окончательно рассердившись на все на
свете - и, наверное, на самого себя в первую очередь.
   Было ведь, и  кроме  этого,  чем  заняться.  Например  -  попробовать
вычислить, кто же из обитавших здесь людей участвовал - хотя бы косвенно
- в проведении незаконного и ставшего роковым для корабля эксперимента.
   И Карачаров вновь погрузился глубоко-глубоко в размышления.
   Кто же?
   Членов экипажа он еще раньше исключил из числа подозреваемых: как  бы
ни относиться к тому же капитану, как к человеку, но  предположить,  что
он способен пойти на  какие-то  рискованные  для  корабля  и  пассажиров
действия, было бы абсурдным.
   Почти так же трудно всерьез подумать об участии в тайно проводившейся
операции кого-либо из женщин. И потому, что ни одна из них не  имела  ни
малейшего отношения не только  к  физике,  но  и  вообще  к  технике,  и
(полагал Карачаров) вряд ли была способна в нужное время  нажать  именно
нужную кнопку; и еще потому, что за столь долгий срок - восемнадцать лет
как-никак - любая женщина не только из находившихся здесь, но  и  вообще
любая в мире представительница прекрасного пола не смогла  бы  сохранить
свое участие в эксперименте в секрете; рассказала бы - хотя  бы  потому,
что замучила бы совесть. Поведала бы по секрету хотя бы одной подруге  -
ну а после этого информация пошла бы расходиться кругами. В глубине души
физик,  как  видим,   придерживался   весьма   давних   и   традиционных
представлений о прекрасных дамах.
   Ну а кто же после такого отбора оставался?
   Из шести мужчин-пассажиров, находившихся на борту во время  полета  и
катастрофы, сейчас пребывало в живых четверо, включая самого Карачарова.
   Себя он, естественно, не подозревал. В остатке было трое.
   Карский. Истомин. Нарев.
   Администратор? Физик покачал головой и даже усмехнулся. Карский летел
на Землю для того, чтобы  на  целый  год  взять  на  себя  тяжкое  бремя
управления Федерацией. Глупо было полагать, что он мог  бы  впутаться  в
какое-то не совсем благовидное предприятие. Да никому бы и в  голову  не
пришло обратиться с подобным предложением к человеку такого уровня.
   Три минус один - два.
   Истомин?
   Здесь уже возникали поводы для размышлений.
   Конечно, писатель вряд ли мог сознательно пойти на  причинение  вреда
кораблю и людям - в том числе и себе самому. Но это  еще  ни  о  чем  не
говорило: ведь и автор эксперимента, и те, кто ему помогал  и,  наверное
же, финансировал, - они тоже не предполагали такого исхода. Скорее всего
надеялись,  что   все   пройдет   незамеченным,   корабль   благополучно
финиширует, и они тихо-мирно получат свои результаты так же скрытно, как
и осуществили все предшествовавшие действия. Так что о злом умысле  речь
не шла. А писатели, вообще - все люди искусства, по  твердому  убеждению
Карачарова, неизбежно были людьми романтического склада, а  кроме  того,
их  профессиональной   болезнью   должно   было   быть   чувство   своей
неполноценности. В нормальной обстановке они боролись с  этим  чувством,
наделяя своих героев качествами, какими сами не обладали, хотя  и  очень
хотели бы. И вряд ли кто-нибудь из них отказался бы от возможности  хоть
немного побыть в шкуре  собственного  персонажа,  сыграть  на  жизненной
сцене роль, пусть и эпизодическую, человека  деятельного,  решительного,
такого, от которого  что-то  немаловажное  зависит  в  подлинной,  а  не
измышленной жизни. К тому же - таким путем можно было набрать прекрасный
материал для какой-то будущей книги... Да, пожалуй, писателя можно  было
вовлечь в такого рода авантюру.
   Поставим знак вопроса.
   Авантюра, да. Был человек, с которым это слово связано  куда  теснее,
чем с Истоминым. Почти приросло к нему, как определение  основной  черты
характера и жизни.
   Карачаров думал, конечно, о Нареве.
   Вот кто действительно мог бы ввязаться (и не раз ввязывался в  жизни)
и не только в такую историю - даже не ради какой-то выгоды, но просто из
любви к искусству, повинуясь лишь внутреннему побуждению. Если можно так
сказать - по зову его своеобразного таланта.
   Здесь одним лишь вопросительным знаком вряд ли можно обойтись.
   Итак - один из двух.
   Придя к такому выводу, Карачаров ощутил чувство удовлетворения.
   Неудивительно: ведь какой-то результат он уже  получил.  Выбирать  из
двух вероятностей - вовсе не то, что оперировать полдюжиной.
   Теперь можно позвонить - нет, все же не  капитану,  но  инженеру.  По
сути дела, именно Рудик  являлся  тем  человеком,  который  мог  оказать
физику практическую  помощь  в  обследовании  самых  укромных  закоулков
корабля.
   Карачаров нашел в справочнике и незамедлительно набрал нужный номер.
   Подождал несколько секунд и раздраженно положил - чуть ли не бросил -
трубку на место.
   Причиной  было  то,  что  вместо  инженера  ему  ответил  капитан.  И
отозвался он таким разъяренным голосом, словно его оторвали от бог весть
какого важного дела. Но будь он даже медово-ласковым,  Карачаров  сейчас
не стал бы с ним разговаривать: не созрел еще.
   Промелькнула даже у  него  постыдная  мыслишка:  вот  ведь  Петров  и
Еремеев были неплохими людьми, а ушли;  а  вот  такие  лейб-гусары,  как
Устюг, живут себе, в ус не дуют... И  тут  же  размышления  бросились  в
новом направлении.
   Конечно, два человека погибли, каждый по-своему, уже весьма давно. Но
ведь беда с кораблем приключилась еще раньше! И то, что люди эти умерли,
вовсе не исключало участия одного из них - а может быть,  и  обоих  -  в
эксперименте.
   В самом деле: если подумать... Ни Еремеев, ни  Петров  не  погибли  в
результате несчастного случая, тяжелой болезни или, допустим,  покушения
или простого  скандала.  И  тот,  и  другой  ушли  из  жизни  совершенно
сознательно, по своей воле. И если Петров хоть пытался как-то  объяснить
свое намерение, то Еремеев покончил с  собой,  так  сказать,  на  ровном
месте. Жил-жил и вдруг решил умереть.
   Уж не совесть ли заела? Не сознание своей ответственности  за  судьбу
более чем десятка ни в чем не повинных людей, за разрушенные судьбы,  за
нереализовавшиеся замыслы?
   Все это выглядело достаточно правдоподобно.
   Карачаров только покачал головой, не ощущая той иронической,  скорее,
даже саркастической улыбки, что появилась на его губах.
   Выбирать приходилось не из двух, а самое малое теперь - из четырех. И
двое из них теперь уже ничего больше не могли рассказать.
   Но это вряд ли является непреодолимым препятствием, не так ли?
   Физик не сознавал, как стихия  сыска  затягивает  его  все  глубже  и
глубже.
   Рассуждая о комплексе неполноценности у Истомина, он и не  подумал  о
том, что сам страдал теми же  ощущениями  -  и,  может,  еще  в  большей
степени.
   Правда, источники были другими. Карачаров вовсе не считал  физику  не
мужским занятием; напротив,  по  его  убеждению,  это  была  работа  для
настоящих, сильных духом и телом мужчин, смелых  и  выносливых.  У  него
комплекс основывался совсем на иной почве.
   Женщина, которая была с ним, пренебрегла его любовью и ушла к другому
человеку, видимо, посчитав его более мужчиной, чем Карачарова.  Хотя  по
специфически мужской линии у него все было более чем  в  порядке,  и  за
время их близости у Зои не возникало ни намека  на  какие-то  претензии.
Это он знал точно.
   Как раз в этой области у них не возникало разногласий.
   Следовательно,  дело  было  в  общечеловеческой  оценке:  капитан   -
представитель сугубо мужского ремесла, так считалось испокон. А физик, к
тому же теоретик, - книжный червь, кабинетный сиделец!