но, он имеет
дело с окончательным стиранием грани между естественным и искусственным  -
но вот что из  того?  Можно  ли  производить  искусственные  звезды  путем
сидеральной инженерии, причем  абсолютно  идентичные  космическим?  Можно.
Непонятно только, зачем понадобилось бы их сотворять. Историки кибернетики
признали, что ее праотцам  светила  надежда  разрешить  загадку  сознания.
Конец этой надежде положил успех, достигнутый в середине XXI  века,  когда
компьютер тридцатого поколения, необычайно разговорчивый, интеллигентный и
смущающий  собеседников  своим  умственным  человекоподобием,  спросил  их
однажды, знают ли они, что такое сознание в  том  смысле,  который  обычно
придают этому определению, ибо он сам этого не знает. Это  был  компьютер,
способный к самопрограммированию, и, выбравшись из начальных условий,  как
дитя из пеленок,  он  настолько  развил  в  себе  способность  к  имитации
человека-собеседника, что его никак не удавалось "разоблачить" как машину,
которая притворяется человеком, не будучи им. Однако это ни на волосок  не
приблизило ученых к разгадке  тайны  сознания,  поскольку  машина  в  этом
вопросе знала столько же, сколько и люди. Да и как могло быть  иначе?  Они
получили результат  действия  "самоантропизирующейся"  программы,  которая
знала  о  сознании  то  же  самое,  что  и  они.  Один  выдающийся  физик,
присутствовавший при этой дискуссии, сказал, что  машина,  которая  мыслит
так же, как человек, знает о механизме собственного мышления  столько  же,
сколько человек, то есть ничего. Может быть, из ехидства,  а  может  быть,
желая подсластить пилюлю, он рассказал разочарованным триумфаторам, что  с
подобными трудностями столкнулись его  коллеги  по  профессии,  когда  век
назад решили припереть материю к стенке, чтобы она призналась, является ее
природа волновой или дискретной. Материя  оказалась,  увы,  коварной:  она
зловредно запугала результаты экспериментов, в  ходе  которых  выяснилось,
что она может быть и такой, и такой, а под перекрестным  огнем  дальнейших
исследований окончательно сбила их с толку, ибо чем больше о ней узнавали,
тем меньше это вязалось не только со здравым  смыслом,  но  и  с  логикой.
Наконец они были вынуждены согласиться с  ее  признаниями:  частицы  могут
быть волнами, волны - частицами; абсолютный вакуум не является  абсолютным
вакуумом, потому что в нем полно виртуальных частиц, которые  делают  вид,
что их нет; энергия может быть отрицательной, и,  таким  образом,  энергии
может  быть  меньше,  чем  ничего;  мезоны  в  пределах   гейзенберговской
неопределенности проделывают  обманные  трюки,  нарушая  священные  законы
сохранения, но так быстро, что никто их на  этом  Мошенничестве  не  может
поймать. Все дело в том, успокаивал  своих  собеседников  этот  выдающийся
физик, лауреат Нобелевской премии, что на вопросы о  своей  "окончательной
сущности" мир отказывается давать "окончательные" ответы. И хотя уже можно
действовать гравитацией, как дубинкой, никто по-прежнему не знает, "какова
сущность" гравитации. Поэтому нет ничего удивительного в том,  что  машина
ведет себя так, будто обладает сознанием, но  для  того,  чтобы  выяснить,
такое ли оно, как у человека, пришлось  бы  самому  переделываться  в  эту
машину. В науке необходима  сдержанность:  есть  вопросы,  которые  нельзя
ставить ни себе, ни миру, а тот, кто их все-таки ставит, подобен тому, кто
недоволен зеркалом, которое повторяет каждое его движение,  но  не  желает
ему объяснить, каков волевой источник этих движений. Несмотря на  это,  мы
пользуемся зеркалами, квантовой механикой, сидерологией и  компьютерами  с
немалой для себя пользой.
   Темпе не раз заходил к Герберту, чтобы побеседовать на подобные темы, а
именно об отношении людей к GOD'у.  На  этот  раз  он  пришел  к  врачу  с
тревогой более личного свойства: он не был склонен к откровенничанию  даже
с человеком, вернувшим ему жизнь, - а может быть,  именно  потому,  словно
считал, что обязан ему слишком многим. Он вообще держал при Герберте  язык
за зубами и остерегался его с тех пор, как на "Эвридике" узнал от  Лоджера
секрет обоих врачей - не  покидающее  их  чувство  вины.  К  этому  визиту
подтолкнуло его не само отчаяние, а то, что оно явилось неизвестно откуда,
внезапно, как болезнь, и он утратил уверенность, может ли дальше исполнять
свои обязанности. Он не имел права  это  скрывать.  Чего  стоило  ему  это
решение, он понял, только открыв дверь: при виде пустой каюты почувствовал
облегчение.
   Хотя корабль двигался без тяги и в  нем  царила  невесомость,  командир
приказал всем приготовиться к возможному в  любую  минуту  гравитационному
скачку - то есть закрепить подвижные предметы, а личные  вещи  запереть  в
стенных шкафах. Несмотря на это, каюта была в беспорядке:  книги,  бумаги,
стопки снимков не были  убраны,  лишь  кое-как  зафиксированы,  а  это  не
вязалось с обычной, граничившей с педантичностью, аккуратностью Герберта в
наведении порядка. Затем Темпе увидел и его самого через огромное окно  во
всю стену: врач ползал на  коленях  в  своем  саду  за  стеклом,  накрывая
кактусы пластиковой оболочкой. Объявленную готовность он  начал  выполнять
именно с этого. Темпе через коридор добрался до  оранжереи  и  пробормотал
какое-то приветствие. Тот, не оборачиваясь, отстегнул ремень,  прижимавший
его колени к земле - настоящей земле, - и так же, как  гость,  поднялся  в
воздух. В другом конце сада по наклонной сетке вились растения с  мелкими,
похожими на мох листьями. Темпе уже не однажды  хотел  спросить,  как  эти
вьюнки называются - он не смыслил в ботанике, -  но  каждый  раз  забывал.
Врач, не говоря ни слова, бросил лопатку так, что она воткнулась в  газон,
и воспользовался импульсом, который себе придал, чтобы  потянуть  за  руку
пилота. Оба отлетели в угол, где в гуще орешника стояли  плетеные  кресла,
вроде садовых, но снабженные поясами безопасности.
   Пока они усаживались и Темпе думал, с чего начать, врач сказал, что уже
ожидал его. Тут нечему удивляться: "GOD видит всех".
   Данные о психическом состоянии получают не прямо  от  машины,  а  через
врача, чтобы избежать синдрома  Хикса  -  чувства  полной  зависимости  от
главного бортового компьютера, которое  может  привести  к  тому,  чему  и
должен воспрепятствовать психиатрический надзор. К мании преследования и к
другим параноидальным явлениям. Кроме психоников, никто не знает, в  какой
степени каждый человек "психически прозрачен" для следящей программы,  так
называемого духа Эскулапа в машине. Нет ничего проще, чем спросить об этом
у них, однако  установлено,  что  даже  психоники  плохо  переносят  такие
откровения, когда им говорят о них самих, и уж тем более плохо влияет  это
на дух команды во время дальних полетов.
   GOD, как любой компьютер, запрограммирован так, чтобы в  нем  не  могла
возникнуть ни малейшая черточка личности, и в качестве вечно бодрствующего
наблюдателя он, в сущности, - никто, и в нем, когда он ставит диагноз,  не
больше человеческого, "чем, к примеру, в  термометре,  когда  им  измеряют
жар; однако определение  температуры  тела  никогда  не  возбуждает  таких
направленных  вовне  защитных  рефлексов,   как   измерение   психического
состояния. Ничто так нам не близко и ничего мы так тщательно  не  скрываем
от окружающих, как интимнейшие  переживания  собственного  сознания,  -  и
вдруг оказывается, что аппаратура, более мертвая,  чем  египетская  мумия,
может просматривать это сознание со всеми  его  закоулками  насквозь.  Для
профанов это выглядит чем-то вроде чтения мыслей. Но здесь нет  и  речи  о
телепатии - попросту машина знает каждого подопечного лучше, чем он сам  с
двадцатью  психологами,  вместе   взятыми.   Опираясь   на   исследования,
проведенные  перед  стартом,  она  создает  в  себе  систему   параметров,
имитирующую психическую норму каждого члена экипажа, и оперирует  ею,  как
образцом; к тому же она вездесуща  на  корабле  благодаря  сенсорам  своих
терминалов и, пожалуй, больше всего узнает о наблюдаемых, когда они  спят,
- по ритму  дыхания,  рефлекторному  движению  глазных  яблок  и  даже  по
химическому составу пота, потому что каждый потеет неповторимым образом, а
с ольфактором такого компьютера не мог бы равняться  никакой  гончий  пес.
Ведь у собаки нет диагностического образования в дополнение к нюху. Однако
хотя компьютеры  наголову  побили  врачей,  как  и  всех  шахматистов,  мы
пользуемся ими только как  помощниками  и  не  даем  им  функций  докторов
медицины, потому что люди внушают  людям  больше  доверия,  чем  автоматы.
Одним словом - Герберт говорил это не спеша, растирая в пальцах  сорванный
с орешника листок, - GOD сопровождал пилота незаметно в его "экскурсиях" и
счел последние проявлением кризиса.
   - Какого еще "кризиса"? - не выдержал пилот.
   - Он так называет сомнение в целесообразности наших сизифовых трудов.
   - То-есть что у нас нет шанса на контакт?..
   - Как психиатр GOD не  интересуется  шансами  контакта,  а  только  тем
значением, которое мы им придаем. По его мнению, ты уже сам не веришь ни в
действительность твоего замысла  -  того,  со  "сказкой",  -  ни  в  смысл
договариваться с. Квинтой, даже если бы до этого дошло дело. Что ты на это
скажешь?
   Пилот  ощутил  такое   бессилие,   будто   падал   куда-то,   оставаясь
неподвижным.
   - Он нас слышит?
   - Разумеется. Ну, не волнуйся. Ведь и  так  все,  что  я  сказал,  тебе
известно и самому.  Нет,  подожди,  не  говори  пока  ничего.  Ты  знал  и
одновременно не знал, потому что не  хотел  знать.  Это  типичная  реакция
самозащиты. Ты не исключение, мой дорогой. Однажды, еще на "Эвридике",  ты
спросил меня, зачем все это и нельзя ли от этого отказаться. Помнишь?
   - Да.
   -  Вот  видишь.  Я  объяснил  тебе,  что  по  статистике  экспедиции  с
постоянным психическим контролем имеют больше шансов  на  успех,  чем  без
такого  контроля.  И  даже  показал  данные  этой   статистики.   Аргумент
неопровержимый, но ты сделал одну вещь, которую делают  все:  спихнул  это
все в подсознание. Ну, как диагноз? Совпадает?
   - Совпадает, - сказал пилот.
   Обеими руками он ухватился за ремень на груди. Орешник  тихонько  шумел
над ними от легкого ветерка. Искусственного.
   - Не знаю, как это ему удалось, но хватит об этом. Да, это  правда.  Не
знаю, как давно я ношу это  в  себе...  Я...  в  общем,  мышление  словами
непривычно для меня.  Слова  для  меня  как-то...  слишком  медленны...  а
ориентироваться я должен быстро... это, наверное,  старый  навык,  еще  до
"Эвридики"... Но что ж, если надо... Мы бьемся  головой  о  стенку.  Может
быть, и пробьем - и что из того? О чем мы сможем с ними говорить? Что  они
могут сказать нам? Да, сейчас я уверен, что этот фокус со  сказкой  пришел
мне в голову, как увертка. Для того чтобы  оттянуть  время.  Это  не  было
надеждой, скорее бегством. Чтобы двигаться вперед, стоя на месте...
   Он замолчал, тщетно стараясь-отыскать нужные слова.  Орешник  колыхался
над ними. Пилот снова открыл рот, но ничего не сказал.
   - А если они согласятся  на  посадку  одного  разведчика,  полетишь?  -
спросил после долгого молчания врач.
   - Наверняка!  -  вырвалось  у  Темпе,  и  только  потом  он  добавил  с
удивлением: - А как же? Ведь для этого мы и здесь...
   - Это может оказаться ловушкой... - сказал  Герберт  так  тихо,  словно
хотел утаить свое замечание от вездесущего GOD'а.
   Так, по крайней мере, показалось и пилоту, но  он  сразу  же  счел  это
бессмыслицей, а  в  самом  факте  такого  предположения  усмотрел  признак
собственной ненормальности - теперь он готов приписать GOD'у  злой  умысел
или хотя бы враждебность. Словно против них были не только квинтяне, но  и
собственный компьютер.
   - Это может быть ловушкой, -  подтвердил  он,  как  запоздалое  эхо.  -
Наверняка может.
   - И ты полетишь, невзирая ни на что?..
   - Если Стиргард даст мне шанс. Об этом еще нет и речи. Если они  вообще
ответят, первыми высадятся автоматы. Согласно программе.
   - Согласно нашей программе, - согласился Герберт. - Но  у  них  есть  и
своя. А?
   - Конечно. Они приготовят для первого человека группу детей с цветами и
красный ковер. Автоматы они не тронут. Это было бы слишком глупо  -  с  их
точки зрения. А нас попробуют поймать в сачок...
   - Ты так думаешь - и хочешь лететь?
   У пилота дрогнули губы. Он улыбнулся.
   - Доктор, я не склонен к мученичеству, но ты путаешь две вещи: то,  что
думаю я, и то, зачем и кто послал  нас  сюда.  Нет  смысла  препираться  с
командиром, когда он отчитывает за глупость. Думаешь, если я  не  вернусь,
он только попросит ксендза помолиться за мою душу? Готов  дать  голову  на
отсечение, что он сделает так, как я сдуру подсказал.
   Герберт ошеломленно смотрел в его прояснившееся лицо.
   - Это был бы ответ - не только чудовищный, но и бессмысленный. Тебя  он
не воскресит, если ударит, - ведь не послали же нас сюда  для  уничтожения
чужой цивилизации. Как ты связываешь одно с другим?
   Пилот больше не улыбался.
   - Я трус, потому что не отважился признаться себе в том,  что  не  верю
уже в успех контакта. Но я  не  настолько  труслив,  чтобы  уклониться  от
выполнения моего задания. У Стиргарда -  свое,  и  он  также  от  него  не
отступит.
   - Но ты сам считаешь это задание невыполнимым.
   - Только если придерживаться установки: мы должны прийти к  соглашению,
а не сражаться. Они отказались - по-своему. Нападением.  И  неоднократным.
Такой последовательный отказ тоже можно считать пониманием - выражением их
воли. Если бы Гадес поглотил "Эвридику", Стиргард наверняка  не  попытался
бы его за это разорвать на куски. Другое дело - Квинта. Мы стучимся  в  их
дверь потому, что этого желала Земля. Если они не отворят, мы высадим  эти
двери. Может быть, мы не найдем за ними ничего похожего на наши  ожидания.
Этого, собственно, я и опасаюсь. Но мы  взломаем  эти  двери,  потому  что
иначе не выполним волю  Земли.  Ты  говоришь,  доктор,  что  это  было  бы
чудовищно и  бессмысленно?  Ты  прав.  Мы  получили  задание.  Сейчас  оно
выглядит невозможным. Если бы люди с пещерных времен делали бы только  то,
что казалось возможным, они до сих пор сидели бы в пещерах.
   - Значит, ты все еще надеешься?
   - Не знаю. Знаю только, что, если будет нужно, обойдусь без надежды.
   Он замолчал и задумался, явно смутившись.
   -  Ты  вытянул  из  меня  то,  чего  обычно  не  говорят,  доктор...  а
собственно, я сам без нужды вылез с  этим  "Nemo  me  impune  lacessit"  у
командира, а он поделом осудил меня, потому что есть обязанности,  которые
следует исполнять, но не хвалиться  ими,  ибо  тут  нечем  хвалиться.  Что
сказал обо мне GOD? Депрессия? Клаустрофобия? Ананкастический комплекс?
   - Нет. Это все устаревшие термины. Ты знаешь,  что  такое  коллективный
комплекс Хикса?
   -  Так,  взглянул  только,  на  "Эвридике".  Танатофилия?  Нет,  как-то
по-другому - что-то вроде самоубийственной отчаянности, так?
   - Более или менее. Это много сложнее и шире...
   - Он признал меня непригодным к...
   - GOD никого не может сместить с должности. Ты, думаю,  это  знаешь  не
хуже меня. Может дисквалифицировать своим диагнозом, но не больше. Решение
принимает командир, консультируясь со мной, а если кто-то из нас впадет  в
психоз, командование могут взять  на  себя  оставшиеся  члены  экипажа.  О
психозах пока речи не идет. Мне хотелось бы только, чтобы ты не так горячо
стремился к этой высадке...
   Пилот отстегнул пояс, медленно взлетел и, чтобы искусственный зефир  не
сдул его, ухватился за ветку орешника.
   - Доктор... ты ошибаешься вместе с GOD'ом.
   Ток воздуха тянул его так сильно, что весь куст начал гнуться. Не желая
выдергивать его с корнями, пилот отпустил веточку и крикнул, подлетая  уже
к дверям:
   - Лоджер на "Эвридике" сказал  мне:  "Увидишь  квинтян",  и  поэтому  я
полетел...
   Корабль дрогнул. Темпе почувствовал это сразу же: стена оранжереи резко
двинулась на него. Он  извернулся  в  воздухе,  как  падающий  кот,  чтобы
амортизировать удар, соскользнул по стене на грунт, дававший  уже  твердую
опору для ног, и, согнув колени, оценил тяготение.  Оно  было  не  слишком
сильным. Но во всяком случае, что-то произошло. Коридор был  пуст,  сирены
молчали, но отовсюду доносился голос GOD'а:
   - Все на места. Квинта ответила. Все на места. Квинта ответила...
   Не дожидаясь Герберта, он вскочил в ближайший лифт. Тот  тащился  целую
вечность, поочередно мелькали огни палуб, пол подпирал  его  все  сильнее.
"Гермес" в ускорении уже превысил земное тяготение, но не больше, пожалуй,
чем  на  пол-единицы.   В   верхней   рубке,   погрузившись   в   глубокие
гравитационные кресла с поднятыми подголовниками, сидели Гаррах,  Ротмонт,
Накамура и Полассар, а Стиргард,  тяжело  опершись  на  поручень  главного
монитора, смотрел, как и все, на бегущие по всей его ширине зеленые буквы:
   ГАРАНТИРУЕМ ВАМ БЕЗОПАСНОСТЬ НА НАШЕЙ НЕЙТРАЛЬНОЙ ТЕРРИТОРИИ  ТОЧКА  46
ГРАДУСОВ ШИРОТЫ СТО ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ДОЛГОТЫ КОСМОДРОМ НАШ ПО  ВАШЕЙ  СЕТКЕ
МЕРКАТОРА ТОЧКА СОПРЕДЕЛЬНЫЕ СТОРОНЫ УВЕДОМЛЕНЫ  ОДОБРИЛИ  ПРИБЫТИЕ  ВАШИХ
ЗОНДОВ БЕЗ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ УСЛОВИЙ ТОЧКА ПОДАЙТЕ НЕОДИМОВЫМ  ЛАЗЕРОМ  СРОК
ПРИБЫТИЯ ВАШЕГО ПОСАДОЧНОГО АППАРАТА ПО ВРЕМЕНИ ОЗНАЧЕННОМУ ОДНИМ ОБОРОТОМ
ПЛАНЕТЫ В ДВОИЧНОЙ СИСТЕМЕ ТОЧКА ЖДЕМ ПРИВЕТСТВУЕМ ТОЧКА
   Стиргард еще раз пустил все сообщение на экран для Герберта  и  монаха,
как только  они  появились.  Потом  сел  в  свое  кресло,  повернувшись  к
присутствующим.
   - Мы получили ответ несколько минут назад с указанного пункта вспышками
солнечного спектра. Коллега Накамура, это было зеркало?
   - Возможно. Свет некогерентный - через окно в облачности. Если  обычное
зеркало, то размером по меньшей мере в несколько гектаров.
   - Любопытно. Сигналы принял солазер?
   - Нет, они были направлены на нас.
   - Очень интересно. Какова сейчас угловая величина "Гермеса", видимого с
планеты?
   - Несколько сотых секунды дуги.
   - Еще интереснее. Свет был сфокусирован?
   - Был, но слабо.
   - Как вогнутым зеркалом?
   - Или рядом плоских, соответственно расставленных на большой равнине.
   - Это значит, что они знали, где  нас  отыскать.  Но  каким  образом  и
откуда?
   Все молчали.
   - Прошу высказывать мнения.
   - Они могли обнаружить нас, когда мы выпустили солазер,  -  сказал  Эль
Салам. Темпе не заметил его раньше: физик подал голос из нижней рубки.
   - Это было сорок часов назад, и мы шли без тяги, - возразил Полассар.
   - Пока оставим это. Кто из вас верит в их честность? Никто? Вот  это  -
самое удивительное.
   - Слишком красиво, чтобы быть правдой, - услышал Темпе голос сверху: на
галерее стоял Кирстинг. - С другой стороны, если это западня, они могли бы
придумать что-нибудь менее примитивное.
   - Что ж, проверим.
   Командир встал. "Гермес" шел так ровно, что все  гравиметры  показывали
единицу, словно корабль покоился в земном доке.
   - Прошу внимания. Коллега Полассар включил у GOD'а  блок  программ  СГ.
Эль Садам погасит солазер и  наложит  на  него  маскировку.  Где  Ротмонт?
Отлично - приготовишь два тяжелых посадочных  аппарата.  Пилоты  и  доктор
Накамура останутся в рубке, а я пойду  приму  душ  и  сразу  вернусь.  Да!
Гаррах, Темпе, проверьте, хорошо ли закреплено все, что  не  любит  десяти
"g". Без моего разрешения никто не должен спускаться в навигаторскую. Все.
   Стиргард обошел пульты и,  увидев,  что  только  пилоты  покинули  свои
места, бросил от двери:
   - Врачей попрошу на их посты.
   Через минуту рубка опустела.
   Гаррах пересел  в  другое  кресло  и,  бегая  пальцами  по  клавиатуре,
проверял на светящихся схемах интероцепторов состояние всех  агрегатов  от
носа до кормы. Темпе сейчас не был нужен, и он подошел к  японцу,  который
просматривал  на  подсветке  спектры  квинтянских  сигнальных  вспышек,  и
спросил, что такое "блок