еннем,
отделенном, от внешнего шестимильной щелью, все  бурлило  от  турбуленций,
вызванных изменениями момента вращения. Когда ледяной край,  сметенный  во
мрак, достиг гривами туч ночного полушария,  горизонт  Квинты  засветился,
словно за ним в дымящихся столбах радуг вставало второе  солнце-близнец  и
кровавой зарей окрасило еще гладкую поверхность  облачного  моря.  Картина
этой ужасной катастрофы была великолепна. В триллионах  кристалликов  льда
свет,  бьющий  из  рассеченного  кольца,  создал  космический   фейерверк,
заслоняющий все созвездия звездного фона. Зрелище, захватывающее дух. Люди
в операторской инстинктивно переводили  взгляд  с  верхнего  локатора,  на
котором над солнечным  диском,  эксцентрично  смещенный,  дрожал  лазерный
бриллиант, на главный экран, где ровный безымпульсный поток мощи  послойно
сдирал с ледового круга лопающиеся плиты белоснежных кристаллов.
   Могли ли они там ожидать такого катаклизма? С  планеты  он  должен  был
выглядеть  ужасающим  непрестанным  взрывом  высоко  в  небесах,  но  они,
наверное, уже  не  увидели  радуг,  молниями  взлетающих  вверх,  так  как
миллиарды ледовых  обломков  рухнули  им  на  головы.  Кипящие  в  ревущей
атмосфере ледяные горы падали сквозь разорванные в  клочья  тучи,  но  это
было зрелище не для тех, что гибли под гремящим ледопадом.
   Какой же тонкой казалась из операторской атмосфера, окружающая планету!
Всю огромность этой астроинженерной ампутации могли без  ущерба  для  себя
наблюдать только жители приполярных областей,  пока  до  них  не  добежала
ударная волна, распространяющаяся быстрее звука. У жерла солазера фотонный
струг перемещался миллиметр за миллиметром,  а  у  цели  разрушал  ледяные
плоскости на сотни миль - только  на  самом  юге  все  еще  не  сказывался
бешеный  вихрь  разрушения  кольца,  с  каждой  минутой  терявшего   сотни
кубических километров битого льда. Теперь, проходя через тучу, выброшенную
высоко над планетой, луч лазера стал  видимым,  пробивая  в  ней  огненный
колодец. Спектрометры показывали присутствие уже не раскаленного  пара,  а
ионизированного  свободного   кислорода   и   гидроксильных   групп.   Для
присутствующих в рубке минуты казались  вечностью.  Кольцо,  разболтанное,
как лопающийся плоский волчок, прогрызаемое  темными  расщелинами,  теряло
свой чистый  блеск.  Северное  полушарие  начало  пухнуть,  словно  что-то
раздувало саму кору планеты, но это были только выбросы  воздуха,  огня  и
снега от ударов ледяного обвала, а у экватора лазерный луч упорно  сверлил
по касательной грибовидный нарост взрыва коловоротом бело-голубого огня, и
облачный покров Квинты на западе потемнел, превратившись в мутно-жемчужную
равнину, в то время как восток пылал, затмевая звезды брызжущими взрывами.
Никто не промолвил  ни  слова.  Позже,  вспоминая  эти  минуты,  все  были
уверены, что их охватило ожидание контратаки, ожидание того, что  те  хотя
бы попытаются как-нибудь парировать  этот  удар,  нанесенный  им  в  самом
сердце сферомахии, создаваемой в течение столетия, что они  уже  готовятся
ударить по источнику катаклизма, видимому на солнечном диске, - он  был  в
пять раз ярче. Однако ничего не происходило. Над планетой  восходил  более
широкий, чем она сама, столб белодымной метели,  расплываясь  многоэтажным
грибом, сплошь в  непрерывно  ломающихся  радугах,  ужасающе  красивый,  а
режущий луч продолжал бить, проходя  через  завалы  туч,  как  раскаленная
золотая струна, натянутая между солнцем и планетой. Она сама  -  казалось,
для  самообороны   -   понемногу   укрывала   свой   диск   раздувающимися
циррокумулюсами от этого неправдоподобно тонкого и такого  разрушительного
луча, который пронзал остатки ледовых панцирей, уже тонущие в атмосфере, и
теперь только на мгновения среди раздираемых туч мелькали остатки все  еще
вращающегося в агонии кольца.
   Стиргард  приказал  выключить  солазер  на  шестой  минуте.  Он   хотел
сохранить в качестве резерва оставшуюся в нем мощь. Солазер погас  так  же
неожиданно, как  зажегся,  и  дал  знать  в  инфракрасном  диапазоне,  что
покидает прежнюю позицию. Обнаружить ее было элементарно просто даже после
выключения  -  по  планковскому  спектру,  типичному  для-твердых  тел   с
излучением, наведенным близкой хромосферой. Защитные решетки выстрелили из
небольших метательных устройств пыль, светящуюся в  лучах  солнца,  и  под
этой завесой солазер выполнил смену позиции,  сложившись,  как  пружинисто
закрывающийся веер.
   GOD работал в режиме максимальной  нагрузки.  Регистрировал  результаты
удара, судьбу бесчисленных спутников, которые с  нижних  орбит  влетели  в
распухшую от взрывов атмосферу и догорали огненными  параболами,  а  кроме
того,  сообщил,  что  копия  "Гермеса"  могла  быть   поражена   также   и
магнитодинамическим нападением с концентрацией поля в миллионы гауссов.  В
запасе у GOD'а была и четвертая гипотеза - имплозивных  криотронных  бомб.
Командир велел считать эти данные архивными.
   Они все еще находились на стационарной  орбите  в  тени  Сексты,  когда
Стиргард вызвал Накамуру и Полассара, чтобы показать написанный им от руки
ультиматум. Передатчиком  должны  были  послужить  голографичсские  глаза,
которые погибнут при передаче непосильных для них сигналов, но игра стоила
и такой свечи.
   Ультиматум был однозначен:
   ВАШЕ КОЛЬЦО УНИЧТОЖЕНО ОТВЕТ НА НАПАДЕНИЕ НА НАШ КОРАБЛЬ ТОЧКА ДАЕМ ВАМ
48 ЧАСОВ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ ТОЧКА ЕСЛИ АТАКУЕТЕ НАС ИЛИ НЕ ОТВЕТИТЕ  В  ПЕРВОЙ
ФАЗЕ  СМЕТЕМ  ВАШУ  АТМОСФЕРУ  ТОЧКА  ВО  ВТОРОЙ  ФАЗЕ  ПРОВЕДЕМ  ОПЕРАЦИЮ
РАЗРУШЕНИЯ ПЛАНЕТЫ ТОЧКА ЕСЛИ  ПРИМЕТЕ  НАШЕГО  ПОСЛА  КОТОРЫЙ  НЕВРЕДИМЫМ
ВЕРНЕТСЯ НА НАШ КОРАБЛЬ ОТМЕНИМ ПЕРВУЮ И ВТОРУЮ ФАЗЫ ТОЧКА ТОЧКА ТОЧКА
   Японец спросил, действительно ли командир намерен сдуть  атмосферу.  На
кавитацию планеты, добавил он, нам не хватит мощности.
   - Я знаю. Атмосферу я не смету. Но рассчитываю на то, что они  поверят.
А что касается сидерального удара - хочу выслушать мнение Полассара.  Даже
за невыполненной угрозой должна стоять реальная сила.
   Полассар ответил не сразу.
   - Это было бы опасной перегрузкой для сидераторов. Правда, мантию можно
было бы пробить. Если нарушим  основание  континентальных  плит,  биосфера
погибнет. Останутся бактерии и водоросли. Стоит ли об этом говорить?
   - Пожалуй, нет.
   Оба сочли необходимым оценить размеры катастрофы, что было  чрезвычайно
трудно. Дыры в шумовом экране Квинты свидетельствовали о  выпадении  сотен
передающих станций, по без спинографии невозможно было установить хотя  бы
приблизительно степень поражения  технической  инфраструктуры  на  большом
континенте. Последствия катаклизма давали себя знать на южном полушарии  и
остальных территориях. Сейсмическая активность резко возросла: среди  моря
туч  темнели  пятна  -  почти  все  вулканы  изрыгали  магму  и  газы   со
значительной примесью цианидов. GOD  оценил  массу  льда,  который  достиг
поверхности грунта и океанов, в три или четыре  триллиона  тонн.  Северное
полушарие подверглось значительно более сильному поражению, чем южное,  но
океан поднялся повсюду и вторгся в глубь побережий. GOD  предупредил,  что
не может установить, какое количество остатков кольца упало на  планету  в
твердом  состоянии,  а  какое  было  растоплено,  ибо  это   зависело   от
неизвестной в точности величины ледяных глыб. Если  они  превышали  тысячу
тонн, то должны были потерять лишь  малую  часть  массы  в  плотных  слоях
атмосферы. Однако конкретное соотношение установить невозможно.
   Гаррах,  который  дежурил  в  рулевой  рубке,  не  принимал  участия  в
разговоре, происходившем  в  операторской,  но  слышал  его  и  неожиданно
вмешался:
   - Командир, прошу слова.
   - Ну что там? - нетерпеливо откликнулся  Стиргард.  -  Тебе  еще  мало?
Хочешь еще им добавить?
   - Нет. Если учесть сведения GOD'а, сорока восьми часов не  хватит.  Они
должны как-то опомниться.
   - Слишком поздно ты присоединился к голубям, - заметил Стиргард.
   Физики, однако, признали правоту пилота. Срок ответа  был  увеличен  до
семидесяти часов. Вскоре Гаррах остался один и тогда перевел управление  в
автоматический режим: он но мог больше смотреть на Квинту, тем  более  что
дым бесчисленных вулканических взрывов рыжим цветом разливался по кипенной
белизне планеты и темнел, как грязные подтеки запекшейся крови.  Это  была
не кровь. Он знал, но не хотел  на  это  смотреть.  По  приказу  Стиргарда
корабль начал вращаться на месте, как  стрела  башенного  крана.  Так  они
получали замену тяготения, особенно ощутимую в носовой части, в  рубке.  В
кают-компании, куда спустилась команда, обороты такой центрифуги позволяли
усесться  за   стол   без   акробатики,   необходимой   при   невесомости.
Прецессионные эффекты, типичные для гироскопического вращения, вызывали  у
Гарраха тошноту, хотя он не раз плавал на Земле на морских  судах  и  даже
боковая мертвая зыбь не вгоняла его в морскую болезнь.  Ему  не  сиделось.
То, чего он хотел, произошло. Разумно рассуждая, на нем не  было  вины  за
этот катаклизм. Наверняка все произошло бы точно так же,  если  бы  он  не
бесился и воздержался от неуместных споров с ни в чем  не  повинным  отцом
Араго. Нет, ничто бы не изменилось, если бы он делал свое дело  молча.  Он
вскочил с пилотского кресла и лишь только распрямил ноги, как они  понесли
его по навигаторской. Он не в состоянии был иначе разрядиться  от  жгучего
гнева, который вернулся к нему, словно эхо, не давал ему  спокойно  ждать,
сидеть  сложа  руки  и  смотреть  на  климатические  -  если   бы   только
климатические! - муки раненной  тераджоулями  планеты.  Если  бы  мог,  он
выключил бы изображение, но это не допускалось правилами.  Эллипсоидальное
помещение окружала галерея, отделяющая его  верхний  уровень  от  нижнего.
Шатаясь на расставленных ногах, как моряк при качке, он взбежал  наверх  и
рысью сделал круг по галерее - можно было подумать, что ему  пришла  охота
потренироваться в беге. На шпангоутах, сбегающихся,  как  спицы  огромного
колеса, между крестовинами, прикрепленными к своду, покоилась  центральная
операторская.  Восемь  глубоких  кресел  окружали  терминал,  похожий   на
срезанный конус. Перед каждым креслом пусто  моргал  зеленый  монитор.  На
плоском срезе  этого  стола-конуса  лежал  забытый  черновик  ультиматума,
написанный характерным наклонным острым почерком Стиргарда.  Пройдя  между
креслами, Гаррах сделал  то,  чего  никак  не  мог  от  себя  ожидать.  Он
перевернул этот листок бумаги так, чтобы он лег чистой стороной кверху,  и
огляделся,  не  видит  ли  его  кто-нибудь.  Но  только  мигающие   экраны
имитировали движение. Он сел в кресло, которое обычно занимал командир,  и
посмотрел по сторонам. Между серебристой пластиковой  обшивкой  шпангоутов
через клинообразные окна была  видна  навигаторская,  и  там  тоже  мигала
россыпь разноцветных лампочек, и виден был отблеск, который все еще шел  с
главного экрана, - мутный свет Квинты. Гаррах оперся локтями на скос стола
и закрыл руками лицо. Если бы он умел, если бы только мог, то заплакал  бы
по этим Содому и Гоморре.



КВИНТЯНЕ

   Он выглядел совершенно спокойным и не попрощался ни  с  кем.  Никто  из
товарищей не вошел с ним в лифт, когда  наступил  час.  Одетый  в  обычный
белый скафандр,  со  шлемом  под  мышкой,  он  в  одиночестве  смотрел  на
поочередно мигающие номера  палуб.  Под  куполом  стартового  зала  стояла
ракета, до странного маленькая, безупречно  серебристая,  потому  что  еще
никогда не прорезала атмосферу и жар не опалял  ее  носовой  обтекатель  и
бока.  Он  направился  к  ней  по  ажурному  металлическому  полу,   глухо
отзывающемуся на каждый шаг, чувствуя возросшее тяготение - знак того, что
"Гермес", усилив тягу,  повернулся  кормой  от  планеты,  чтобы  дать  ему
хороший толчок при старте.  Он  осмотрелся.  Высоко,  там,  где  сходились
дугообразные шпангоуты, горели гирлянды сильных ламп. Он задержался  в  их
бестеневом сиянии, чтобы надеть шлем. Люк кабины открылся над  ним.  Замки
шлема щелкнули, он инстинктивно коснулся  широкого  обруча  металлического
воротника, вдохнув кислород, уже отсеченный от воздуха, наполняющего  зал;
давление было чуть великовато, но тут же само выровнялось.  Подъемник,  на
который он взошел,  двинулся  вверх.  Отверстие  люка,  еще  минуту  назад
темное,  осветилось  изнутри,  движущаяся  ступенька  коснулась  порога  и
замерла. Не спеша он перенес ноги в больших башмаках через порог,  держась
при этом рукой в эластичной перчатке за  трубу  перил,  согнувшись,  вполз
ногами вперед внутрь, ухватился обеими руками за  поручни  вокруг  люка  и
мягко упал в  глубину  кабины.  Люк  закрылся.  До  него  донесся  певучий
нарастающий звук - это газонепроницаемый колпак, до сих пор  висевший  над
ракетой, опустился на нее, и гидравлические цилиндры прижали его к обшивке
стартовой воронки, чтобы обезопасить "Гермес" от потери воздуха при старте
и от заражения ядовитыми выбросами двигателей. Легко, как на тренажере, он
поднял ребристые змеевики  климатизатора,  ввинтил  их  в  соответствующие
гнезда скафандра; замки щелкнули, подтвердив, что резьба вошла  правильно.
Теперь он уже был единым целым с ракетой. Стенки кабины начали  распухать,
пока он не повис, обтянутый оболочкой эластичной пелены до  подмышек  так,
что только руки были свободны. Места осталось не больше, чем в  египетском
саркофаге.  Кстати,  так  часто  и  называли  эти  одноместные  посадочные
аппараты. Рукоять автомата  отсчета  была  справа  от  него.  Прямо  перед
глазами светили ему в лицо через стекло шлема табло аналоговых  указателей
и резервные числовые индикаторы высоты, мощности, горизонта, а посредине -
прямоугольный экран монитора, пока еще слепой. Он двинул рычаг до упора, и
все  огоньки  на  пульте  загорелись,   мигая   ему   с   доброжелательной
фамильярностью,   заверяя,   что   готовы:   главный   двигатель,   восемь
корректирующих, четыре тормозных, кольцевой ионосферный  парашют,  большой
аварийный (экран тут же молниеносно гаснущими точками обнадежил  его,  что
аварии не будет,  нарисовав  идеально  точную  кривую  полета  от  зеленой
звездочки  "Гермеса"  до  выпуклости  планетного   диска).   С   ничтожным
запозданием доложился  третий  парашют,  каскадный,  -  собственно,  пятое
колесо в телеге. Он не однажды переживал такие  минуты,  и  это  нравилось
ему. Верил этим мигающим в ритме  быстрого  пульса  зеленым,  оранжевым  и
голубым огонькам. Знал, что могут загореться  и  красные,  словно  налитые
кровью глаза страха, ибо нет безаварийных устройств, но знал и то, сколько
стараний было приложено, чтобы ничто его не  подвело.  Автомат  уже  начал
отсчет от двухсот. Ему показалось, что он  слышит  в  наушниках  затаенное
дыхание людей, собравшихся в рулевой рубке, и на этот живой  фон  сыплются
цифры, роняемые равнодушным  механическим  голосом  в  убывающем  порядке.
Около десятки он почувствовал легкое ускорение пульса и нахмурил брови под
навесом  шлема,  словно  укоряя  недостаточно  послушное  сердце.  Правда,
тахикардии  не  избегал  при  старте  никто,  причем  в  самых   банальных
обстоятельствах, не говоря уже о таких. Он был рад, что никто не обратился
к нему с напутствием, но,  когда  прозвучало  сакраментальное  ПУСК  и  он
почувствовал содрогание слитых воедино  своего  тела  и  ракеты,  до  него
донесся слабый голос - кого-то, стоявшего, наверное, вдали от  микрофонов:
"Бог с тобой". Эти неожиданные слова застали его врасплох, хотя кто знает,
не ожидал ли он их, зная этого человека. Но на такие раздумья уже не  было
времени. Снаряд, выпихнутый бережно, но мощно гидравлической лапой - будто
гигантская  стальная   ладонь,   одетая   шелком,   протолкнула   его   по
цилиндрическому устью пускового устройства,  -  отделился  от  корабля,  и
пилот,  хотя  и  не  мог  двигаться  в  своей  надувной  оболочке,  ощутил
невесомость на две или три секунды,  пока  не  заработали  двигатели.  Еще
мгновение он видел у верхней кромки монитора убегающий корпус корабля, но,
возможно, это ему лишь показалось. Ракета  называлась  "Земля"  -  он  так
хотел и такой позывной выбрал.  "Земля"  сделала  сальто,  слабые  точечки
звезд полетели наискось через монитор, белым кружочком проплыла среди  них
Квинта и пропала; ракета, сверкнув во мраке выхлопом корректирующих сопел,
легла на курс: траектория реального полета идеально легла на  рассчитанную
компьютером. Пора уже было связаться  с  "Гермесом",  но  он  все  молчал,
словно упиваясь одиночным полетом.
   - "Гермес" ждет.
   Это был голос Стиргарда. Прежде чем он успел ответить,  донесся  другой
голос - Гарраха:
   - Наверное, заснул.
   Такими шутками, слегка отдающими казармой, сопровождались в свое  время
первые космические  полеты:  надо  было  как-то  смягчить  беспрецедентные
переживания людей, запертых в головной части ракеты, словно  в  выпущенном
снаряде. Поэтому Гагарин сказал в последнюю  секунду  "Поехали!",  поэтому
говорили  не  "утечка  кислорода,  мы  задыхаемся",  а  "у  нас  кое-какие
затруднения". Гаррах, наверное, не отдавал себе отчета, что  своей  шуткой
воскресил прошлое, - как и Темпе, который ни с того  ни  с  сего  ответил:
"Лечу", - прежде  чем,  спохватившись,  перешел  на  тон,  соответствующий
инструкции.
   - Я - "Земля". Все системы в норме. На  оси  полета  -  дельта  Гарпии.
Через три часа войду в атмосферу. Все нормально? Прием.
   - Все в порядке. Гепария передала  метеорологические  условия  в  точке
ноль.  Облачность  сплошная.  Ветер  северо-северо-восточный,   тринадцать
метров в секунду. Над  космодромом  высота  облачности  девятьсот  метров.
Видимость хорошая. Хочешь с кем-нибудь поговорить?
   - Нет, хочу видеть Квинту.
   - Увидишь через восемь минут,  когда  сойдешь  в  плоскость  эклиптики.
Сделаешь тогда поправку курса. Прием.
   - Сделаю поправку, когда "Гермес" мне ее передаст. Прием.
   - Счастливого пути. Конец.
   Переговоры после разрушения ледяного кольца продолжались четверо суток.
Причем  исключительно  с  Гепарией,  чего  земляне  поначалу  не   поняли,
поскольку на ультиматум ответил искусственный спутник, такой  маленький  и
так искусно замаскированный под скальный обломок,  что  GOD  не  распознал
его, пока он молчал. Помещенный на высоте 42.000 километров  над  планетой
на стационарной орбите, он вращался в  соответствии  с  ее  оборотами,  и,
когда заходил за край диска, связь прерывалась на семь часов. С "Гермесом"
он связывался на 21-сантиметровой волне спектра водорода, и радиолокаторам
корабля пришлось потрудиться, исследуя его излучение  в  сторону  планеты,
чтобы выяснить способ связи,  используемый  Гепарией.  Для  этого  служила
мощная подземная  радиостанция,  укрытая  вблизи  космодрома,  на  котором
совершил  посадку  безлюдный  "Гермес".   Работала   станция   на   волнах
десятикилометровой длины, что дало физикам основание счесть ее  за  особый
военный-объект, предназначенный для использования в случае, если  бы  дело
дошло  до  взаимного  обмена   ядерными   ударами.   Как   известно,   они
сопровождаются    электромагнитными    помехами,    прерывающими    всякую
беспроводную связь, а если на целях рвутся  мегатонные  бомбы,  становится
невозможной и замена обычных  передатчиков  лазерными.  В  такой  ситуации
пригодны только ультрадлинные волны, но их низкая  информационная  емкость
делает невозможной передачу  многобитовых  сообщений  в  короткие  отрезки
времени, Тогда Стиргард направил эмиттеры "Гермеса" на эту радиостанцию и,
не дождавшись ответа, передал следующий ультиматум: либо  разговор  пойдет
напрямую, либо  в  течение  24  часов  он  уничтожит  все  естественные  и
искусственные тела на всем радиусе стационарных орбит, а если и  тогда  не
получит ответа, сочтет себя вправе поднять  температуру  800.000  гектаров
вокруг космодрома, включая и его, до  12.000  градусов  по  Кельви