но  фактами   и
диаграммами, но его ответвления - всего  лишь  равнодействующие  некоторых
теорий; правда,  с  высокой  степенью  вероятности  поддержанных  другими.
Критическим распутьем  для  основного  ствола  оказывается  момент,  когда
конструкторские возможности Разумных Существ  уравниваются  с  животворной
потенцией  Природы.  Предвидеть  дальнейшее   развитие   отдельно   взятой
цивилизации невозможно. Это вытекает из самого характера  распутья.  Часть
цивилизаций может  остаться  на  главном  стволе,  решительно  ограничивая
автоэволюцию - она возможна,  но  не  осуществляется.  Предельный  вариант
биоконсерватизма: введение законодательства (уставы, конвенции, запрещения
с пенитенциарной  санкцией),  которому  в  непременном  порядке  подчинена
деятельность, связанная с заимствованиями у Природы. Возникают технологии,
направленные на спасение окружающей среды: они должны создать  техносферу,
не наносящую урона биосфере. Такая задача может быть выполнена - хотя и не
обязательно; в  этом  процессе  цивилизация,  проходя  ряд  разрушительных
кризисов, испытывает демографические  потрясения.  Она  может  многократно
приходить в упадок и  регенерировать,  расплачиваясь  за  Самоубийственную
бездеятельность миллиардами жертв. Тогда установление межзвездной связи не
относится к числу ее насущных задач.
   Консерваторы из главного ствола должны молчать - это очевидно.
   Биотически  неконсервативных  решений  существует  множество.  Принятые
решения, как правило, необратимы. Отсюда  -  сильное  расхождение  древних
психозоев. Ортега, Нейссель и Амикар ввели понятие  "окна  контакта".  Это
период, когда Разумные Существа уже в высокой степени используют науку, но
еще не  принялись  за  преобразование  данной  им  Природой  Разумности  -
эквивалента человеческого мозга. "Окно контакта" - это космический миг. От
лучины до керосиновой лампы прошло 16.000 лет, от лампы до  лазера  -  сто
лет. Количество информации, необходимой для шага  лучина  -  лазер,  может
быть  приравнена  к  информации,  необходимой  для  шага  от   обнаружения
наследственного кода к его внедрению в послеатомную  промышленность.  Рост
знаний в фазе "окна контакта" идет по  экспоненте,  а  в  конце  ее  -  по
гиперболе. Период контакта - возможности взаимопонимания - в худшем случае
длится 1000 земных лет, в лучшем - от 1800 до 2500 лет. Вне окна для  всех
цивилизаций, недозревших и перезревших,  характерно  молчание.  Первые  не
располагают достаточной для связи мощностью, вторые либо  инкапсулируются,
либо создают  устройства  для  сообщений  со  сверхсветовой  скоростью.  О
возможности сверхсветовой связи  велись  дискуссии.  Никакую  материю  или
энергию нельзя разогнать выше скорости света, но этот  барьер,  утверждали
некоторые, можно преодолеть своеобразной  уловкой.  Допустим,  пульсар  со
вмороженным в нейтронную звезду магнитным  полем  вращается  со  скоростью
ниже световой! Луч его эмиссии кружится на оси пульсара и  на  достаточном
расстоянии проходит участки пространства с надсветовой скоростью. Если  на
определенных участках обращения  этого  луча  находятся  наблюдатели,  они
могут синхронизировать свои часы вопреки  запрету,  открытому  Эйнштейном.
Они  лишь  должны  знать  протяженность  сторон  треугольника  "пульсар  -
наблюдатель А - наблюдатель Б" и скорость вращения "маяка".
   Все эти сведения о космических  цивилизациях  воскрешенный  получил  за
год, пока "Эвридика" увеличивала скорость. Он дошел до предела  того,  что
мог  освоить,   Машина-педагог   не   изъявляла   недовольства   учеником,
неспособным постичь тайны сидеральной энергетики и ее связи с инженерией и
гравитационной баллистикой.
   Открытия последнего времени легли в основу проекта экспедиции к звездам
Гарпии. От астрономов прошлого века Гарпию прятала  облачность,  названная
Угольным Мешком. "Эвридика" должна была обогнуть ее, войти в "темпоральную
пристань" коллапсара Гадес, послать один из  своих  сегментов  к  планете,
называемой Квинта дзеты Гарпии, дождаться возвращения разведчика, совершив
для этого загадочный маневр,  именуемый  "пассажем  через  ретрохрональный
тороид". Благодаря  этому  пассажу  экспедиция  вернется  к  Солнцу  через
какие-нибудь восемь лет после старта. Без него она вернулась бы спустя две
тысячи лет, то есть никогда.
   Разведывательный сегмент "Эвридики" должен  был  самостоятельно  пройти
целый парсек с экипажем в состоянии эмбрионации. Вариант  с  витрификацией
был отвергнут, поскольку давал  лишь  98%  вероятности,  что  замороженные
оживут. Постигая все это, пилот древних ракет чувствовал себя как ребенок,
посвящаемый в функции синхрофазотрона.  То  ли  способности  Мемнора  были
ограниченны, то ли его собственные. Он счел также, что стал нелюдимом и не
должен дальше  жить,  как  Робинзон  наедине  с  электронным  Пятницей.  И
отправился в носовой  отсек  "Эвридики",  в  обсерваторию,  чтобы  увидеть
звезды. Целый зал блестел непонятной  аппаратурой,  и  он  напрасно  искал
орудийный лафет рефлектора или телескопа  известной  ему  конструкции  или
хотя бы купол с диафрагмой -  для  визуального  наблюдения  неба.  Высокое
помещение казалось безлюдным, хотя было освещено двухъярусными  гирляндами
ламп. Вдоль стен тянулись узкие галереи - от одной  колонки  аппаратуры  к
другой. Вернувшись в каюту после неудачного похода, он  заметил  на  столе
старую, растрепанную книжку с  запиской  от  Герберта:  врач  снабдил  его
чтением  на  сон  грядущий.  Он  был  известен  тем,  что  запасся   кучей
фантастических   книжек,   предпочитая   их   ошеломляющим   головизионным
спектаклям. Вид книги тронул пилота. Он снова - и так долго  -  был  среди
звезд, и так давно не видел книг, и, что еще хуже, не  умел  сблизиться  с
людьми, которые сделали для него возможным это новое путешествие вместе  с
его новой жизнью. Как он и просил, ему отвели каюту, похожую  и  на  каюты
морского корабля, и на те, что были  на  старинных  транспортных  ракетах;
жилище рулевого или навигатора, ничем не напоминающее пассажирскую  каюту;
не место временного пребывания, а  дом.  У  него  была  даже  двухъярусная
койка. Наверх он, как обычно, положил одежду, над изголовьем нижней  койки
зажег лампочку, накрыл ноги одеялом и, подумав, что снова грешит  леностью
и безучастностью - но, может быть, в последний раз, -  открыл  книгу  там,
где была вложена записка Герберта. Минуту читал, не  понимая  слов  -  так
подействовал на  него  обычный  черный  шрифт.  Рисунок  букв,  желтоватые
потрепанные  страницы,  настоящие  переплетные  швы,  выпуклость   корешка
казались чем-то невероятно своим, единственным, потерянным и отысканным  -
хотя, правду сказать, он никогда не был страстным читателем. Но  сейчас  в
чтении было что-то торжественное, как будто давно умерший  автор  когда-то
дал ему обещание, и, несмотря на множество препятствий, оно исполнилось. У
него  была  странная  привычка  открыть  книгу  наугад  и  начать  читать.
Писателям вряд ли бы это понравилось.  Он  не  знал,  почему  так  делает.
Возможно, ему хотелось оказаться в выдуманном мире не  через  обозначенный
вход, а сразу попасть в середину. Так он сделал и сейчас.


   "...рассказать вам?
   Профессор сложил руки на животе.
   - На корабле до порта Бома, - начал он,  опускаясь  в  кресло.  Прикрыл
глаза. - На речном пароходе до  Бангала.  Там  начинаются  джунгли.  Потом
шесть недель  верхом,  дольше  не  выдержать.  Даже  мулы  гибнут.  Сонная
болезнь... Там был один старый шаман, Нфо  Туабе.  -  Он  произнес  имя  с
французским ударением - на последнем слоге. - Я приехал ловить бабочек. Но
он показал мне дорогу...
   Он на минуту смолк. Открыл глаза.
   - Вы знаете, что такое джунгли?  Откуда  вам  знать?  Зеленая,  бешеная
жизнь. Все дрожит, следит за вами, движется, в чаще толчея  -  прожорливые
твари, безумные цветы, настоящий взрыв красок, прячущиеся в липкой паутине
насекомые - тысячи, тысячи неописанных видов. Не то что у  нас  в  Европе.
Искать не нужно. За ночь всю поверхность палатки покрывают ночные бабочки,
огромные, как ладонь, назойливые, слепые - сотнями валятся  в  костер.  По
полотну движутся тени. Негры трясутся, ветер доносит оглушительный шум  со
всех сторон. Львы, шакалы... Ну, да это ничего. Потом наступает  слабость,
лихорадка.  Если  коней  уже  побросали  -  дальше  пешком.  У  меня  была
сыворотка, хинин, германии, все что хочешь. И вот однажды - никакого счета
дней не существует, человек только чувствует, что деление на недели и весь
календарь - смешное искусственное построение, - однажды  оказывается,  что
идти дальше нельзя. Джунгли кончаются. Еще одна  негритянская  деревенька.
Над самой рекой. Реки на карте нет, потому что три раза в год она исчезает
под зыбучими песками. Часть русла проходит  под  землей.  Стоит  несколько
мазанок из обожженной солнцем глины и ила. Там жил Нфо Туабе.  Разумеется,
английского он не знал. У меня было два толмача. Один переводил мои  слова
на диалект побережья, а другой  -  с  диалекта  на  язык  бушменов.  Целой
полосой джунглей от шестого градуса широты  правит  старинная  королевская
семья. Потомки египтян, мне думается. Они  выше  и  гораздо  умнее  негров
Центральной Африки. Нфо Туабе даже нарисовал мне карту, обозначил  на  ней
границы королевства. Я спас его сына от сонной болезни. И вот за это...
   Не открывая глаз, профессор  полез  во  внутренний  карман.  Достал  из
блокнота листок, на котором красными чернилами были  начерчены  запутанные
линии.
   -  Трудно  сориентироваться...  Здесь  кончаются  джунгли,  как   ножом
отрезаны. Это граница королевства. Я спросил,  что  дальше.  Он  не  хотел
говорить ночью. Мне пришлось прийти днем. И только тогда в  своей  вонючей
норе без окон... Вы не можете себе представить, что там  за  духота...  Он
сказал мне, что дальше муравьи. Белые  слепые  муравьи,  которые  возводят
большие города. Их страна протянулась на километры. Рыжие муравьи воюют  с
белыми. Они идут широкой живой  рекой  по  джунглям.  Тогда  слоны  уходят
стадами из этих мест, проламывая проходы в зарослях. Тигры  убегают.  Даже
змеи. Из птиц остаются одни стервятники. Муравьи идут  по-разному:  иногда
по месяцу, днем и ночью, ржавым потоком, а если что встает на  их  пути  -
уничтожают. Они доходят до края джунглей, обнаруживают муравейники  белых,
и начинается сражение. Нфо Туабе однажды видел его. Рыжие муравьи, победив
охрану белых, входят в город. Они не возвращаются никогда. Что случается с
ними - неизвестно. А на следующий год  сквозь  джунгли  продираются  новые
отряды. Так было при его отце, дедах, прадедах. Так было всегда.  Почва  в
городе  белых  муравьев  плодородна.  С  давних  времен  негры   пробовали
использовать ее, пытались сжечь жилища термитов. Но они проиграли  борьбу.
Посевы  оказывались  уничтоженными.  Негры  строили  шалаши  и  деревянные
изгороди. Термиты добираются до них подземными  ходами,  проникают  внутрь
постройки и так истачивают ее, что она неожиданно падает от  прикосновения
руки. Пробовали применять глину. Тогда вместо термитов-рабочих  появлялись
солдаты. Вот такие, - он показал на банку.
   Внутри, прикрепленные к стеклянной пластинке,  были  огромные  термиты.
Несколько бойцов,  громадных  и  как  будто  искалеченных  существ.  Треть
туловища была прикрыта роговым панцирем с забралом, увенчанным  раскрытыми
клешнями. Масса разросшегося панциря придавливала тонкие лапки и брюшко.
   - Для вас это не новость, правда? Мы знаем, что существуют  территории,
где царят термиты. В Южной Америке... У них два вида солдат - что-то вроде
внутренней полиции и воины. Термитники  достигают  восьмиметровой  высоты.
Они  сооружены  из  песка  и  выделений,   образующих   цемент   не   хуже
портландского. Никакая  сталь  его  не  берет.  Безглазые,  белые,  мягкие
насекомые, которые живут  отдельно  от  мира  десятки  миллионов  лет.  Их
исследовали Паккард, Шмельц и многие другие.  Но  никто  из  них  даже  не
подозревал... Понимаете? Я спас его сына, и за это... О, он был  мудрец...
знал, чем по-королевски отблагодарить белого человека.  Совершенно  седой,
черный с пепельным отливом негр - как маска, прокопченная дымом. Он сказал
мне так:
   "Термитники тянутся на мили. Вся равнина  ими  покрыта.  Как  лес,  как
мертвый лес, одни за другими, огромные каменные стволы - между  ними  едва
можно пробраться. Почва везде твердая, гудит под  ногой,  покрыта  как  бы
переплетениями толстых веревок. Это ходы, по которым  бегут  термиты.  Они
построены из того же цемента, что жилища. Они тянутся далеко, исчезают под
землей,  выходят  наверх,  разветвляются,  пересекаются,   входят   внутрь
термитников, а через каждые полметра образуют расширения,  где  расходятся
термиты, бегущие навстречу  друг  другу.  Там,  в  глубине  Города,  среди
миллиона окаменевших термитников, в которых  бурлит  слепая  жизнь,  стоит
один  термитник,  непохожий  на  остальные.  Невысокий,  черный,   изогнут
крючком".
   Он показал своим коричневым большим пальцем,  как  это  выглядит.  "Там
сердце муравьиного народа". Больше он не хотел говорить.
   - И вы ему поверили? - прошептал  слушатель.  Черные  глаза  профессора
жгли его.
   - Я вернулся в Бону. Купил пятьдесят кило динамита в фунтовых  брусках,
какие применяют в шахтах. Кирки, лопаты, ломы, заступы - массу снаряжения.
Баки с серой, металлические шланги,  маски,  сетки,  самые  лучшие,  какие
только можно было достать. Канистры авиационного бензина и арсенал средств
против насекомых, какой  только  можно  себе  вообразить.  Потом  я  нанял
двенадцать носильщиков и отправился в джунгли.
   Вам известен эксперимент  Колленджера?  Его  считают  сказкой.  Правда,
Колленджер - не мирмеколог,  а  любитель.  Он  разделил  термитник  сверху
донизу  стальной  пластиной  так,  чтобы  обе   половины   совершенно   не
сообщались. Термитник был новый, его еще строили. Спустя шесть  недель  он
вынул пластину, и оказалось, что они так прокладывали новые коридоры,  что
их отверстия по  обе  стороны  преграды  в  точности  совпадали  -  ни  на
миллиметр отклонения по вертикали и по горизонтали. Так, как  люди  строят
туннель, начиная одновременно с двух сторон горы и встречаясь внутри  нее.
Каким образом общались термиты сквозь стальную  плиту?  Кроме  того,  опыт
Глосса. Тоже непроверенный. Он утверждал, что если убить царицу  термитов,
то насекомые за несколько сот метров от термитника приходят в  волнение  и
возвращаются домой.
   Он вновь замолчал, всматриваясь в раскаленные угли калоша, над которыми
возникали и исчезали голубые язычки пламени.
   - Дорога оказалась... Ну, сначала сбежал проводник,  потом  переводчик.
Они бросали вещи и исчезали.  Утром,  когда  я  просыпался  под  москитной
сеткой,  -  молчание,  вытаращенные  глаза,  искаженные  страхом  лица   и
перешептывание за спиной. Под конец я связывал их друг с другом,  а  конец
веревки наматывал на руку. Ножи-прятал,  чтобы  они  не  могли  перерезать
веревку. От постоянного недосыпа или от солнца воспалились глаза. Утром не
мог их разлепить - так склеивались веки. А тут еще наступало лето. Рубашка
от пота была жестче крахмальной, до шлема нельзя было дотронуться пальцем,
тут же вскакивал волдырь. Ствол карабина жег, как раскаленная болванка.
   Мы прокладывали дорогу тридцать девять дней". Я  не  хотел  идти  через
селение старого Нфо Туабе, потому что он просил меня об этом,  и  на  край
джунглей мы вышли  неожиданно.  Внезапно  кончилась  адская,  душная  гуща
листьев, лиан, вопящих попугаев, обезьян. Насколько  видел  глаз,  впереди
лежала равнина, желтая, как шкура старого льва.  На  ней  росли  группками
кактусы, и среди них - конусы. Термитники. Они построены изнутри  вслепую,
часто бывают неправильной  формы.  Здесь  мы  провели  ночь.  Под  утро  я
проснулся с дикой головной болью.  Накануне  неосторожно  снял  на  минуту
шлем. Солнце стояло высоко. Жара была такая, что воздух  жег  легкие.  Все
вокруг дрожало в  мареве,  как  будто  песок  горел.  Я  был  один.  Негры
перегрызли веревку и убежали. Остался тринадцатилетний мальчишка Уагаду.
   Я двинулся вперед. Вдвоем мы перетаскивали багаж на несколько  десятков
шагов. Потом возвращались и переносили следующую партию. Такие ходки  надо
было проделывать по пять раз - под солнцем, которое  палило,  как  дьявол.
Сквозь белую рубаху мне нажгло спину до волдырей. Они не  заживали.  Спать
приходилось на животе. Но все это ерунда. Целый  день  мы  продвигались  в
глубь города термитов. Не знаю, есть ли на свете что-нибудь более грозное.
Вообразите себе: со всех сторон - впереди,  сзади  -  каменные  термитники
высотою в два этажа. Иногда стоят так близко, что  между  ними  еле  можно
протиснуться.  Бесконечный  лес  шероховатых   серых   колонн.   А   когда
остановишься, внутри слышен слабый беспрерывный мерный  шелест,  временами
переходящий в постукивание. Когда ни прикоснешься к стене, ночью или днем,
она постоянно дрожит.  Несколько  раз  нам  случалось  раздавить  один  из
туннелей, похожих на серые канаты, пучками раскиданные по  земле.  По  ним
бесконечной чередой шли белые насекомые. Тут же появлялись  роговые  шлемы
солдат, которые вслепую  стригли  воздух  клешнями  и  выбрасывали  липкую
жгучую жидкость.
   Так я шел два дня - нечего  было  и  думать  о  какой  бы  то  ни  было
ориентировке.  Два,  три,  четыре  раза  в  день   я   вскарабкивался   на
какой-нибудь термитник повыше, ища тот, о котором говорил  Нфо  Туабе.  Но
видел только каменный лес. Джунгли за ним стояли зеленой полосой, потом  -
голубой линией на горизонте, наконец, исчезли. Запасы воды уменьшались.  А
термитникам не было конца. В бинокль я видел их все дальше, до  горизонта,
там они сливались воедино, как хлебные колосья. Меня поражал  мальчик.  Не
жалуясь, он делал то же, что я, не зная почему и зачем. Мы шли так  четыре
дня. Я был совершенно пьян от солнца. Защитные очки не помогали. Небо,  на
которое до сумерек нельзя было взглянуть, невыносимо сияло, и страшно, как
ртуть, блестел песок. А кругом -  частоколы  термитников,  без  конца.  Ни
следа живого существа. Сюда не залетали даже стервятники.  Только  кое-где
стояли одиночные кактусы.
   Наконец вечером, отмерив полагавшуюся на этот день порцию воды, я  влез
на верхушку высоченного термитника. Думаю, он  помнил  времена  Цезаря.  Я
смотрел кругом, уже без надежды, и вдруг увидел в  бинокль  черную  точку.
Сначала подумал, что это грязь на стекле. Я  ошибся.  Это  был  тот  самый
термитник.
   Назавтра я поднялся, когда солнце еще  не  вставало.  Еле-еле  разбудил
мальчишку. Мы принялись таскать вещи в направлении, которое я  наметил  по
компасу. Я также сделал набросок местности. Термитники между тем пошли  не
такие высокие,  но  стояли  очень  часто.  Наконец  они  образовали  такой
частокол, что мне было не пройти. Негритенок еще  мог,  и  я  подавал  ему
свертки, стоя между двумя цементными колоннами. Потом протискивался  через
верх. Это длилось пять часов. Но мы осилили, может  быть,  метров  сто.  Я
видел, что таким образом нам ничего не добиться, и мной овладела  какая-то
горячка. Я говорю не в буквальном смысле, потому что у меня все время была
температура под тридцать восемь. Климат. Может, это  как-то  действует  на
мозг. Я взял пять фунтовых брусков динамита и взорвал термитник,  стоявший
у нас на пути. Мы спрятались за другими, когда я поджег фитиль. Взрыв  был
приглушенный, взрывная волна пошла  вглубь.  Земля  задрожала.  Но  другие
термитники устояли. От взорванного остались только крупные куски оболочки,
которые двигались, вертелись - столько на них было белотелых насекомых. До
тех пор мы не причиняли друг другу вреда.  Теперь  началась  война.  Через
воронку нельзя было пройти. Десятки  тысяч  термитов  вылезали  из  ямы  и
катились волной, как лава. Они ощупывали каждый  клочок  земли.  Я  разжег
серу, надел на плечи бак. Вы знаете, к