го  этажа  он  смотрел  на  огромную  равнину  космодрома,
распростертую под затянутым тучами небом; северное нагорье скрывала  мгла,
вдалеке из длинного ряда низких, похожих на колодцы труб вырывались  рыжие
и красноватые дымы, а на их фоне на расстоянии мили торчала кривая  башня,
наклоненная сильнее, чем пизанская: ложный "Гермес" - одинокий и  странный
в этой пустыне. И нигде ни единой живой души.
   Там, где скрылись  за  опускающимися  тучами  взгорья,  на  самом  краю
бетонной плоскости, виднелось приземистое цилиндрическое строение, похожее
на ангар для цеппелинов. За его контурами поднимались к небу тонкие мачты,
соединенные  блестящими  нитями,  будто  паутиной,  затягивающей  четверть
горизонта.  Город-каракатица  с  единственным  глазом  остался  за  дымным
горизонтом, и он подумал, что теперь  за  ним  наблюдают  с  помощью  этой
паучьей  сети.  Он  внимательно  осмотрел  ее  в   бинокль   и   подивился
неправильности плетения. Сеть  свисала  неравномерно,  образуя  большие  и
меньшие ячейки, как старый невод, развешенный рыбаком-гигантом на  мачтах,
которые из-за своей высоты выгнулись в разные стороны под  тяжестью  сети.
Уж очень неряшливо все  это  выглядело.  Да  и  космодром  был  пуст,  как
территория, отданная после эвакуации неприятелю. Трудно было отделаться от
впечатления, одновременно отталкивающего и навязчивого, что это  вовсе  не
антенное  оборудование,  а  творение  чудовищных  насекомых.  Он,  пятясь,
спустился по трапу, согнувшись под тяжестью  контейнера,  весившего  почти
центнер. Скинув лямки, опустил контейнер на бетон и покатил  его  прямо  к
"Гермесу", косо торчащему из обломков  своей  кормы.  Он  двигался  ровным
шагом, без особой поспешности, не давая тем, кто за ним следил - а  он  не
сомневался,  что  за  ним  скрытно  наблюдают,  -  никакого   повода   для
подозрений.
   Они знали, что он должен исследовать остов  корабля,  однако  не  могли
знать, каким образом. У кормы, врезавшейся смятыми  соплами  двигателей  в
лучеобразно растресканный  бетон,  он  остановился  и  осмотрелся  вокруг.
Сквозь шлем был слышен шум порывистого ветра, неощутимого,  однако,  через
скафандр. Писк хронометра напомнил ему о деле. Складная дюралевая  лесенка
не понадобилась. Сразу над кожухами сопел, смятыми в гигантские гармоники,
в корпусе зияла оплавленная пробоина, из которой  торчали  языки  выгнутых
наружу броневых плит и изуродованный взрывом обрубок шпангоута.
   Худо-бедно, но можно было вползти через это отверстие внутрь; главное -
не порвать скафандр о  стальные  заусеницы.  Он  полез  вверх  по  башмаку
кормовой лапы, которая при посадке не успела выдвинуться до  конца  -  так
спешили  они  открыть  огонь,  и,  нужно  признать,  действовали  разумно,
поскольку корабль особенно беззащитен в момент, когда гасит главную  тягу,
перенося свою массу на выдвижные опоры.  Втащив  за  собой  контейнер,  он
насколько мог задрал голову, чтобы оценить состояние корпуса. Он  не  мог,
конечно, видеть носовых люков, которые были  заварены  наглухо,  но  видел
ворота трюма и удивился, что они были заперты - не взломаны,  хотя  другим
способом их нельзя было вскрыть извне. Это было странно. Уничтожив силовой
отсек одним снарядом  крупного  калибра,  при  таком  наклоне  пораженного
корабля  они  обследовали  его  через  радиоактивную  пробоину   метрового
диаметра, вместо того чтобы подпереть свой трофей солидными подмостками  и
вломиться в средний грузовой трюм. Неужели после ста лет войны у  них  нет
ни  саперов  с  соответствующими  инструментами,  ни  порядочной   военной
инженерии? Не переставая удивляться повадкам местных военных, он возился с
контейнером уже внутри корабля - и начал с  того,  что  направил  во  мрак
датчик  радиометра.  Реактор  одноразового  назначения   после   попадания
расплавился  и,  как   задумали   проектанты,   вытек   через   специально
предусмотренные кингстоны в глубь растрескавшихся плит космодрома,  создав
не слишком обширное радиоактивное пятно.  Помянув  добром  хорошую  работу
Полассара и Накамуры, он осветил внутреннее помещение переносным  фонарем.
Кругом стояла мрачная тишина.  От  реакторного  отделения  не  осталось  и
обломков. Конструкция была рассчитана так, чтобы двигать две  тысячи  тонн
пустого макета и разлететься в  клочья  от  дуновения  сквозняка.  Стрелка
гейгера подскочила на шкале, указывая, что в течение часа  он  получит  не
более ста рентген.  Он  вынул  из  контейнера  две  плоские  металлические
коробки,  открыл  их  и  высыпал  содержимое  -  сингивов,   синтетических
насекомых, снабженных микросенсорами. Осторожно  опустился  среди  них  на
колени, словно воздавал траурные  почести  погибшему  кораблю,  и  включил
активизатор на дне большей коробки.  Муравейник,  рассыпанный  по  измятым
стальным листам палубы, ожил. Беспорядочно, поспешно  дрыгая  проволочками
ножек, как настоящие жучки, перевернутые  на  спину,  синтивы  очнулись  и
разбежались  в  разные  стороны.  Он  терпеливо  дожидался,  когда   уйдут
последние. Наконец уже лишь несколько, по-видимому, дефектных  экземпляров
остались беспомощно кружиться у его колен. Тогда он встал  и  выбрался  на
дневной свет, таща за собой почти пустой контейнер.  На  половине  пути  к
ракете достал  из  него  довольно  большое  кольцо,  раскрыл  его  штатив,
сориентировал на корму "Гермеса" и вернулся к "Земле". С  момента  посадки
прошло 59 минут. Следующие полчаса он фотографировал окрестности,  главным
образом возносящуюся к небу паучью сеть, сменяя фильтры и объективы, после
чего по трапу взобрался  в  ракету.  В  затемненной  кабине  уже  светился
исследовательский  монитор.  Синтивы   подавали   донесения   инфракрасным
излучением через транслятор, установленный  для  лучшей  когерентности  на
середине дистанции. Вместе с компьютером и его специальной программой  они
составляли электронный микроскоп, весьма своеобразный, ибо пространственно
он был разделен на отдельные агрегаты. Десять тысяч его  "жучков"  сновали
по всем закоулкам разбитого корабля, исследуя сажу, обломки, мусор,  пыль,
опилки и брызги оплавленной стали, стараясь  обнаружить  то,  чего  в  них
раньше не было. Их электронные рыльца выявляли "ордофилию" - стремление  к
молекулярной упорядоченности, свойственное всем  живым  или  искусственным
микроорганизмам. "Жучки", слишком  глупые,  чтобы  ставить  диагноз,  были
только объективами микроскопа и анализатора в ракете, который рисовал  уже
первые   кристаллические   мозаики   находок   и    классифицировал    их.
Технобиотическое мастерство местных инженеров смерти заслуживало уважения.
"Жучки"  позволили  распознать  в  невинном  мусоре  вирусы   замедленного
действия. Миллионы их скрывались под маской обычной грязи.  Компьютер  еще
не успел определить их инкубационный период. Это были зародыши,  спящие  в
молекулярных пеленках, чтобы вылупиться через недели или месяцы. Из  этого
открытия он сделал важный вывод: по их расчетам,  он  должен  был  уйти  с
планеты  невредимым  и  занести  на  корабль  заразу.   Это   соображение,
безусловно  логичное,  вдохновляло  на  смелые  действия  -  ведь   только
возвратившись, он мог стать источником гибели. Но тут же у него мелью  гул
о сомнение. Вирусы могли быть одновременно и настоящими и  обманными.  Как
только он их обнаружит, у него должна возникнуть - согласно с  только  что
сделанным выводом -  тяга  к  опрометчивым  поступкам,  а  легкомысленного
храбреца вполне может постигнуть несчастный случай. Он попал  в  ситуацию,
типичную для структурной алгебры конфликтов:  игрок  создает  себе  модель
противника вместе с его моделью ситуации, отвечая на нес,  создает  модель
модели - и так без конца. В такой  игре  уже  отсутствуют  факты,  имеющие
окончательное значение. Вот дьявольские штучки, подумал он.  Здесь  больше
пригодились бы не инструменты, а экзорцизмы. Хронометр пропищал ему в ухо:
прошло сто минут. Он приложил обе ладони плашмя к панелям  и  почувствовал
легкую зудящую  дрожь  -  компьютер  заряжался,  чтобы  послать  "Гермесу"
однобитовый лазерный сигнал о том, что его разведчик жив.
   Настало время для самой разведки. Он  бегом  выкатил  по  трапу  другой
контейнер и вынул из кормового  люка  складной  экипаж  -  легкую  раму  с
сиденьем и надувными колесами, снабженными электроприводом. Лишь только он
двинулся в сторону  северных  горных  склонов,  к  поднебесной  сети,  как
начался мелкий дождь.  Серая  мгла  окутала  силуэт  растущего  перед  ним
загадочного строения. Он остановил свой открытый вездеход, отер  перчаткой
капли воды, стекающие  по  стеклу  шлема,  и  остолбенел.  Колосс  казался
одновременно абсолютно чуждым и странно знакомым. Без  окон,  с  выпуклыми
стенами, схваченными параллельно расположенными шпангоутами, он производил
впечатление чего-то противного архитектонике и природе, словно труп  кита,
которому выстрелили в брюхо гранатой  со  сжатым  газом,  а  его  кошмарно
раздутое тело почему-то оказалось внутри мостовой фермы и выгнуло ее балки
выпуклостями  своей  агонизирующей  туши.  Между   двумя   ребрами   зияло
полукруглое отверстие. Он скинул  с  вездехода  контейнер  и  вкатил  его,
толкая перед собой, через эти ворота в непроницаемый мрак. И сразу  же  на
него обрушился поток слепящего белого света. Он стоял на дне зала,  внутри
которого и  большеход  показался  бы  муравьем.  По  стенам  переплетались
какие-то странные кривые галереи, словно в железном  театре  с  вырванными
внутренностями  сцены   и   зрительного   зала.   Посредине   на   ажурном
металлическом листе лежало нечто вроде многокрасочной  морской  звезды  из
цветов, сверкающих, словно кристаллы. Когда он подошел ближе,  то  увидел,
что над звездой висит перевернутая пирамида, прозрачная почти как  воздух,
так что только  под  острым  углом  ее  поверхность  становилась  видимой,
отражая свет ламп. Погруженные в стекловидный тетраэдр,  поочередно  стали
появляться изумрудные буквы:
   ЭТО ПРИВЕТСТВИЕ ТОЧКА
   Кристаллические цветы запылали  великолепными  красками  -  от  светлой
лазури до глубокого фиолетового. Их  светящиеся  чашечки  раскрывались.  В
каждой горел огненный бриллиант. Надпись сменилась другой:
   ВЫПОЛНЯЕМ ВАШЕ ЖЕЛАНИЕ ТОЧКА
   Он стоял, не шевелясь, а радуга горящих кристаллов  постепенно  серела.
Их алмазные сердцевины еще минуту тлели рубиновым светом, пока не исчезли,
и все рассыпалось в легкий пепел. Перед ним оставался только колючий моток
переплетенной проволоки, а в кристалле зеленели новые слова:
   ПРИВЕТСТВИЕ ОКОНЧЕНО ТОЧКА
   Он поднял глаза от дотлевающего пепелища, окинул взглядом  галереи,  их
свисающие пучки, местами оторванные от вогнутых стен, и вздрогнул, как  от
удара в лицо. Он наконец понял,  почему  казалось  ему  знакомым  странное
строение, -  это  была  вывернутая  наизнанку,  стократно  раздутая  копия
"Гермеса". Галереи воспроизводили подмостки, приваренные к бортам во время
монтажа и смятые взрывом в момент посадки, а ребра,  вдавленные  в  стены,
были шпангоутами корабля, опоясывающими его пустое туловище снаружи.  Огни
под навесами криво свисающих галерей поочередно гасли, пока  не  вернулась
тьма, и только подвешенная в воздухе надпись: ПРИВЕТСТВИЕ  ОКОНЧЕНО  ТОЧКА
светилась понемногу слабеющей бледной зеленью.
   Что теперь предпринять? Исследовав разбитый корабль, они повторили  его
с  дотошностью  бездушного  педантизма  -   возможно,   ради   утонченного
издевательства, чтобы гость  вошел  в  него,  словно  в  чрево  убитого  и
выпотрошенного существа. Было ли это злобным коварством  или  же  ритуалом
нечеловеческой   культуры,   именно   так   выказывающей   гостеприимство,
оставалось вопросом без ответа. Пятясь в темноте,  он  толкнул  контейнер,
который с грохотом упал на металлические плиты пола, и это шумное  падение
отрезвило его и одновременно привело в бешенство.
   Он бегом  вытащил  груз  на  дневной  свет,  под  дождь.  Мокрый  бетон
потемнел. За сеткой измороси вдали серебрилась игла  его  ракеты,  грязные
тучи дыма из бурых труб однообразными  волнами  плыли  к  низкому  мутному
навесу облаков, а над всей этой пустошью мертвой башней  торчал  "Гермес".
Он проверил время. До следующих ста минут оставался почти час. Он  боролся
с гневом, пытаясь сохранить рассудительность и спокойствие. Если они могли
конструировать военные  машины,  развивать  военную  технику  в  масштабах
планеты и космического пространства, они должны быть способны к логическим
рассуждениям. Если для них  нежелательна  личная  встреча,  они  могли  бы
проводить его указателями направления туда, где их терминалы  доказали  бы
ему при помощи уравнений алгебры конфликтов - кодом, переданным  несколько
месяцев назад, - невозможность  соглашения.  И  пусть  бы  они  опровергли
аргументы насилия серьезными аргументами  высшего  порядка,  теми  высшими
соображениями, которые дают им выбор  только  между  различными  обличьями
гибели, - но не было никаких  знаков,  терминалов,  устройств  для  обмена
информацией, ничего, даже меньше, чем ничего, - был дымовой экран в тучах,
труп корабля, напитанный тайной заразой, а в качестве храма гостеприимства
- повторенный его корпус, распухший, словно жаба, надутая  безумцем  через
соломинку, и хрустальный цветник, распадающийся ради приветствия в  пепел.
Церемониал  был  так  противоречив  по  смыслу,  будто  говорил:  напрасно
стараетесь, пришельцы, ни огнем, ни ледовым обвалом не  добьетесь  ничего,
кроме ловушек, иллюзий и камуфляжа. Пусть ваш посланец делает что хочет  -
везде его будет встречать то же непреклонное молчание. До  тех  пор  пока,
обманутый в ожиданиях, сбитый с толку, одурев от бешенства, не начнет бить
излучателем во что  попало  и  не  похоронит  себя  под  развалинами  либо
выберется из-под них  и  улетит  -  не  как  разведчик,  возвращающийся  с
добытыми сведениями, а как бегущий с поля боя паникер. В самом  деле,  мог
ли он что-то преодолеть, вторгнуться силой в железные пределы  одноглазого
города, за стену дымов - ведь в таком нечеловеческом окружении  он  узнает
тем меньше, чем сильнее ударит, и не сможет даже отличить то, что откроет,
от того, что уничтожит.
   Дождь лил,  тучи  оседали,  обволакивая  верхушку  останков  "Гермеса".
Открыв контейнер, он вынул из футляра биосенсор, прибор настолько  чуткий,
что за пятьсот метров он  живо  реагировал  на  тканевый  обмен  мотылька.
Стрелка непрерывно дрожала около нуля, доказывая, что  жизнь  здесь  есть,
как и на Земле, повсюду, однако ни бактерии, ни пыльца растений  не  могли
стать для него нитью  Ариадны.  Поднявшись  на  трап,  он  выдвинул  ствол
прибора до конца и направил его на юг, в сторону  скрытых  дымами  щупалец
города. Датчик по-прежнему слабо дрожал около нуля. Он перевел фокусировку
на максимальное удаление. Дым, даже металлический, не мог быть  преградой,
так же как и стены; он даже провел биометром вдоль горизонта - стрелка  не
двинулась. Мертвый  железный  город?  Это  было  так  невероятно,  что  он
инстинктивно  потряс  аппарат,  как  остановившиеся  часы.  Только  когда,
повернувшись, он нацелил  ствол  на  маячившую  сквозь  дождь  поднебесную
паутину, стрелка дернулась и при поворотах ствола заколебалась  в  широком
рваном ритме.
   Он рысью вернулся к вездеходу, устроил контейнер за  сиденьем,  воткнул
биосенсор в захват рядом с рулевым колесом и  поехал  на  юг,  к  подножью
растянутой на мачтах сети.
   Лило как из ведра.  Вода  разбрызгивалась  из-под  колес,  заливая  ему
окошко шлема, ослепляла, и приходилось все время поглядывать на биосенсор,
стрелка  которого  постоянно  быстро  колебалась.  Согласно  счетчику,  он
проехал четыре мили  и,  таким  образом,  приблизился  к  границе  области
разведки. Но он только прибавил  скорости.  Если  бы  не  предостерегающее
мигание красных сигналов на приборной  доске,  он  скатился  бы  вместе  с
вездеходом в глубокий  ров,  издали  выглядевший,  как  черная  полоса  на
стартовом поле. Резко затормозивший экипаж занесло, он  проехал  боком  на
заблокированных колесах и застыл у кромки разломанных плит. Он слез, чтобы
рассмотреть препятствие.  Мгла,  затрудняя  оценку  расстояния,  создавала
иллюзию глубины - вымощенная равнина  заканчивалась  бетонными  обломками.
Кое-где они повисли в  воздухе  над  глиняным  обрывом.  Ров  неодинаковой
ширины, который, однако, нигде нельзя было преодолеть при помощи дюралевой
лесенки,  был  создан,  по-видимому,  взрывными  зарядами,  причем  совсем
недавно и в спешке, о чем свидетельствовала глина, местами так разодранная
и нависшая, что в любую минуту могла обвалиться.
   Противоположный край, покрытый обломками, вдавленными взрывом в  грунт,
возвышался не слишком крутым широким  откосом,  над  которым  сквозь  мглу
проглядывали ячейки уходящей в небо паутины. На той стороне через  широкие
промежутки располагались  небольшие  колодцы,  где  закреплялись  стальные
тросы - типичные растяжки, которыми обычно поддерживаются  в  вертикальном
положении антенные бесподкосные мачты на шаровой опоре. Из двух  ближайших
труб взрывом вырвало якоря вместе с растяжками. Проследив  взглядом,  куда
тянутся беспомощно свисающие тросы, в нескольких десятках метров  выше  по
склону он увидел  ствол  мачты  с  телескопически  выдвинутыми  все  более
тонкими  сегментами,  согнувшимися  наверху,  как   сильно   перегруженное
удилище, из-за чего плохо натянутая сеть обвисла, и некоторые  ее  провода
почти касались грунта. Насколько он мог  видеть  сквозь  мглу,  склон  был
покрыт более светлыми, чем  глина,  выпуклостями  -  это  были  не  купола
вкопанных резервуаров  для  Жидкости  или  газа,  а  скорее  неправильные,
вспученные  кротовые  кучи  или  наполовину  зарытые  панцири   гигантских
черепах. Может быть, шляпки огромных грибов? Или землянки-укрытия?
   Ливень и ветер трепали над ним ячейки провисшей паутины. Он  забрал  из
вездехода биосенсор и принялся водить его стволом по склону.  Стрелка  раз
за разом выскакивала в красный сектор шкалы, возвращалась и снова билась в
ограничитель,  побуждаемая  метаболизмом,  свойственным  не   каким-нибудь
микроскопическим существам или муравьям, а скорее  уж  китам  или  слонам,
словно целые их стада расположились на истекающем водою  склоне.  Осталось
сорок семь минут до ста. Возвратиться в ракету и ждать? Жалко времени,  да
и хотелось бы использовать эффект  неожиданности.  В  голове  у  него  уже
смутно вырисовывались правила игры: они  не  стали  нападать,  но  создали
препятствия, на которых он мог бы сломать себе шею, если  бы  очень  этого
захотел. Больше не о чем было раздумывать. С невыразимым  ощущением  того,
что реальность оказалась менее правдоподобной, чем  сон,  он  доставал  из
контейнера устройства для прыжка на ту сторону. Надев на плечи управляемые
сопла, воткнул в карман саперную лопатку, биосенсор в рюкзаке  закинул  за
спину и, считая, что такая попытка  не  повредит,  сначала  воспользовался
ракетницей, стреляющей тергалевым  тросом.  Прицелившись  в  нижнюю  часть
склона, выстрелил, поддерживая ракетницу левым  локтем.  Развернувшись  со
свистом, трос перелетел через ров, крюки вонзились в глину, но,  когда  он
попробовал потянуть, размокший грунт подался при первом же рывке. Тогда он
открыл клапан. Струя газа с шелестом подняла его в воздух - легко, как  на
тренировочном полигоне. Он пролетел над темным провалом  с  мутной  водой,
скопившейся  на  дне,  и,  уменьшая  тягу,  которая  била   его   холодным
вибрирующим выхлопом по ногам, опустился на выбранное место  за  одним  из
выступов,  напомнившим  ему,  когда  он   над   ним   пролетал,   огромный
бесформенный каравай, испеченный из шершавого асбеста. Ботинки разъехались
на жидкой глине, но он устоял. Склон был здесь не  слишком  крут.  Повсюду
вокруг него были эти пузатые  приземистые  мазанки  цвета  пепла  с  более
светлыми полосками там, где с них стекали струйки  воды.  Затерявшаяся  во
м